Страница 29 из 30
— Вы правы, сэр, воистину так.
— Сдается мне, господин граф, — продолжал Карманьяк, — что он украл этот костюм у человека, который сейчас лежит в гробу. Стало быть, его и зовут господин Беккет, а не месье де Сен-Аман. Ведь, сударь, странно подумать, часы-то все еще идут! Человек в гробу, полагаю, отнюдь не мертв, его просто опоили каким-то снадобьем. Я арестовываю вас, Никола де ла Марк, граф де Сен-Алир, за ограбление и попытку убийства!
Мгновение спустя старый негодяй был взят под стражу. До меня доносился его надтреснутый голос, дрожащий от негодования. Хрипя и повизгивая, он сыпал протесты, угрозы, нечестиво взывал к Богу, которому-де «ведомы все тайны людские». Жандармы выпроводили неистовствующего графа из комнаты и усадили в ту же карету, где уже дожидалась его прелестная покинутая сообщница, также арестованная. В сопровождении двух жандармов злоумышленников быстро доставили в тюрьму Консьержери.
К общему хору, звучавшему вокруг меня в гостиной, присоединились еще два голоса, весьма непохожих друг на друга. Один из них принадлежал бравому полковнику Гайяру, которому нелегко было до поры до времени оставаться на заднем плане; другой — моему веселому другу Уистлвику, пришедшему опознать меня.
Я расскажу еще о том, как моим друзьям удалось сорвать гнусный чудовищный план моего ограбления и убийства. Но сначала несколько слов о себе. Меня, по указанию Планара, поместили в теплую ванну. Планар, такой же отпетый негодяй, как и все остальные члены этой банды, на сей раз, понимая, что судьба его зависит от того, останусь ли я в живых, ретиво помогал следствию. Затем меня уложили в теплую постель и широко распахнули окна.
С помощью этих несложных мер через три часа я был в полном порядке; в противном случае я, возможно, пробыл бы в каталепсии часов семь.
Заговорщики обстряпывали свои гнусные дела с завидной изобретательностью и коварством. Жертвы их, наподобие меня, сами невольно становились пособниками обмана, подготавливая собственное неминуемое уничтожение.
Разумеется, было организовано расследование. На кладбище Пер-Лашез вскрыли несколько могил. Однако эксгумированные тела пролежали в земле слишком долго, и опознать их было невозможно. Удалось с достоверностью опознать лишь один труп. Вот как это случилось. Распоряжение о похоронах было подписано неким Габриэлем Гайяром, он же уплатил положенную сумму. Клерк, оформлявший документы, лично знал Габриэля. С несчастным произошло то же самое, что эти негодяи намеревались сотворить со мной. Человек, для которого предназначалась могила, был, разумеется, вымышленным. Габриэля Гаяйра уложили в гроб, на крышке которого было выгравировано совсем другое имя, то же самое, что украшало могильный камень. Возможно, такая же честь, под псевдонимом Сен-Амана, была уготована и мне.
Опознание было проведено весьма занятным образом. Лет за пять до своего таинственного исчезновения Габриэль Гайяр неудачно упал с лошади и получил тяжелые ранения. Он лишился глаза и нескольких зубов, сломал правое бедро чуть выше колена, однако держал повреждения в строжайшей тайне. Поэтому, когда его хоронили, в глазнице остался стеклянный глаз. За время нахождения в могиле глаз, конечно, немного сместился, однако мастер, изготовивший его, легко опознал дело своих рук. Более точным свидетельством были вставные зубы чрезвычайно искусной работы. Лучший дантист Парижа, идеально подогнавший их к малейшим изгибам челюсти, по счастью, сохранил матрицу, в которой они отливались. Золотая пластинка, найденная во рту черепа, в точности подходила к этой матрице. Дополнительным подтверждением послужила метка на бедренной кости выше колена, там, где сломал ногу Габриэль Гайяр.
Узнав об исчезновении Габриэля, полковник, его младший брат, пришел в ярость, не столько из-за утраты любимого родственника, сколько из-за потери денег, которые он считал чуть ли не своей собственностью, находящейся на хранении у старшего брата вплоть до кончины последнего. У него были веские причины полагать, что Габриэля обчистили граф де Сен-Алир и красивая дама, его подруга, графиня или кто бы она ни была. К этим подозрениям подмешивались и другие, куда более мрачные. Но поначалу это были скорее смутные догадки, непомерно раздутые его яростью, чем конкретные умозаключения. Наконец счастливое совпадение натолкнуло полковника на верный след. Один из негодяев, Планар, случайно узнал, что заговорщикам, и ему в том числе, грозит опасность. Опасаясь за свою жизнь, он пошел на сговор с полицией, стал информатором. В самый роковой для злоумышленников момент, когда все было готово, чтобы выдвинуть против них неопровержимое обвинение, Планар по договоренности с полицией явился в замок Шато-де-ла-Карк.
Нет нужды описывать, с какой скрупулезностью и предусмотрительностью полицейские агенты собирали мельчайшие доказательства, на которых должно было строиться дело. На случай, если Планар в решающую минуту откажется помогать, они взяли с собой опытного врача, который должен был обеспечить медицинское освидетельствование.
Как видите, моя поездка в Париж обернулась отнюдь не таким приятным развлечением, как я рассчитывал. Я проходил главным свидетелем в слушаниях по этому cause celebre, со всеми agrements, что сопутствуют этому завидному положению. «Со скрипом», как выразился милейший Уистлвик, избежав опасности для жизни, я наивно полагал, что теперь окажусь в центре внимания парижского общества. Однако, к своему горькому разочарованию, я обнаружил, что являюсь предметом добродушных, но довольно непочтительных насмешек. Я считался balourd, benet, un ane, меня даже изображали на карикатурах. Я стал чем-то вроде героя народных сказок, удостоен величания, «с которым не был я рожден» и от которого поспешил избавиться при первом же удобном случае, не нанеся даже визита моему другу маркизу д'Армонвиллю в его гостеприимном замке.
Маркизу удалось уйти безнаказанным. Его сообщник, граф, был казнен. Для очаровательной Эжени отыскались смягчающие обстоятельства — заключающиеся, как я полагаю, в ее прелестных глазках, — и она отделалась шестилетним тюремным заключением.
Полковник Гайяр частично вернул состояние брата, пополнившего в свое время не слишком богатую казну графа и soidisant графини. Это обстоятельство, а также казнь графа привели его в весьма доброжелательное расположение духа. Поэтому он, не проявляя ни малейшей враждебности, благосклонно пожал мне руку и заявил, что рассматривает рану на голове, нанесенную набалдашником моей трости, как полученную на почетной дуэли, которая, хоть и велась не совсем по правилам, все же не дает ему повода жаловаться на несправедливость или нечестность.
Полагаю, я должен упомянуть еще о двух обстоятельствах. Кирпичи, найденные в комнате, где стоял гроб, были аккуратно уложены в него и упакованы в солому, чтобы гроб не казался носильщикам чересчур легким. Прибытие в замок пустого гроба могло вызвать ненужные подозрения и кривотолки. Во-вторых, знаменитые бриллианты графини были осмотрены опытным ювелиром, и тот объявил, что стоят они самое большее пять фунтов. За эту цену их и продали некой примадонне, которой как раз понадобились для спектакля украшения из поддельных драгоценных камней.
Сама же графиня несколько лет назад блистала на одной из небольших сцен Парижа, где ее и нашел граф. Он забрал ее из театра и сделал своей главной сообщницей. Это она, скрытая за мужским костюмом, копалась в моих бумагах в ту достопамятную ночную поездку в Париж. Она же представляла волшебника, толкователя предсказаний на балу в Версале. Хитроумная мистификация была задумана для того, чтобы подогреть мой интерес к прекрасной графине, который, как они опасались, мог за много дней отчасти рассеяться. Выдумка эта имела целью привлечение и других возможных жертв, но о них, полагаю, нет смысла распространяться. В паланкине сидел настоящий труп, предоставленный человеком, поставляющим материал в анатомические театры Парижа. Никакой серьезной опасности затея с трупом не представляла, она лишь придала делу мистический налет и дала дополнительную пищу ходившим в городе слухам о загадочном пророке. Впрочем, простофили, общавшиеся с оракулом, и без того долго не могли забыть странных предсказаний.