Страница 19 из 61
— Докладываю, герр майор! — выступил вперед один из солдат. — Задержан в лесу. Утверждает, что бежал из плена. Назвался Юргеном Вольфом, рядовым третьей роты пятьсот семидесятого батальона. Доставлен для выяснения личности.
— Вижу, что Юрген Вольф, — с тяжелым вздохом сказал майор Фрике. — Возвращайтесь в свою часть.
— Есть! — бодро гаркнули солдаты, козырнули и отправились восвояси.
— Это что за чучело? — прокричал на этот раз майор Фрике. — Я вас спрашиваю, рядовой Юрген Вольф? Это что — доблестный солдат Вермахта? Нет! Это бродяга, своим видом позорящий честь Вермахта, честь своего батальона, честь своего командира! За одно это я могу отдать вас под суд. А еще за трусость в бою, за подрыв боеспособности части, за самовольную отлучку, за дезертирство, за добровольную сдачу в плен, за утерю оружия, за нанесение вреда военному имуществу, за… За все это вам могут вынести смертный приговор, по отдельности и по совокупности. Вам должны вынести смертный приговор! Этого требуют высшие интересы рейха! Я сам вынесу вам этот единственно справедливый приговор и прикажу расстрелять вас перед строем батальона!
Когда начальство кричит, лучше помалкивать. Это все знают. И Юрген знал, и друзья ему сколько раз говорили. После того как он не выдерживал и отвечал — оправдывался, вступал в перепалку или посылал куда подальше, по ситуации. Он и сейчас много чего хотел сказать, да сил не было. Поэтому и молчал, и начальническая буря, как это часто бывает, утихла сама собой. Майор Фрике замолчал, задумался и отдал четкий приказ:
— Мыться, в лазарет, к интенданту сменить обмундирование, каска, шинель, перчатки, брюки, сапоги, порция шпанса, горячий кофе, еда, восемь часов сна, в окопы, если останетесь живым, наряд вне очереди, — подумал еще немного и уточнил: — Две порции шнапса и два наряда вне очереди, — и, не выдержав, вновь сорвался в крик — Вы, Юрген Вольф, у меня до скончания века будете нужники чистить!
— Есть, — сказал Юрген и с пятой попытки поднял-таки руку вверх, отдал честь.
Майор развернулся и зашагал прочь. Глаза бы его не смотрели на этого оборванца и разгильдяя! Но не труса, трусом он его с тех пор никогда не называл.
— Спасибо, — тихо сказал Юрген.
Майор Фрике расслышал, остановился от неожиданности, повернулся к Юргену, окинул его внимательным взглядом. Тому показалось — недовольным.
— Виноват, герр майор, — Юрген из последних сил вытянулся в струнку, — случайно вырвалось.
— Вот и мне так показалось, — медленно проговорил Фрике и резко: — Кругом! Марш!
Sie waren gute Kerls
Это были отличные парни. Юрген лишь удивлялся, почему он этого раньше не замечал. Ведь они были все вместе в лагере в Томашове, а с некоторыми пути пересеклись еще раньше, в Хойберге, они спали бок о бок в казармах, блиндажах и палатках, прошли в одной колонне не одну сотню километров по польским, белорусским и русским дорогам, ходили вместе в атаку, но они были для него чужими, и он был для них чужаком. Но после того кошмарного дня, когда он сначала попал в плен, а потом бежал из него, эти парни вдруг стали для него своими, и они, в свою очередь, легко приняли его в свои ряды.
Они были разные, очень разные, настолько разные, что в мирной жизни они ни за что не стали бы водить компанию друг с другом и почти по любому вопросу занимали бы противоположные позиции. Но на фронте своя шкала ценностей, а смерть — всеобщий уравнитель и примиритель. На высоте она обошла всех их стороной, но коснулась своим покрывалом, после чего они стали тверже и жестче в жизни, но в отношении к товарищам — мягче. Они научились выделять и ценить достоинства и снисходительно относиться к недостаткам, если те не влияли на главное — на поведение в бою.
Фронтовая дружба случайна и скоротечна. Превратности войны и воля начальства сводят людей вместе, а пуля, снаряд или штык разводят их. Принимай с благодарностью данное, радуйся настоящему, не задумывайся о будущем и не скорби раньше времени о неизбежных потерях. Вот главный урок, который извлек Юрген из своего первого фронтового опыта.
Он и радовался — весеннему солнцу, мягкой траве с пробившимися там и тут первоцветами, друзьям, устроившимся, кто сидя, кто лежа, на лужайке, мирной тишине, наполненной пением птиц и гудением шмелей, блаженному, долгожданному отдыху.
Отдых они заслужили. Они ведь взяли-таки ту высоту! Упорно шли на штурм, не давая иванам передышки. Сколько раз они поднимались в атаку, Юрген точно сказать не мог, раз пять, а то и все десять, он не считал, после третьей — как отрезало. Потом они удерживали высоту до подхода подкреплений. Затем их отвели в тыл. Тех, кто остался в живых. Осталось немного. Из их второго взвода третьей роты, например, тринадцать. Их объединили в одно отделение. За время марша и строительства укреплений они так сдружились и сплотились, что потом не хотели разъединяться. Их, конечно, попытались разъединить. Когда пришла маршевая рота с пополнением, их развели по разным отделениям, но в любую свободную минуту они собирались вместе, держались сплоченной кучкой, ведь они были «стариками».
Отдых и тыл были одними названиями. Отдыхом была оборона после наступления. А тылом отрытые ими позиции были до тех пор, пока через них не прошли отступающие части. От них они узнали, что отбитую ими с таким трудом и потерями высоту отдали почти без боя, но это не вызвало почти никаких эмоций: они свое дело сделали, что было дальше — не их головная боль.
Они были на передней линии фронта, но на их участке царило временное затишье. И на других — тоже, так что их никуда не дергали. Группа армий «Центр» готовилась к летнему наступлению, чтобы возместить урон, нанесенный зимним поражением под Сталинградом, и в ходе третьей кампании разгромить основные силы Советов. Красная армия копила силы для отражения удара и перехода в контрнаступление. Пока же противники лениво перебрасывались снарядами и устраивали небольшие вылазки, в основном для разведки боем и взятия «языков», то есть для той же разведки.
Майор Фрике муштровал прибывшее пополнение, «старики» же наслаждались заслуженным отдыхом. Юрген открыл глаза, вырвал травинку, вставил ее в рот, обвел взглядом всех своих новых друзей.
Вот Руди Хюбшман. Красавчик, образец арийского типа, высокий, белокурый, голубоглазый, таким отбоя нет от девушек, сами на шею вешаются и на спину валятся. Красавчик таким — ноль внимания, он не любитель легких побед.
— Иду как-то, в тридцать восьмом дело было, в Кельне, и вдруг столбенею, — так начинал он каждый свой рассказ, — красавица, верх совершенства, линии, формы — закачаешься! Все мужчины, что мимо идут, оглядываются, да только слюни зря пускают. Не про них красотка! Да и кто такую на вольный выпас выпустит, хоть на миг одну оставит? Вот и при этой всегда один, а то и два мордоворота, охраняют. Но и я упорный, выслеживаю день за днем, куда она, туда и я, даже и ночью, когда она спит в своем тереме, за семью замками, глаз не спускаю, все момент улучаю. Улучил! Пять минут у меня на все про все было. Без долгих слов сразу руку внутрь запускаю. Ну же, милая, давай! Не реагирует! Я и снизу, и сверху, и сбоку — не шевелится. Но вот нащупываю заветную точку, жму и чувствую: задрожала, затрепетала, застонала. Я запрыгиваю, жму сначала легонько, чтобы разогреть ее получше, а уж потом — до упора. Тут она как взревет, как рванет, только нас и видали!
Вот она, истинная любовь Красавчика, — автомобили. Их он готов без конца лелеять и холить. И как всякая истинная любовь, любовь Красавчика была эгоистичной. Не мог он стерпеть, когда предмет его любви принадлежал кому-нибудь еще, не ему одному. Вот он их и угонял. А как натешится, так и продаст. С того и жил. Пока не поймали. Помыкался в тюрьме да попросился на фронт, в моторизованные части или куда угодно, лишь бы машины были. Попал в штрафной батальон, где главная тягловая сила после рядового — лошадь. Но он не унывает, он никогда не унывает, Юргену с ним легко.