Страница 34 из 37
Горячего нам поесть после долгой дороги и правда не помешало бы. Сухие супы «Магги» поставлялись в армейских пайках. Достаточно было налить кипятка в кружку с сухим содержимым, три минуты — и еда готова. Я помню, мы эти пакеты всегда брали с женой, когда ходили в лес на пикник. Быстро, удобно и не надо тащить с собой много провизии. Тогда мы наслаждались ими, но сейчас от них уже тошнило.
Конечно, от хорошего бифштекса или круга кровяной колбасы сейчас никто бы не отказался, но мы давно научились довольствоваться малым. После супа мы собирались выпить можжевелового чая. Изготовлялся он в Нюрнберге и поставлялся в пакетах, каждого из которых хватало на литр воды. Чай заливали холодной водой, кипятили и настаивали около пятнадцати минут. Питье подслащивали кристаллизированным подсластителем. Делался он из нефтепродуктов, но, несмотря на горьковатое металлическое послевкусие, был весьма популярен — настоящий сахар на фронте найти трудно.
После скудной трапезы мы закурили. Шварц и Зигель умчались играть в карты с гренадерами, Мартин добросовестно ковырялся в двигателе, в десятый раз проверяя работу наших механиков, а Вилли Херманн завалился спать под очередные бравурные марши, которые источала наша рация. Гонять радиостанцию в своих интересах запрещалось, к тому же садились батареи, но кто тут выполняет такие приказы? Запрети я Вилли слушать марши, он просто не понял бы меня. Я знал, что Херманн, не задумываясь, отдаст за меня свою жизнь, но исполнение глупого приказа толстозадых командиров?!
Как любил повторять Томас Зигель, примерный семьянин: «Я не прошу многого, дайте мне хорошо пожрать, стройную арийскую блондинку и выспаться. Тогда я буду воевать, и к тому же хорошо!»
В чем-то он был прав. Мы дрались в нечеловеческих условиях, забыв о простейших земных радостях. Мы ели сухой корм, подтирали задницу газетами, которые были напичканы пропагандистской лабудой о победах Третьего рейха на всех фронтах, а слух наш услаждали «победоносные» сводки и бравурные марши, которые Херманн называл лучшим снотворным.
Зигель и Шварц вскоре вернулись. Лица у них были довольные и хитрые. Видно, они успели где-то слегка приложиться к бутылке. В качестве извинений нам троим досталось по банке тушенки, причем советской. Мартин тут же филигранно вскрыл свою банку ножом, сунул в желтовато-коричневую ароматно пахнущую бурду грязную ложку, слизал волокна мяса. Херманн тут же спросил его с серьезным видом:
— Слышал, что русские специально подбрасывают нам отравленную тушенку?
Мартин поднял на него глаза и кивнул:
— Конечно. У них несколько специальных заводов работает, но в ней такой состав, что травятся только баварцы. Так что можешь отдать мне свою порцию.
Баварец Херманн помотал головой, сделав вид, что не заметил иронии, и принялся открывать свою банку.
Мясо после полуфабрикатного «Магги», вызывавшего сильную изжогу, пришлось очень кстати.
Мартин деликатно подождал, пока я доем тушенку, и легонько тронул за плечо:
— Пауль, есть мысль.
— Слушаю, — посмотрел я на него.
— Может, нам тоже нашего «зверя» опоясать?
— Что ты имеешь в виду?
— Ребята у нас на борта танков прикручивали колючую проволоку, чтобы обезопасить машины от пехоты противника. Вот я и подумал, что, может, и нам так сделать?
Мысль Мартина мне понравилась. Никому не нужна заброшенная в люк граната. Мы не раз пресекали попытки врагов забраться на броню, но в пылу боя за этим уследить очень сложно.
— А где взять колючку? — поинтересовался я.
— С заграждений, конечно, полно их тут, — развел руками Зигель. — Опутаем «тигра» в несколько слоев, и все.
— Хорошо, — согласился я. — Идея отличная.
Мартин что-то показал жестами Шварцу, и они исчезли в темноте.
Мы же завалились спать, надеясь, что русские нас сегодня ночью не потревожат. И действительно, было достаточно тихо, пока не вернулись с «добычей» Мартин и Хуберт и не принялись прилаживать колючку к броне. Пришлось им помогать. Провозились мы почти пару часов. Поспать удалось лишь часа четыре, да и то урывками.
Выступали мы рано. Решено было начать движение в пять утра сразу после проведения артподготовки.
Я занял свое место, приладил на шее ларингофон, поправил головные телефоны и теперь ждал сигнала. Сейчас должны были в небе вспыхнуть три красные ракеты — сигнал к атаке. Ладони вспотели, нервы — как нити, мне дико хотелось окунуться в безумие битвы, и было плевать, прилетит пуля в голову или разорвет грудину осколок. Какая разница? «Триста третий» — мой краеугольный камень! Страшно признаться, но я впервые думал о своем экипаже лишь как о винтиках, решающих мои личные проблемы. Части механизма, ничего более. Они — мои друзья, мои товарищи по оружию, даже жена давно дальше от сердца, чем они. Но я словно в бреду твердил себе, как молитву: «Найти! Найти и уничтожить!»
Взвились три ракеты, распустились в голубом небе ядовито-красными бутонами. Едва в наушниках прозвучал приказ о начале наступления, я заорал во всю глотку:
— Вперед!
Мы рванули с места и понеслись навстречу неизвестности.
Смерть меня не пугала. Может, даже притягивала. Не знаю. Поймет меня только тот, кто был в этой Курской молотилке, взирал на весь этот ужас с командирской башенки, терял друзей и понимал, что здесь вершится история.
Ударила русская артиллерия. Земля перед нами была полностью перепахана. В небо взметались огромные столбы земли, опадая комьями на броню. Я видел, как взрывной волной подбросило труп гренадера. Казалось, он на мгновение повис в воздухе, а потом рухнул под гусеницы нашего танка. Жутчайшее зрелище, от которого мурашки пробежали по телу. Осколки, куски железа и части разорванных тел пролетали мимо меня.
Наш «тигр» мчался вперед. Бой обещал быть жестоким. Иваны кинули на нас резервы. Советам необходимо было устоять на этом рубеже, а нам — выдавить их отсюда, заставить бежать без оглядки. Все было поставлено на карту. Даже мы, простые солдаты, уже понимали, что проиграть Курскую битву — проиграть войну.
Снаряды ложились плотной стеной, советская дальнобойная артиллерия била не переставая. Казалось, мы никогда не преодолеем это чертово поле. После артобстрела иваны пустили вперед танки. На таком расстоянии они нам были пока не страшны, но оно стремительно сокращалось.
За десять минут экипаж расстрелял треть боезапаса. Стоило пожалеть нашего заряжающего Хуберта Шварца. У парня наверняка руки покрылись мозолями и кровавыми волдырями. Пока на нашем счету уже было записано две легкие бронемашины.
Постепенно волна наших войск продвигалась вперед. Тяжело, медленно, но мы выдавливали противника. В эфире стоял невероятный гвалт. Десятки надсаженных глоток кричали что-то, отдавали приказы, стонали и ругались. Наша армада надвигалась на укрепленные позиции русских, и «тигры» были в первых рядах.
Русские чертовски быстро учились. Я видел, как танки иванов при поддержке своей пехоты сожгли две «пантеры».
— Карл, вперед! — крикнул я, позабыв совсем, что место Ланге занимает теперь Мартин Кох.
— Я понял, командир, — отозвался новый механик-водитель. Обид не было и быть не могло, Мартин знал уже, как мы любили Карла Ланге.
— «Тридцатьчетверка» на десять! Семьсот метров! — скомандовал я.
— Вижу! — отозвался Зигель.
Шварц загнал очередной бронебойный снаряд в казенник орудия. Мартин остановил машину, и Зигель нажал на спуск. Выстрел! Снаряд врезался в землю рядом с гусеницей русского танка, не причинив тому вреда. Я застонал.
— Черт, выше!
— Вижу, — ответил раздосадованный Томас.
Второй выстрел покончил с машиной противника, попав тому в башню. От сильного удара она отделилась от кормы, боезапас сдетонировал, окончательно сорвав башню. Изуродованный танк охватило бушующее пламя.
— Отлично! — обрадовался я. — Так держать!
— Вижу, без нас тут никто и не воевал нормально, — донесся голос Вилли.
— Мартин, полный ход!
Но в этот момент застыл идущий впереди командирский «тигр» Клога. Танк замер на месте, потом дернулся и больше не двигался. Русские вели по нему интенсивный огонь и могли сжечь. Следовало прикрыть танк. Сквозь пелену дыма я не мог разглядеть причину остановки машины гауптмана. Клога на башне не было, а на мои позывные по рации никто не отзывался.