Страница 90 из 106
- Ну, мне же не надо очень стараться подрабатывать на жизнь, – с хитринкой в глазах воскликнула девушка. – Да и что проку от славы? Мне главное, чтобы у Вас или еще нескольких человек дух захватило от картины, а эти светские сплетни – все чепуха!
- Я боюсь другого, – вздохнул старичок. – Были бы Вы небогатым юношей, то наверняка оттачивали бы свое мастерство, пытаясь зарабатывать им на жизнь. Но Вас ждет прекрасное замужество, светская жизнь, развлечения, воспитание детей. А все это неминуемо отвлечет вас от искусства. Ведь оно требует постоянных усилий. Не зря же говорят, что гениальность – это талант, помноженный на труд.
- Не знаю, не могу ничего обещать, - задумчиво ответила Шура. – Но мне кажется, что я просто не смогу без кисти и мольберта. Я как будто тяжело больна этим занятием.
- Да, единственная моя надежда на то, что природа художника не даст отлынивать, и Вы будете еще нас радовать своими произведениями.
- Мне кажется, Вы все-таки преувеличиваете мои таланты, учитель. Смотрите, сколько этих полотен уже пылится в студии. Не больно-то на них заглядываются.
- Ну, во-первых, не сразу у Вас все стало получаться, и действительно хороших картин еще не много. А во-вторых, Вы только недавно окончательно нашли свой стиль и видение, которое делает Вас индивидуальностью. А в-третьих, еще нужны годы, чтобы зритель дорос до Ваших работ. И мой Вам совет: не слушайте огульных критиканов, пишите душой. Ваше сердце видит гораздо больше, чем глаза.
- Спасибо учитель! Я на всю жизнь запомню Ваши слова.
- Надеюсь, что она будет долгой и счастливой. Мне уже грустно от осознания, что остались последние месяцы Вашего обучения, и нам вскоре придется расстаться, - старик украдкой смахнул набежавшую слезинку.
Шурочка не выдержала: наплевав на всякие этикеты, порывисто обняла учителя и шепнула:
- Я никогда Вас не забуду! – после чего выбежала из студии.
Это признание ее талантов обычно строговатым и немного ворчливым стариком оказалось полной неожиданностью для девушки. Она, действительно, не могла представить свою жизнь без рисования, но считала свое увлечение немного постыдным или несерьезным занятием. Точнее, искусства были даже к лицу светским дамам, изредка помахивающим кисточкой или поигрывающим на фортепиано, но днями напролет простаивать у мольберта, перемазавшись по локоть в краске? Это никак не вязалось с требованиями общества, предъявляемыми к девицам благородного происхождения. Только сейчас она осознала, что простое увлечение переросло в образ жизни, а, по словам учителя, и в талант, который мог дать многое людям.
Идя по коридору из художественной мастерской, она вспоминала свою жизнь. Рисовала она всегда, с раннего детства. Сначала ее учили на дому, но потом, поддавшись веяниям прогресса, она стала посещать частную гимназию, где уровень преподавания все же был выше, чем у домашних учителей. Здесь же она вместе со старым учителем рисования открыла в себе странный талант видеть и переносить на полотно то, что скрыто от обычного взора.
События последнего лета окончательно повлияли на ее развитие, как художника. Еще весной мама начала уговаривать папу на поездку в Европу. Вообще-то это было модно в обществе: делать вояжи по европейским столицам или проводить лето на юге Европы. Для мамы это было даже немного зазорно, не щегольнуть в разговоре на каком-нибудь балу фразой, типа: «А вот я, когда была в… (Ницце, Париже, Вене и так далее)». С другой стороны, папе почти невозможно было оторваться от своих финансовых рынков и производственных проблем. И все-таки, он уступил, согласившись убить два с половиной месяца своей деловой жизни и потратить их на семью.
Таким образом, они в середине июня отбыли на корабле в Германию, затем продолжили путешествие из города в город по чугунке. Поездка стала настоящим откровением для женщин. Папа, конечно, бывал во многих местах с деловыми визитами, но для мамы и тем более Шуры, ее пятнадцатилетней сестры и двенадцатилетнего брата путешествие превратилось в волшебный калейдоскоп самых разнообразных впечатлений. Дорожные невзгоды с лихвой окупались созерцанием чудных пейзажей и необычных городов. Дворцы, замки, города и селения смешались в непрекращающийся ряд ярких картинок, которые Шура пыталась хотя бы схематически запечатлеть на память в походном блокноте. Но все это померкло в один прекрасный день, когда они очутились в Париже.
С утра на второй день пребывания у них был намечен визит в Лувр, но папенька, зная пристрастие своей старшей дочери к изобразительным искусствам, спросил у распорядителя гостиницы, где бы его дочь могла ознакомиться с работами современных художников. К великой Шурочкиной радости, тот сразу бросился в пространные объяснения, из которых следовало, что проще всего посетить выставку импрессионистов на Сент-Мишель. Недолго думая, Шура променяла Лувр на галерею и с приставленным к ней проводником отправилась по выясненному адресу.
Они пересекли на запряженном парой лошадей экипаже Сену и, немного не доезжая Сорбонны, въехали во двор ничем не приметного здания. Шура еще помнила, как она с провожатым входила в фойе, оставила там легкую верхнюю накидку, но потом действительность перестала для нее существовать. Сопровождающий гид что-то бормотал про современные веяния и тому подобное, но она не слышала его, односложно и автоматически отвечая. Она вдруг в одночасье поняла, как надо писать картины! Не пытаться в точности изобразить действительность, а передать нечто большее. Вот так, как этот Монэ, чтобы в тумане уловить силуэт девушки, или Ренуар, чтобы угадать игру света или тени…
«Нет, она будет писать по-другому. Она напишет так, чтобы в картине угадывалось несколько визуальных решений, так, чтобы сквозь хрупкие кристаллические грани угадывалась мягкость тумана, чтобы сквозь холод ощущалось тепло, чтобы…» - она сама плыла, как в тумане, вглядываясь во все новые причудливые световые решения и все больше утверждалась в мысли, что она будет писать по-своему – еще загадочнее, еще красивее.
Эти несколько часов на выставке, после которых ее чуть ли не насилу увели пред папенькины очи, полностью перевернули ее жизнь. Вся семья предавалась безмятежному отдыху на море, а она бродила, как сомнамбула, вглядываясь во все вокруг и представляя, как бы это выглядело на полотне, если смешать, к примеру, белый средиземноморский пляж с Петербургскими снегами, или мысленно сопоставляла орнамент морских волн с летящими облаками, а как можно было бы отобразить море или горы, отражающиеся в зрачке человека…
Она с трудом дождалась возвращения в Петербург и на следующий же день опрометью бросилась в мастерскую. Юная художница лихорадочно портила одно полотно за другим, заставив папеньку потратиться на новые рисовальные принадлежности, но ничего не получалось. В конце концов, она в отчаянии закатила истерику с ломанием кисточек и разбрасыванием красок, свидетелем которой оказался ее старый учитель. Он единственный с пониманием отнесся к ее проблемам и, не зная сам, что она хотела передать на полотне, помог ей советами. Шура хорошо помнила, как он ее успокаивал:
- Не расстраивайся! Ничто новое не дается легко. Я не очень пока представляю, что ты хочешь изобразить, но есть общие правила. Начни с простого, только с одного-двух элементов. Добейся таких оттенков, когда это простое изображение оживет. Затем попробуй другой элемент. А когда ты научишься ловить то, что тебе нужно, начни комбинировать эти элементы в более сложных сочетаниях, и тогда ты добьешься желаемого результата.
Он помогал ей, как мог, не щадя своего времени, и вот сейчас, спустя почти полгода она услышала от него такое признание. Шура сама чувствовала, что, наконец, кисть и холст покорились ей и, по крайней мере, несколько картин ей удались именно так, как она и представляла. Каждая из картин требовала гигантских усилий и филигранной отточенности, особенно последняя, на первом плане которой были изображены буйно цветущие полевые травы, в переплетении которых можно было угадать другой мир: словно затененный яркими лепестками лес или парк с фигурками людей, лошадей и даже каретами на дорогах и скрытыми домами. А если вглядеться снова, то можно подумать, что это просто какие-то насекомые. А сверху, этот цветущий луг походил на волнующееся зеленое море с гребнями цветов. Изображение играло именно так, чтобы каждый раз можно было увидеть что-то новое, в зависимости от настроения, освещения и бог знает чего еще.