Страница 7 из 53
Дальше ехали уже без прапорщиков, которых агент отпустил слабым манием руки. Доверие к Гумилеву возросло настолько, что были подняты шторки на окнах машины, и Лев смог полюбоваться пролетающими за стеклом пейзажами. Лес, речка, распаханное поле, снова лес, пологие, поросшие люпином холмы, блестящая гладь озера, полуразрушенная церквушка, покосившиеся заборы, старые, вросшие в землю домики… ЗИС проехал по раздолбанному бомбежкой, но починенному на скорую руку мосту - под колесами грохотали плохо закрепленные доски. Кроме этого моста, ни одного знака, свидетельствующего о том, что страна ведет тяжелейшую, смертельную войну, Гумилев не увидел.
С бетонки свернули на уходящую в поля грунтовку. Грунтовка нырнула в лес, попетляла между поросшими ельником холмами, и, наконец, уперлась в крашенные зеленой краской ворота с большими красными звездами.
Шофер дал гудок. Появился красноармеец с винтовкой, подошел к машине, отдал честь. Внимательно изучил протянутые документы, заглянул в салон и долго рассматривал Гумилева. Потом широко улыбнулся и снова козырнул.
- Проезжайте, товарищ полковник!
«Кто ж тут из нас полковник? - подумал Лев. Сам он был, что называется, «рядовой необученный». Шофер вряд ли тянул выше сержанта. Оставался только похоронный агент, которого Берия назвал Рафаэлем.
Ворота раскрылись, и ЗИС медленно вкатился на территорию базы.
Официально база именовалась «С-212». Буква «С» означала «специальная», однако весь личный состав называл базу не иначе, как «Синица» или «Синичка». Здесь действительно было много этих птах, они весело сновали по кустам и то и дело задорно перекликались друг с другом: «ци-фи», «ци-ци-фи». Пара синиц обитала неподалеку от домика, в котором поселили Гумилева. По утрам они слетали к открытой форточке, и деловито стучали клювиками по фанерной дощечке кормушки. Это была придумка Василия: по вечерам он крошил туда столовский хлеб, не доеденный за ужином. В комнату птицы не залетали - боялись, но по карнизу расхаживали, как по тротуару. Василий предполагал, что это муж и жена, и называл их Иван и Марья.
Когда Гумилев, разомлевший от сытного ужина (щи с косточкой, гречневая каша с луком, компот - последний раз он ел так три года назад), получил у лысого каптенармуса комплект новенькой военной формы и яловые сапоги и перешагнул порог своего нового жилища, ему показалось, что он попал в сказку. Домик был одноэтажный, на четыре комнаты, с большой открытой террасой, откуда открывался вид на тихую реку, над которой нависали купы плакучих ив. Комнаты были одинаковые, в каждой стояли четыре панцирные кровати, четыре же прикроватные тумбочки и один платяной шкаф. Умывальники находились во дворе, под раскидистой липой. Восемь «мойдодыров» над жестяными раковинами, при каждом - брусок хозяйственного мыла и кусок пемзы.
Меньше всего это было похоже на казарму да и вообще на военный объект - скорее, на бывший пионерлагерь, приспособленный для нужд армии.
На базе были и настоящие казармы, но они располагались с другой стороны от дороги, ближе к лесу. Там же находилось и стрельбище, откуда постоянно доносились выстрелы. А здесь, у реки, атмосфера была какой-то вызывающе штатской - как будто ЗК Гумилева вывезли за город для поправки здоровья. Кормили на убой, спать давали сколько хочешь (ужин в восемь, завтрак в семь - одиннадцать часов можно дрыхнуть), литературу, список которой он, осмелев, передал коменданту, привезли к вечеру следующего дня - все книги были со штемпелем «Библиотека им. В.И. Ленина». В домике, рассчитанном на шестнадцать человек, они жили вдвоем - Лев да Василий, которого привезли за два дня до него. Василий был мужик хитрющий, из тех, что не пропадут нигде - ни на фронте, ни на зоне. Среднего роста, жилистый, ухватистый, со смеющимися зелеными глазами на обманчиво простоватом лице.
Ко Льву он сразу же проникся симпатией, а когда увидел стопку библиотечных книг - то еще и уважением. То, что Гумилева привезли сюда прямо из лагеря, Василия явно не смущало - мало ли что может случиться с человеком по жизни.
- Слышь, Николаич, - сказал он Льву в первый же день знакомства, - у меня подход простой - главное, чтоб человек не был гнида. Я вижу, ты там с блатными пообтесался, ухваточки кой-какие от них перенял, но это все пустое. У нас на фронте тоже таких хватало с присыпочкой. Другое важно: что у тебя внутри. А внутри ты путевый мужик, я чую.
Разговор, разумеется, происходил не за чашкой чая - по случаю прибытия нового жильца Василий выставил литровую бутыль мутноватого картофельного самогона. Закусывали салом и огурцами. На вопрос - откуда такая роскошь? - Василий неопределенно махнул рукой.
- Там, за рекой, бабка одна гонит.
- И кабанчика держит? - подмигнул Лев.
- Нет, сало я у повара в карты выиграл…
Посидели душевно. Василий рассказывал про фронт, про то, как гибли один за другим батальоны на Ржевском выступе, как, захлебываясь в собственной крови, стояла до последнего наша пехота, по которой прямой наводкой лупила немецкая артиллерия… Льву про лагерь говорить не хотелось, и он отвечал рассказами из древней и средневековой истории - про подвиг трехсот спартанцев у Фермопил, про то, как двести всадников Кортеса разметали стотысячную толпу ацтекских воинов при Отумбе, про истребление цвета французского рыцарства в битве у Креси. Василий слушал, не перебивая, цокал языком, глядел уважительно.
- Да, умели воевать деды, - сказал он, когда Лев дошел до подвига батареи Раевского в Бородинском сражении. - И сейчас есть не хуже - взять хотя бы нашего взводного, Витю Хвастова. Ранили его, а патроны у него кончились. Так он десяток фрицев положил - штыком и голыми руками. Они его издаля расстреляли, из шмайсеров…
- Как монголы Евпатия Коловрата, - пробормотал Лев. - Это у нас такой богатырь был на Руси, в одиночку против целого войска бился. Тогда монголы камнеметные машины выкатили, и огромными глыбами его забросали…
- Вот! - Василий разлил остатки самогона по стаканам, смел со стола щетинистые шкурки от сала и со вздохом вытащил откуда-то припрятанный огурец. - Я и говорю, Николаич - есть что-то в нашем народе, чего ни в каких других народах нету. Ну, может, у спартанцев твоих еще было, и все. У фрицев, конечно, техника и умение - этого не отнять. Но вот хрен тебе они нас одолеют! Кишка тонка!
- Спорить не буду, - сказал Гумилев, чувствуя, что язык уже не слушается его. - Русский народ… он сейчас не в той фазе… чтобы его победить… Пассионарное напряжение…
- О, Николаич! - Василий разломил огурец и протянул ему половину. - Ты закусывай лучше. А то сейчас у нас разговор начинается уже не про историю, а про электрику.
Лев попытался собраться с мыслями - получалось плохо. После трех лет вынужденной трезвости (не считать же чифирь алкоголем) пол-литра самогонки подействовали на него, как прямой хук в челюсть. Перед глазами все плыло.
- Я тебе потом объясню, - выдавил он, наконец. - Фаза… это не электрика… потом, ладно?
И, как сидел, навзничь опрокинулся на кровать, не выпустив из руки половинку огурца.
Беззаботная жизнь, впрочем, продолжалась недолго. Как-то утром, вернувшись из столовой, Лев с Василием обнаружили у себя в домике новых жильцов.
На террасе ожесточенно терла шваброй пол совсем молоденькая девочка в гимнастерке. Увидев подходивших к дому мужчин, она выпрямилась и оперлась на швабру, как Афина Паллада - на копье.
- Безобразие какое! - набросилась она почему-то на Льва. - Живете здесь вдвоем, а грязь развели такую, словно целый полк квартировал! Неужели так сложно раз в день подмести пол?
Гумилев растерянно посмотрел на Василия. Того напор девчушки явно привел в восторг.
- Ты кто такая будешь, пигалица? - спросил он, молодецки подкручивая ус. - И откуда ты такая строгая взялась?
- Я Катя Серебрякова, - не сбавляя оборотов, представилась пигалица. - Сержант медслужбы. А вам, товарищ Теркин, должно быть стыдно! Вы же опытный солдат, могли бы организовать быт получше. И себе, и товарищу Гумилеву!