Страница 23 из 25
Романтическим поветриям оказались подвержены не только студенты, но и преподаватели. Жертвой распространившейся эмоциональной лихорадки пала даже такой столп спокойствия и невозмутимости, как Джоан Гуслик. Студенты (особенно хихикающие студентки) стали замечать, что профессор литературы цепенеет в присутствии профессора Эксмина. Сначала просто деревенеет, а потом покрывается красными пятнами, блуждающими по взволнованному лицу.
Все знали, что профессор Джоан Гуслик — «синий чулок». Правда, никто толком не понимал, что это значит. Профессор всегда ходила в одном и том же фантастическом нецветном балахоне почти до колен. Ансамбль небогато дополнялся широкими брюками на манер пароходных труб, которые научились сгибаться. О бесцветной хламиде Гуслик ходили легенды и горели споры. Что это — монашеская ряса ордена литературных дев? чрезмерно вытянувшийся свитер? плащ мушкетёра?
Возможно, профессор литературы была симпатичной, но этого никто не понимал. Если об этом не знает сама владелица лица, то как смогут догадаться окружающие? Косметикой и прочими женскими искусствами и ухищрениями профессор не пользовалась. Её светлые волосы парикмахер Колледжа подстригал всегда в одном стиле: прямой отпил на уровне шеи.
Впрочем, добродушный стилист и модельер Луиза без колебания убила бы на месте всякого, кто назвал бы эту гадость стилем. Она уже тысячу лет боролась за возможность сделать Джоан Гуслик любую внятную причёску, а не этот «кувшинный горлорез». Но — всякий раз проигрывала с разгромным счётом. В день визита профессора Гуслик в парикмахерскую туда заглядывать уже не стоило: нервная Луиза пила рюмками синтовалерьянку и не смогла бы ровно подстричь даже газонную лужайку, не перерезав ножницами горло сотне земляных червяков.
Зато профессор была литературной мировой знаменитостью.
— Она — гений! — серьёзно сказала принцесса Дзинтара, сидя рядом с Никки в ожидании первой лекции по литературе для гуманитариев. Принцесса ради лекции Гуслик сбежала с биологии, но Джерри с Хао, конечно, остались на своей математике.
Джоан Гуслик любила литературу, жила в ней и понимала её гораздо лучше, чем реальную жизнь.
Профессор была категорическим сторонником умных книг, но отмечала:
— Что мы привыкли считать «интеллектуальной прозой»? Когда текст написан автором с багажом литературно-историко-философских ассоциаций на порядок выше читательского запаса, то средний человек не понимает и половины написанного и делает почтительный вывод — «интеллектуальная проза». Вспоминаю могучий мыслепоток Джойса: «Вот символ ирландского искусства. Треснувшее зеркало служанки». Но богатство ассоциаций — не единственное измерение интеллекта. Увы — редко встретишь книгу с другой могучей интеллектуальной компонентой — логической, рациональной.
— Логические рассуждения требуют чётко определённых терминов, минимальных по смысловой расплывчатости, — сказала Дзинтара. — А литература традиционно строится на акварельности слов и понятий.
Профессор одобрительно кивнула Дзинтаре.
— А что такое ассоциация? — спросил кто-то.
Гуслик задумалась на секунду.
— Как-то на лекции профессор Эксмин употребил выражение: толпа двуногих без перьев. Почему он так сказал?
Глаза профессора замерцали, а голос потеплел.
Буфф-Олень поднял руку.
— Он рассказывал о пингвинах, поэтому сравнил людей с двуногими птицами.
— Правильно, но это не всё…
Никки сказала:
— Он намекнул на определение Платона: человек — это двуногое существо без перьев.
— Отлично! — обрадованно похвалила Никки профессор. — И что вы почувствовали, вспомнив платоновское определение?
— Ну… мне было приятно, что я поняла эту ассоциацию, значит, и я, и он — оба читали Платона.
— Верно! — Джоан Гуслик просияла. — Возникла новая ниточка между автором и читателем. Хорошая книга полна неявных сообщений и сама ищет себе друзей. Культуру можно определить как мощный комплекс ассоциаций в многомерном пространстве смыслов. Мышление, создание текста и чтение глубоко ассоциативны; мы живём в паутине культурных нитей, выращиваем новые ассоциации и изнашиваем старые. Есть культурные провода, вызывающие при касании просто электрический разряд.
— Я испытываю нечто похожее, когда проезжаю Верону или Стратфорд-на-Эйвоне, — сказала Дзинтара.
Профессор кивнула:
— Культура гиперассоциативна. Обучение превращает информационные или художественные посылы мыслителей в подсознательные рефлексы, встроенные в интуитивную и эмоциональную сферы человека. Развитие интеллекта — это выращивание клубящегося пространства связей, в котором ищутся новые объединяющие идеи.
Гуслик подумала и сказала:
— Платоновское определение человека меня не устраивает, и, рассматривая человека в контексте цивилизации, я бы сказала так: культурный человек — это ассоциативный человек.
Профессор повернулась и спросила кудрявого румяного Жюльена, вальяжно развалившегося на сиденье:
— А у вас какие ассоциации вызывает слово «человек»? Может, вы предпочитаете дать ему другое определение, отличное от платоновского или моего?
Жюльен из Ордена Сов-умников состроил снисходительную гримасу на кругловатом подвижном лице и небрежно сказал:
— Человек — это животное, выдержанное в рассоле слов.
Две девушки, сидящие сзади Жюльена, восторженно захлопали. Обаятельный речистый француз, гордящийся своим родственником и тёзкой — Жюльеном Ламетри, знаменитым философом эпохи Просвещения, изящно поклонился в ответ.
Гуслик улыбнулась и снова вспомнила интеллектолога:
— Я во многом согласна с профессором Эксмином. Интеллект влачит в человеческом обществе странное существование. Практически нет книг и фильмов про умных юных героев, которые при этом — не смешные рохли, а вполне адекватные молодые люди, способные танцевать, драться и влюбляться. Средний человек не любит интеллектуалов, и массовая культура всячески подпевает простакам, стараясь утешить обидчивую серость.
Никки села в пустой лифт на пятом этаже Гуманитарного корпуса и поехала вниз. По стенке лифта ползли древние строки:
На четвёртом этаже лифт остановился, и в него вошла рыжеволосая Элиза-Дракон. Она была рассеянна и заметила Никки лишь спустя несколько секунд. Лицо Элизы гневно исказилось, и девушка сделала инстинктивное движение к выходу, но двери лифта уже захлопнулись.
— Здравствуй, Элиза, — приветливо улыбнулась Никки.
Рыжеволосая красавица-Дракон не отвечала. Она в упор смотрела на Маугли, и её глаза метали яростные молнии.
— Ты зря так сердишься, — сказала откровенная Никки. — С Джерри у тебя всё равно ничего бы не получилось.
— Много о себе воображаешь, Никки Гринвич! — рассерженно зашипела Элиза. — Если бы ты его не украла у меня на Балу Выпускников, он был бы мой!
— Ты ошибаешься, — возразила Никки, — наоборот — я тебя спасла от разочарования. Если бы ты смогла украсть его в тот вечер.
Элиза с размаху ударила по кнопке аварийной остановки; лифт обиженно дёрнулся и остановился, пища и мигая огнями.
— Мне плевать, что ты королева! — пылко воскликнула рыжая красотка. — Я впервые нашла такого парня. Танцует как бог! Я его тебе не отдам — он всё равно будет мой!
— Джерри уже сделал выбор, — пожала плечами Никки. — Как же ты собираешься его мне не отдавать?
— Он будет для тебя лишь забавой! — закричала Элиза. — Нечего дурить ему голову. Дружи с принцами и королями, плети политические интриги и оставь нас, простых смертных, в покое. Я всё равно своего добьюсь!
— Я ему нужна, — гордо сказала Никки. — Он меня любит.
И Маугли тряхнула хрустальными волосами.
— Может, пока это и так, — с ненавистью процедила Элиза. — Только фокус в том, что тебе он не нужен и даже мешает. И рано или поздно он об этом узнает.