Король Призраков

Кэддерли понравились его слова. Он украдкой взглянул на прочих жрецов и увидел, что они разделяют его реакцию.

Но Менлидис коротко рассмеялся.

— Сейчас совсем другое, — бросил он.

— Мы не можем об этом судить, пока не поймем истинную причину молчания.

— Причина в нашей собственной недальновидности, — негромко произнес расстроенный Менлидис. — Вы только посмотрите на себя! Кто мы? Актеры! Художники! Поэты! Мужчины и женщины, дворфы и эльфы — все ищут в вере и искусстве глубокий смысл. Я называю художниками тех, кто пробуждает чувства и мысли своими картинами и сочинениями, кто тщательно играет словами ради драматического эффекта. — Он презрительно фыркнул. — Или мы все здесь только фокусники?

— Ты и сам в это не веришь, — возразил Донри.

— Мы все верим только в свои собственные иллюзии, — продолжил Менлидис. — Потому что не можем иначе. Потому что не можем смириться с тем, что больше ничего нет, что все это лишь плоды нашего воображения, разве не так? Потому что истина заключается в том, что боги, которым мы поклоняемся, вовсе не бессмертные существа, а обманщики, сулящие вечность, чтобы добиться нашей верности, но мы боимся это признать, чтобы не впасть в полное и непреодолимое отчаяние.

— Мне кажется, мы уже достаточно слушали тебя, брат, — сказала известная чародейка, весьма искушенная к тому же в жреческой магии.

— Разве?

— Да, — сказала она, и в ее голосе отчетливо прозвучали нотки если и не угрозы, то чего-то похожего.

— Мы все здесь жрецы, все до одного, — заявил Менлидис.

— Не совсем так, — возразили несколько чародеев, и на окровавленном лице Менлидиса снова появилась усмешка.

— Да, так, — не унимался он. — То, что мы называем божественной силой, вы считаете магией — наши алтари не так уж отличаются друг от друга!

Кэддерли не удержался и поморщился, поскольку последнее заявление напомнило ему дни молодости, проведенные в Библиотеке Назиданий. Тогда он был жрецом-агностиком и тоже задумывался над вопросом: не относятся ли слова «божественная» и «магическая» к одному и тому же виду энергии?

— Отличие в том, что наши способности изменяться основаны не на догмах! — закричал один из чародеев, и в зале поднялся шум, жрецы и маги разбились на группы и затеяли бесконечный и громкий спор.

— Тогда я обращаюсь не к вам, — сказал Менлидис, заметив сердитый взгляд Кэддерли. — А только к собратьям-жрецам. Разве мы не претендуем на знание абсолютных истин? Божественных откровений?

— Брат, я прошу тебя, прекрати, — заговорил Кэддерли.

Он уже понял, к чему клонит Менлидис, и такой поворот ему совсем не нравился, несмотря на кажущееся хладнокровие старого жреца.

Кэддерли поднялся и, сохраняя хотя бы видимое спокойствие, шагнул к Менлидису. О настоящем спокойствии он не мог и мечтать, поскольку до сих пор не получил никаких известий ни о Данике, ни о своих детях. Внутри у него все сжималось и дрожало от тревоги.

— Разве я не прав?! — воскликнул в ответ Менлидис. — Кэддерли, жрец Денира, высший из всех, тот, кто создал Храм Парящего Духа по воле и с помощью Денира, ты должен подтвердить мои слова!

— Все гораздо сложнее, — сказал Кэддерли.

— А разве твой опыт не подсказывает, что все наши заповеди не более чем догмы, а не божественные откровения? — запальчиво возразил Менлидис. — Если бы ты был только проводником силы Денира во время сооружения этого величественного храма, этой колоссальной мировой библиотеки, разве ты не рассмеялся бы мне в лицо, услышав о сомнениях, как это сделали наши мирские друзья?

— У всех нас бывают моменты сомнений, — ответил Кэддерли.

— Этого не должно быть! — воскликнул Менлидис и громко топнул. Но этот последний взрыв, видимо, окончательно истощил его силы, и широкие плечи понуро опустились. — И все же мы сомневаемся, поскольку увидели истину. — Менлидис посмотрел на другой конец зала, где лежала несчастная Даглания, в которой едва теплилась жизнь. — Я молил о благословении на исцеление, — невнятно пробормотал он. — Хотя бы о самом простом — об избавлении от боли. Денир не откликнулся на мои мольбы.

— Дело не только в этой печальной истории, — тихо произнес Кэддерли. — Ты не можешь винить…

— Я посвятил служению ему всю свою жизнь. И в тот единственный раз, когда я обратился с отчаянной просьбой, он отверг меня.

Кэддерли тяжело вздохнул и успокаивающим жестом положил руку на плечо Менлидиса, но рассерженный жрец сердито стряхнул ее.

— Потому что мы ничьи жрецы! — снова закричал Менлидис. — Мы претендуем на мудрость и понимание, мы заявляем, что находим абсолютные истины в линиях картин и скульптур. Мы находим значение там, где его нет, и, если боги действительно существуют, они, наверное, забавляются, глядя на наши жалкие потуги.

Кэддерли не надо было даже смотреть на уставшие и встревоженные лица, чтобы понять, как быстро распространяется зараза, в какое противоречие вступили воля и вера, грозя сломить людей. Он уже хотел приказать силой вывести Менлидиса из зала или громко отчитать его, но быстро отбросил эту идею. Не Менлидис создавал эту напасть — он просто выразил вслух общие опасения.

Кэддерли и сам не мог отыскать Денира, все его молитвы остались безответными. Он боялся, что Денир навсегда покинул их, что этот чрезмерно любознательный бог вписал себя в Пряжу Мистры или затерялся в ее бесконечных переплетениях. Хотя в сражении против темных хищников ему была дарована сила в виде сильнейших заклинаний, какие он мог бы попросить у Денира.

Но Кэддерли подозревал и опасался, что эти заклинания пришли не от того, кого он знал как Денира. Это существо было ему незнакомо, если вообще за способностью освятить землю под ногами стоял кто-то определенный.

И это беспокоило жреца больше всего.

Ведь заявления Менлидиса были вполне оправданны: если боги не бессмертны, какой смысл им поклоняться?

Если боги не так мудры и могущественны, чтобы отвратить угрожающее Фаэруну несчастье, на что тогда надеяться людям?

И еще страшнее: какой в этом смысл? Кэддерли постарался избавиться от этой сокрушающей мысли, как только она оформилась в его мозгу, но, едва вспыхнув, страх успел заразить всех собравшихся.

Менлидис напоследок снова бросил свое обвинение:

— Ничьи жрецы.

— Мы уходим, — сказал Менлидис Кэддерли на следующее утро после удивительно спокойной ночи.

Хотя передышка не слишком ободрила Кэддерли, ведь Даника так и не вернулась в храм.

Не было вестей ни от детей, ни от жены, и, что хуже всего, Кэддерли не получил ответов на свои отчаянные призывы к Дениру.

— Мы? — повторил он.

Менлидис показал на дверь в соседнюю комнату, где собралась группа одетых для путешествия мужчин и женщин.

— Вы уходите? — не веря своим ушам, переспросил Кэддерли. — Храм Парящего Духа в смертельной опасности, и вы покинете…

— Денир покинул меня, а не я его! — резко ответил Менлидис, сохраняя мрачную решимость. — Их тоже покинули боги, а троих магов покинула Пряжа, и они обнаружили, что цель их жизни пропала, так же как и моя.

— Однако твою веру поколебало первое же серьезное испытание, Менлидис, — заметил Кэддерли и тотчас пожалел о своих словах, едва сам их услышал.

Несчастный жрец оказался покинут магией в самый критический момент, когда видел, что из-за его неудачи гибнут друзья. Кэддерли знал, что не вправе осуждать его отчаяние, хотя и не был согласен с выводами.

— Возможно, ты и прав, Кэддерли, ничейный избранник, — заявил Менлидис. — Я только знаю, что чувствую сам и во что верю — или теперь больше не верю.

— Куда же вы отправитесь?

— Сначала в Кэррадун, потом, я думаю, в Кормир.

Кэддерли встрепенулся.

— Да, конечно, твои дети, — заметил Менлидис. — Не бойся, мой старый друг, хоть я больше и не разделяю твоего энтузиазма в вере, я не забуду дружбы с Кэддерли Бонадьюсом и его семьей. Не сомневайся, мы отыщем твоих детей и позаботимся об их безопасности.