Страница 37 из 61
— Вот и он задницу подставил, — сказал Ули Шпигель, — не все ему…
Грустно так сказал. Даже у вечного насмешника Шпигеля язык бы не повернулся шутить при виде извивающегося от боли товарища и расплывающегося на брюках пятна крови. А фон Клеффель с еще большей грустью смотрел на ногу Зальма, где на месте колена было какое-то месиво из раздробленных костей. Не царапина, читалось на его лице. Потом фон Клеффель поднял глаза, прошелся взглядом по товарищам, как бы пересчитывая их, и тихо сказал:
— Легко отделались.
Спустя какое-то время, остыв после боя, Юрген согласился с ним.
Das war ein Ablenkungsangriff
Это был отвлекающий удар. Русские не планировали наступление на их участке фронта. Они хотели лишь сковать силы немцев и не дать им возможности перебросить резервы на другие участки. Их батальону просто не повезло, что удар пришелся именно по нему. На их месте мог оказаться кто угодно. Или все же не мог? Даже отвлекающие удары наносят в ключевых точках, а они как будто нарочно созданы для испытательного батальона. Их туда и направляют, потому что знают, что штрафники будут упорно подниматься в атаку, пока не возьмут позиции противника или не полягут все на подступах к ним, что они будут стоять насмерть при обороне и ни при каких обстоятельствах не побегут назад. У них просто нет выбора, в этом все дело.
Можно даже сказать, что им повезло, что этот удар был всего лишь отвлекающим. В противном случае их добили бы до конца, всех. Но с резервами у иванов на этом участке фронта было негусто, попросту говоря, их вообще не было, они скапливались в других местах, где намечались основные удары. Поэтому иваны остановились на достигнутом в тот день, чтобы передохнуть и зализать раны. И тем самым дали им возможность перевести дух, эвакуировать раненых и подтянуть резервы.
И даже с тем, что иваны начали активные боевые действия в неурочный час, им повезло. Тем, конечно, кто выжил в этой мясорубке. Начинать лучше все же с рассветом, чтобы успеть управиться до ужина. Но лучше — это с какой и с чьей стороны посмотреть.
Эффект неожиданности дал иванам некоторый выигрыш, но на круг в выигрыше остались немцы. Те, конечно, кто выжил. Их спасла темнота.
Было еще довольно светло, когда они решили эвакуировать раненых. Зальм был совсем плох и провалился в глубокое забытье. Кинцель же, наоборот, лежал на животе и громко стонал, за двоих. На его задницу извели все бинты из индивидуальных пакетов, но кровь все равно хлестала, как из поросенка.
— Сам дойти сможешь? — спросил Гиллебранд у Толстяка Бебе, который баюкал свою руку.
— Не дойду, так доползу, — ответил Толстяк Бебе.
Он понимал подтекст вопроса командира и нисколько не обиделся, когда тот облегченно вздохнул, услышав его ответ. Людей было и так мало, а иваны могли предпринять ночную вылазку. Да и не мог допустить Толстяк Бебе, чтобы его кто-то нес, это он всегда все носил для других, сейчас он понесет себя. Напоследок он решил еще раз помочь товарищам.
— Я тут осмотрелся по-быстрому, — сказал он, — вот в том блиндаже есть санитарные носилки.
— Отлично, — сказал Гиллебранд. — Хюбшман! Как рука? Сможете нести носилки?
— Смогу, — ответил Красавчик.
— Отлично. Заодно вам там сделают перевязку.
— Я, — Курт Кнауф сделал шаг вперед, — я понесу старину Зальма.
— Я понесу Эриха, — сказал Вайнхольд, — я его буду осторожно нести, чтобы не растрясти.
Юрген тоже выступил вперед, Вайнхольду нужен был крепкий напарник.
— Хюбшман, Кнауф, Вайнхольд и Вольф, доставить раненых в батальонный медицинский пункт!
Хюбшман, час на перевязку! Остальным немедленно вернуться в расположение роты, — отдал приказ Гиллебранд.
— Есть! — ответили они дружно и отправились в указанный Толстяком Бебе блиндаж за носилками.
Идти пришлось намного дальше, чем они рассчитывали. Один из залпов «катюш» накрыл штабные постройки и часть леса, в котором пытались укрыться писари и солдаты интендантского взвода. Штабной барак сгорел дотла, вспыхнув как спичка. Зато упавший прорезиненный тент столовой медленно тлел, распространяя мерзкое зловоние. Хотя, возможно, этот запах шел от отрытых поблизости неглубоких окопов, в которых скрючились тела солдат в обгоревшей форме. Глаза избегали смотреть туда. На склоне холма, где располагалась их батальонная батарея, вертикально вверх торчало дуло перевернувшейся или искореженной пушки, вокруг копошились фигурки артиллеристов. Вот только большого шатра с нарисованным на нем толстым красным крестом нигде не было видно.
Навстречу им спешил майор Фрике в сопровождении ординарца и унтер-офицера.
«Вот ведь гад, отсиделся в тылу, — подумал Юрген, окидывая неприязненным взглядом чистый мундир майора, его слегка запылившиеся сапоги и пилотку на голове, сидевшую лихо, чуть наискось и в то же время строго в рамках уставных норм, — даже каску не надел».
Ответом ему был не менее неприязненный взгляд. Впрочем, адресовался он всем им, компания эта явно не нравилась майору Фрике. Здесь был один приличный солдат, Курт Кнауф, к нему он и обратился.
— Рядовой Кнауф! Где обер-лейтенант Гиллебранд? Жив?
— Организует оборону второй траншеи, герр майор!
— Превосходно! Следуйте за мной! — приказал он унтер-офицеру и ординарцу и направился в сторону позиций.
— Герр майор! — крикнул Юрген ему в спину. — Где госпиталь?! Наши товарищи истекают кровью!
Майор Фрике остановился, повернулся, посмотрел внимательно на Юргена.
— Пятьсот метров по курсу, — сказал он и добавил с удивившим Юргена надрывом: — Там большая очередь.
Очередь была не большая, а огромная, у Юргена глаза полезли на лоб от потрясения. И она была не из тех очередей, где стоят. Немногие сидели, привалившись спиной к деревьям, но большая часть лежала на земле, кто-то стонал, кто-то метался, кто-то вытянулся, да так и застыл неподвижно. Все смиренно и покорно ждали своей очереди, кто куда.
Среди них, как ангелы жизни или ангелы смерти, ходили с фонарями в руках санитары, некоторые и сами были ранены. Один из них подошел к ним. Мельком глянув на Толстяка Бебе, он молча махнул рукой в сторону сидевших у деревьев.
— Сильное кровотечение, — сказал Вайнхольд, показывая на Кинцеля, — он очень страдает.
— Туда, — санитар показал на дальний из двух шатров.
Вайнхольд потрусил туда, он тянул за собой носилки, как вол телегу. «И откуда только у него силы берутся?» — подумал Юрген, едва поспевая за ним. Плечи разламывались под давлением лямок носилок, а Кинцель, как назло, тяжелел с каждым шагом.
— Свобода выбора есть необходимое условие существования человека думающего, — донесся до Юргена четкий голос Зальма, он бредил.
— Понятно, — сказал санитар, прибавил огня в фонаре, посмотрел на ногу Зальма, повторил: — Понятно, — и направился ко второму шатру.
Красавчик с Кнауфом пошли за ним. Сквозь плотный материал шатра пробивался яркий свет, там горело не меньше трех ламп свечей по шестьдесят каждая. Тарахтел бензиновый электрогенератор. Тонко повизгивала пила. «Зачем им дрова? — подумал Юрген, проходя мимо. — Свет есть, тепло». Посреди шатра, под светильником стоял большой стол, на столе лежал солдат, или ефрейтор, или офицер, не разобрать, боль и страдание уравнивали всех. Из-под хирургической простыни торчала только голова с закатившимися глазами и слипшимися от пота волосами. Он был молод, вот все, что можно сказать о нем. Над его ногами склонились двое мужчин в застиранных белых халатах, шапочках и марлевых масках.
— Что там? — спросил один из врачей, не поворачивая головы.
— То же самое, — ответил санитар.
— Что сегодня за напасть! — сказал второй врач. — Были бы хотя бы ступни!
— Это вы, Ганс? — проговорил между тем первый. — Подойдите, подержите.
Санитар подошел, взялся за ногу солдата. Вновь тонко завизжала пила. Потом санитар отошел от стола, неся в руках, как полено, отрезанную выше колена ногу.