Страница 26 из 27
Доставленный в Кергедан как пленник, Алексей Костромин ухитрился быстро войти в доверие к хозяину и стать ему помощником в любых делах. Обучался у него Григорий и беспокойному искусству соколиной охоты.
Костромин держал в руках голубя со связанными лапками.
Мокей снял шапку и низко поклонился.
– Как тут мои орлики-соколики здравствуют? – спросил Григорий.
– А чего им сдеется? Все на виду.
– Хороши! Ты, Мокей, в ловчих птицах толку не разумеешь. Тебе что низовой, что верховой сокол – все одно. Смотри, за нерадение выгоню, на соли сгоню...
Костромин подошел к насесту, снял кожаный колпачок с головы одного сокола. Птица, тараща глаза, защелкала клювом, норовила клюнуть руку Костромина.
– Гляди, Мокей, как изголодались!
– Эко диво! Вторые сутки не кормлены. Сами велели. Ты да хозяин.
– Вот и хорошо. Изволь, Григорий Иоаникиевич, теперь голубку взять и пожалуй на волю во двор.
Сокольничий передал связанную голубку хозяину. Григорий с голубкой и Костромин с лучшим охотничьим соколом Ярым в руке вышли во двор. Он был просторен и пуст, зарос травой. Одну его сторону отгораживала от улицы длинная стена сокольей избы, остальные заслонял от постороннего глаза высокий тесовый забор.
– Сейчас вот раззадорим охотничков наших, пусть полюбуются, как Ярый кровью свежей напьется! Тогда и братца твоего, как желал, на вечерней зорьке ловом сокольим распотешим... Только вынесет Мокей соколов, изволь сам голубку пустить, Григорий Иоаникиевич!
Мокей вынес из избы две пары соколов, намеченных для вечернего лова. С них сняли колпаки, чтобы соколы, оставаясь на привязи, могли следить за происходящим. Птицы волновались, впиваясь когтями в толстую кожу рукавиц ловчего.
– Пускай, хозяин-батюшка!
Голубка, чуя гибель, робко захлопала белыми крыльями, будто и не радуясь нежданной свободе. Костромин позволил жертве отлететь почти до забора, спустил Ярого.
– Гляди, хозяин, как подтекает! Вот это взогнал!
Сокол, не делая ни зигзагов, ни разворотов, нырнул прямо под летящую голубку; птица в ужасе взмыла вверх, а Ярый, устремившись стрелой в вышину, намного опередил беглянку и с неотвратимой точностью нанес сверху смертельный удар. Он поразил жертву не клювом, а задним «отлетным» когтем: удар пришелся голубке под левое крыло и распорол птице бок, словно острым ножом. Трепеща крыльями, белая голубка упала во дворе, сокол налетел, перервал горло и погрузил клюв в горячую, струйкой бьющую кровь. Четыре сокола, сидевшие на Мокеевых рукавицах, шипели, завистливо клекотали и порывались взлететь. Сокол Ярый потерзал мертвую птицу, потом бросил ее и по зову Костромина взлетел к нему на руку. Вместе с Мокеем Григорий и сокольничий воротились в избу.
– Вот эдак и надо перед охотой в соколах голодный разум завистью мутить. На заре погляди, Григорий Иоаникиевич, как они будут над Камой птиц и гусей насмерть бить.
Костромин снова надел на голову Ярого колпачок. Взволнованные ловчие птицы никак не успокаивались, били крыльями, когтили насесты.
– Назлил ты моих соколов, Алеша! Видать, в соколиной охоте ты горазд. Часом, не из сокольничих ли великокняжеских в наши земли подался?
– Куда мне до великокняжеской охоты. У батюшки своя ловля была, вот и понаторел сызмалу... Не велишь ли теперь боярина полоненного опять поспрошать? Нельзя ему долгий отдых давать.
– А ведь от погляда на соколов чуть было не забыл про это. Только стоит ли нынче пытать его? Еще крик поднимет. Как бы братец Семен не проведал, что опять боярина знатного изловили.
– Закричит – утихомирю.
– Что же, тогда потолкуем с упрямцем. Мокей, отпирай голбец.
Парень сердито крикнул вниз:
– Выходи, боярин, на беседу с хозяином!
Щурясь от яркого света, снизу показалась седая голова. Пленник по стремянке выбрался из подполья. Ростом высок, телосложение могучее, лицо крупное, породистое, а одежка – хуже нищенской: холщовые порты и грязная, окровавленная рубаха. Запеклась кровь и на бороде. Лицо, тело, даже босые ноги в ссадинах и синяках. Руки связаны за спиной.
Григорий укоризненно покачал головой:
– Ну, хорош! До чего себя этой молчанкой довел! И долго мне еще упрашивать тебя придется?
– Напой скорей.
– Ишь чего захотел? Или солененького покушал?
– Со вчерашнего дня не пивши.
– Сам себя и вини. Мокей, ступай на волю! В избу никого не пускать... Так, стало быть, попить охота? А вот не дам. Объявись сперва, кто таков. Брось упрямиться! Скажешь – велю распутать и сам меду поднесу. Поешь тогда, чего душа пожелает.
– Воды дай.
– Не дам питья, покуда упрямства не пересилишь. Не любите вы, бояре, нас, купцов, что повыше вас перед государем поднялись. Назови свое имя, а то человек мой снова пытать тебя станет. Молчишь? Ну-ка, Леша, плеточкой его!
– Тебе, Григорий Строганов, не откроюсь, как сказал! Забивай скорей, и делу конец.
– Зачем смерти себе просишь? За мертвого никто полушки не даст. Ты мне живой надобен. Куда зарыл свое золото?
Костромин перебил Григория:
– Дозволь, хозяин, совет подать?
– Говори.
– Плетью его не проймешь. Дозволь твоему верному слуге сему боярину оплеух надавать. С такого унижения небось заговорит, если впрямь боярского звания.
– Тебе видней. Сам честного роду, стало быть, начинай.
– Не смей ко мне притронуться, злодей! – глухим шепотом сказал пленник.
Григорий взял плеть из рук Костромина.
– Сказал, начинай! Кулаком его по ланитам!
– Не тронь, добром прошу!
– Откройся! Пальцем никто не тронет! Все молчишь? Бей по лицу, Алексей!
Костромин ударил с размаху. Пленник пошатнулся, но выстоял. Он в упор глядел на Григория, и тот не выдержал, отвел глаза.
– Поддай еще, Алексей!
Но едва Костромин снова замахнулся, как дверь избы распахнулась. На пороге стоял Семен Строганов.
– Не сметь!
Вошедший взглядом приказал оторопевшему Мокею войти в избу и запереть дверь изнутри. В сумраке избы он медленно обвел всех пристальным, недобрым взглядом.
– Ладный у тебя помощник, братец! Человеку со связанными руками седину старческую кровью марать? Землю строгановскую поганить?
Григорий растерянно поглядывал на брата.
– Не гневайся, Сеня, на моего слугу. Я сам так велел. Плеть его не берет. Не могу, братец, от сего царского ворога признание добыть.
– Чем перед тобой сей человек провинился?
– В бегах он. Царю ворог.
– Спрашиваю, перед тобой чем провинился?
– Не волен спрашивать, братец. Я здесь хозяин. Мое дело допрос чинить. Царь на то волю дал.
– Боярин сей когда подвластным тебе стал?
– Когда на моей земле объявился и пойман был.
– Пойман, так на суд в Москву и отправь.
– За беглых ворогов царских заступаешься, братец?
– Пошто же вон того молодчика не хлещешь, Григорий? Он тоже, как слышно, от царской службы сбежал!
– Потому не хлещу, что сразу повинился. Согласие свое дал нам слугою быть.
Не слушая ответ, Семен подошел к старику. Они посмотрели друг другу в глаза.
– Семеном Аникиевичем Строгановым прозываюсь. Прощения прошу за брата, что уважение к сединам потерял. Кто будешь?
– Родом из Новгорода. Макарий Голованов.
– Как? Боярин Голованов? Царю друг? Астраханского хана победитель?
Старик опустил взгляд.
– Такая пора пришла, что царь не другом, а ворогом почитать стал. Доносу ложному поверил, опалу наложил.
Семен велел Мокею развязать боярина. Дал ему свой платок стереть с лица кровь.
– Дозволь спросить тебя, боярин: кто велел по лицу тебя бить?
Голованов ничего не сказал.
– Неужто это ты, Григорий, сам такую забаву надумал?
– Я только плеточкой, плеточкой легонько велел, а вот Алешка приказа ослушался, опозорил боярина.
– Выходит, чужим советом живешь? Боярин Макарий! Сей же час прошу тебя на моих глазах позор с себя смыть! Молод сей змееныш знатного и честного человека избивать. Ежели отняли у тебя мучители силу, сам буду его учить уважению к сединам.