Страница 49 из 52
Мы уже давно сидим в яме. И ужасает то, что так долго в яме мы еще не сидели. Это новый и самый опасный фактор в нашем развитии. Никогда в России не было такого, чтобы она не умела накормить и одеть себя несколько десятков лет подряд, существуя за счет бесстыдного ограбления природных запасов. Никогда жизнь человека не стоила у нас так ничтожно мало. Сегодня говорят, что в те времена, когда мы убивали друг друга миллионами, цена эта была еще ниже, но раз после прекращения массовых убийств прошло целых тридцать лет, цепа нашей жизни заметно выросла. Это не так, потому как цену назначаем мы сами, и мы сами ценим свою жизнь пока постыдно низко. События последних лет снова показали, что стоит кому-нибудь только свистнуть, и мы с безумной готовностью лезем умирать и убивать других.
Никогда в России еще не господствовала вера в то, что никакой веры нет и быть не может! Многолетнее уничтожение христиан и христианства до предела истончило моральные основы русского общества.
Никогда наша мораль не падала так низко. Никогда те из русских, кому было позволено иногда появляться за рубежом, не выглядели нищими в глазах всего мира и не вели себя хуже нищих! Никогда русские не унижали себя до такой степени, чтобы называть друг друга «мужчина» и «женщина». «Господин», «сударь», «милостивый государь», «батюшка», «братец»…
Наши высокие духом предки терзали себя вопросами, стоит ли мировая гармония слезинки замученного ребенка, и было это не далее, как сто лет назад. А потом мы устлали телами миллионов своих братьев путь не к всемирной гармонии, отнюдь, а к нынешнему позорному состоянию, когда мы не в силах прокормить сами себя, а тех немногих, кто еще не окончательно разучился работать, понукает армия бездельников; когда любая производимая нами вещь это символ данной вещи, но не сама вещь как таковая. Одежда сразу растянется и слиняет, мебель развалится, телевизор сгорит и сожжет целый дом, книги заставят плеваться от омерзения.
Как, откуда, почему наступило это, еще невиданное в истории человечества изобилие ни на что негодных вещей и продуктов? Когда-нибудь из них составят целые музеи, но как нам жить с этим сегодня и завтра, и неужели ради этого изобилия мы должны были убить столько людей?.. Могут ли требовать процветания люди, которые принципиально отказываются работать? Один немец в запале спора выкрикнул мне в лицо: «Вы согласны жить при любом фашизме, лишь бы не работать!» Мне нечего возразить ему.
Почему наша экономика, в которой запланировано все, рождает ежечасно такой беспримерный, невиданный доселе хаос? Почему везде и всюду растет мафия самого грязного пошиба? Вы приезжаете на новое поселение, где еще ничего не построили, где только возведены стены нового комбината, где люди живут в вагончиках и бараках и месяцами не моются, но вы сразу натыкаетесь на финские домики наших мафиози. Почему сращивание власти с открыто преступными группами происходит словно по какой-то надежной и обязательной для всех программе? Они находят друг друга сразу. Стоит им только увидеть друг друга один раз – и у директора магазина полон рот золотых зубов, а у главного врача поликлиники в холодильнике парное мясо. А у тех, кто в бараках, – ни зубов, ни мяса…
Бедные сицилийцы, которых стали вдруг сотнями сажать за решетку, вот-вот начнут проситься к нам на курсы повышения квалификации. Им есть чему поучиться. Наша мафия действительно всесильна и присутствует везде. Любой из нас, обладающий хоть самой малой крохой власти, норовит устроить из нее маленький междусобойчик по принципу «друзья друзей». Почему коррупция, поразившая общество сверху донизу, игнорируется? Почему о ней молчат, а если поминают, то лишь в пьяном виде, чтобы задать страстно любимый народом вопрос: «За что боролись?»
Нам наконец предстоит ответить на вопрос вопросов: навсегда ли укоренился в нашем сознании этот образ мышления – думаю одно, говорю другое, делаю третье, рассказываю о том, что получилось, – четвертое? Наш образ мышления настолько извращен, что мы думаем сегодня совсем не так, как абсолютное большинство человечества. У нас появилась своя, особенная, расщепленная и непредсказуемо парадоксальная логика, которую Джордж Оруэлл пытался назвать двоемыслием. Но ему не хватило фантазии, чтобы представить себе, что такое мышление может быть не двойным и даже не тройным, а многослойным, как торт «Наполеон».
В Конституции мы запишем, что пропаганда войны и насилия – преступление против общества и государства, а детей будем воспитывать на фильмах, в которых русские красные рубят русских белых как капусту осенью. Под веселую музыку и с задорной песней русские будут убивать русских в этих чудовищных детских фильмах о гражданской войне. В школьных учебниках мы назовем это самоубийство целого народа славной страницей истории, а тех простодушных и доверчивых, кто поверит нашей Конституции и заявит, что не принимает войны, будем безжалостно казнить и кричать, что они предатели. Во все времена у всех народов гражданские войны считались братоубийством, дикостью, позором, для нас наша гражданская война по сей день – героическая, славная история.
Мы будем осуждать Запад за пропаганду насилия, но слово пацифист в нашем языке звучало и звучит как ругательство, почти как приговор. Мы будем надрывать глотку в криках об ужасах фашизма в Германии сорок лет назад, но от своих детей мы, как в годы войны, требуем, чтобы они были в любую минуту готовы умереть или убить того, на кого им покажет дядя в погонах. И эту постоянную готовность убивать и быть убитым мы называем любовью к Родине. Но Гитлер говорил то же самое. Теми же словами.
В своем многослойном мышлении мы давно и окончательно запутались. Основные понятия в жизни человека стали неустойчивыми, эфемерными, оказались странными перевертышами, которые продолжают изменяться чуть ли не ежедневно, а мы только вертим головой и не успеваем следить, что же это означает сегодня. Сначала всем было понятно, что демократия – это когда беднота убивает богатеев, а потом собирается в кучу и начинает петь жалобные песни вместо того, чтобы работать. Потом оказалось, что демократия – это все, что делает вождь. Потом – что демократия – это когда вождя любого калибра, кроме самого главного, можно в любой момент посадить в кутузку и бить галошами по библейским местам, чтобы не зазнавался, а заодно посмотреть, не признается ли он в каком-нибудь заговоре. Вдруг выяснилось, что миллионы внутренних врагов были убиты вполне правильно, по науке, но все же имели место перегибы. А грубое обращение с вождями было просто преступлением, повинен в котором как раз он, тот самый, которого ни разу галошами не били. Это все была не демократия! Демократия же – когда народ, криво ухмыляясь, повторяет все, что говорит новый вождь, и вовремя поднимает руки. Затем сказали совсем просто, так, что любому дураку сделалось ясно: демократия – это то, как мы живем, а все остальные народы томятся под игом тиранов. Это была уже клоунада – смеялись все, плакали, как всегда, поляки.
Сейчас мы снова начинаем говорить о власти народа и о демократии, но никто не желает слушать! Все опустили глаза в стаканы с самогоном, на мякине больше никого не проведешь. Все плевали на демократию, все плюют на все, все плюют на всех и на себя тоже… Вот ядовитый плод многомыслия, который мы вынуждены разгрызать сегодня. Мы должны будем слопать его без остатка и долго страдать от боли.
Оруэлл предсказал новый язык, язык слов-перевертышей, и здесь он не ошибся. Такой язык был создан и вошел в нашу жизнь. Мы называем вторжение и геноцид против соседнего государства интернациональной помощью, уничтожение миллионов наших дедушек и бабушек – отдельными ошибками, нашу неспособность работать – отдельными недостатками, отчаяние людей, которых погнали в атаку, установив за их спинами пулеметы, – массовым героизмом…
Сегодня каждая минута промедления может обернуться миллионами жизней, потому что мы на дне душной ямы, мы задыхаемся, мы стремимся наверх, мы привыкли строить дороги к вершинам из трупов, привыкли идти наверх по телам. И каждая минута промедления приближает нас к тому мигу, когда кучка самых злобных выкрикнет: «Ату! Это они нас предали! Они все испортили!» Неважно, кто закричит, неважно, на кого укажут!