Страница 20 из 37
— Жалко мне вас, сынков.
— Но ведь мы воюем с вашими мужьями, сыновьями и внуками! — поражался я.
— Войну-то начинают те, кто наверху сидит, все поделить чего-то не могут, а умирать другим приходится, простым людям. Вы все мне сынки. Всех вас жалко.
Старуха не смотрела на расовую принадлежность, на чистоту крови. Ей было жаль всех, кто волей или неволей очутился на этой войне. Ей было все равно, кто ты, она сострадала всем. Я был удивлен и только спустя некоторое время осознал, что в ней, в этой дряхлой русской старухе, заключалась настоящая великая мудрость — то, чему учит нас Бог, и то, что мы так старательно пытаемся растерять, от чего так старательно пытаемся избавиться, — милосердие для каждого.
И теперь я по-другому смотрел на эти выгоревшие и разбомбленные дома, каждый раз вспоминая ту бабку…
Я заглянул в походный лазарет, но Фишера там не оказалось. Санитары в белых окровавленных халатах суетились, не успевая оказать помощь всем нуждающимся. В палатке было полно раненых, они стонали, кричали. На хирургическом столе лежал несчастный, которого крепко держали два дюжих санитара, пока хирург, ловко и деловито орудуя пилой, отпиливал ему ногу в районе колена. Раненый бился в истерике, во рту его была зажата короткая палка, в которую парень впился зубами. Меня замутило, и я пулей вылетел из палатки.
Правильно я поступил, что не послушался Шварца. Мне с моими смешными проблемами тут делать нечего.
ГЛАВА 9
Бруно я нашел неподалеку от лазарета. Он сидел, отрешенно глядя на закат. Голова его тоже была перебинтована, но повязка сделана туго и аккуратно. Конечно, в отличие от меня, ему повязку накладывал опытный, поднаторевший в этих делах санитар, а не старина Херманн.
Я подошел к нему, но он меня даже не заметил. Я уже привык к таким затуманенным глазам, которые смотрят сквозь тебя невидящим взглядом. Так смотрели многие, прошедшие сквозь ад тяжелого боя.
— Привет, — сказал я, разглядывая парня сверху вниз.
Бруно вместо приветствия молча кивнул. Я присел рядом.
— Как ты?
Фишер флегматично пожал плечами.
— Закуришь? — я пытался разговорить его, но Бруно лишь отрицательно мотнул головой в ответ.
— Ты все знаешь, да? — спросил я.
— Знаю, — голос у него был тихим, едва слышным и хриплым.
— Я просил его не лезть на рожон, — словно оправдываясь, сказал я.
Бруно снова кивнул.
— Как тебя ранило? — я решил сменить тему разговора.
— Пуля черканула. Из башенки высунулся, и меня зацепило. Не сильно, — Бруно потрогал повязку, — но крови много было. А у тебя что?
— Стыдно сказать, — замялся я, — башкой треснулся.
— Твоя повязка больше на тюрбан смахивает, — он впервые слегка улыбнулся.
— Это мои заботливые парни оказали первую медицинскую помощь. Поможешь мне ее снять? А то я в ней выгляжу как последний болван.
— Да, конечно.
Фишер понемногу начинал приходить в себя, и это хорошо. Не надо ему сейчас быть одному, ему надо выговориться, иначе в следующем сражении он может чего-нибудь напортачить. Даже опытные солдаты после такого стресса начинали в бою лезть на рожон. Я не исключение, а что тогда говорить об этом молодом парне.
— Посмотри, что там у меня, — попросил я, когда Бруно размотал грязный бинт.
— Ссадина и кровь запекшаяся. Жить будешь.
— Это обнадеживает.
— Как он погиб? — неожиданно спросил Бруно.
Об этом мне говорить не хотелось, я попытался отвертеться:
— Знаешь, мы на войне, тут постоянно гибнут люди. Ты сегодня потерял друга, и я тоже. Но это не значит, что мы должны сопли распускать. В моей роте три «тигра» сгорело. А я этих ребят хорошо знал и уважал. За каждого готов был поручиться. Всех не оплачешь.
— И все же? — настаивал Бруно.
Я отнекивался, но Фишер продолжал пытать меня расспросами, теребить душу, и в итоге я махнул рукой:
— Черт с тобой, слушай! Я попал в глубокую задницу и понял это слишком поздно. А Отто ринулся меня спасать. Одного в толк не могу взять — ведь он опытный танкист, видел же, что тоже лезет в ловушку. Что теперь говорить… Его «тридцатьчетверка» в упор…
Не стал я ему рассказывать, что запомнил номер того танка и никогда эти три цифры не забуду. Не сказал, как жажду поквитаться. Меня охватила злость и на русского танкиста, уничтожившего Отто, и на Бруно, заставившего в который раз вспомнить ужасную картину гибели друга.
— Буду мстить, — сквозь зубы процедил Фишер, словно прочитав мои мысли. Глаза его сузились, вспыхнули ненавистью.
Перехватив его взгляд, я вздрогнул, но Бруно ничего не заметил, слишком погружен был в свою злобу. В моей душе сейчас тоже все кипело и клокотало, но я не мог дать волю эмоциям, позволить им вылиться наружу. Парень еще слишком слаб, он подвластен порыву, его психика расшатана. Ему нужно научиться быть хладнокровным, иначе не выживет:
— Ты не мстить должен, а воевать, причем воевать хорошо. Месть разжигает эмоции, человек не способен собой управлять. Понимаешь?
Бруно посмотрел на меня, как на ребенка, говорящего глупости.
— Ладно, не буду тебе морали читать, сам все потом поймешь. Если выживешь. — Последнюю фразу я постарался произнести как можно более резко и цинично. И добился-таки результата. Бруно смотрел теперь на меня с вызовом.
— А что? — я словно не понял выражения его лица. — Ты же, наверное, в следующем бою за русскими танками гоняться начнешь. Вот тебя и накроют. Заманят в ловушку, как меня сегодня, и порвут на части.
— Я… — начал было возмущаться Бруно, но вдруг осекся и сник. Он понял, что я прав и знаю, какие мысли одолевают его.
— Ты теперь осторожным должен быть, — продолжил я. — У тебя есть преимущество — твой бронированный танк. И силу свою надо использовать с умом. Русские видят, что мы их с большого расстояния бьем, и ищут другие способы вывести нас из игры. Иваны быстро учатся на своих ошибках. Они знают слабые места наших машин. Но ты-то их тоже знаешь, поэтому продумывай каждое движение, не подставляйся.
Я замолчал, давая ему возможность переварить сказанное, а затем сменил тему разговора:
— Кстати, как твой экипаж?
— Нормальные ребята, — пожал плечами Фишер. — Один моложе меня, только что из-за парты. А трое других уже год как воюют.
— Вот видишь, — похлопал я его по плечу. — Значит, опытные парни. Ты у них спроси, как мы раньше с русскими бились.
— А что?
— Да ничего. Я когда в первый раз Т-34 увидел, думал — все, переломят они нам хребет! Так что спроси, не стесняйся. Они тебе расскажут.
В сорок первом, в начале Восточной кампании, мы ощущали сладкий вкус победы. Мы думали, что вот она, Москва, совсем рядом. Войдем маршем в их столицу, а русские сами лапки кверху поднимут. Но мы ошиблись. Иваны не собирались выбрасывать белый флаг и выползать к нам на карачках, они дрались люто и яростно.
Много мы натерпелись тогда от «тридцатьчетверок». Быстрая, маневренная машина. Проходимость по чертовому русскому бездорожью великолепная. Корпус обтекаемый, лобовая броня — сорок миллиметров. Калибр пушки семьдесят шесть миллиметров против наших тридцати семи. Двигатель у Т-34 — пятьсот лошадей, и запас хода почти вдвое больше нашего.
Сейчас, в сорок третьем, может показаться странным, но мы их жутко тогда боялись. Это сегодня мы имеем наисовременнейшую технику, какой нет у русских, — «тигры», «пантеры». А тогда ставка была на блицкриг, как в Польше, где за месяц всех причесали. Думали взять нахрапом. Кто же знал, что русские медведи такие упертые и сообразительные. Недооценили мы тогда врага.
— А ты женат? — ни с того ни с сего вдруг спросил Бруно.
— Да, — ответил я после некоторой заминки. — Правда, и сам об этом уже забывать начал. А что?
— Просто Отто ведь тоже был женат, а теперь… — Фишер запнулся, голос его дрогнул, — теперь она вдова.
— Женой солдата нелегко быть, — вздохнул я. — Свою супругу я не видел с сорокового года.