Страница 7 из 41
У Мари, на маленькой ферме, славящейся своим творогом, нас ожидал вкусный завтрак: жареные пирожки и большая кружка кофе. Розовощекая, ростом в метр сорок, Мари Клеман делилась последними деревенскими сплетнями. Обожавший такие истории отец мог слушать ее часами. Его интересовало также, где сейчас самый лучший клёв. Но главное поджидало нас на обратном пути: проживавший на ферме Сержан угощал нас аперитивом. Он эмигрировал из Португалии перед войной и работал на фабрике в нескольких километрах отсюда. Во время бомбежек он так привык прятаться на ферме, что стал ее пожизненным жильцом.
Заранее радуясь предстоящей встрече с ним, мы шли к приготовленной лодке, чтобы на ней пересечь Луару. Это была плоскодонка бутылочного цвета, приблизительно шести метров в длину и водоизмещением в триста кило. Мы торопились переплыть реку, чтобы избежать уже многочисленных тогда поклонников или просто скучающих прохожих.
— Какой сегодня клёв? — спрашивали они.
Операция по загрузке лодки была не простая, ибо течение так и норовило утащить ее от берега. При этом отец, как и в машине, быстро начинал нервничать… Поскольку у меня не хватало сил долго держать ее за цепь, он помогал мне, прежде чем прыгнуть в лодку. Однако нам приходилось снова возвращаться на берег, чтобы погрузить остальное снаряжение.
— Ну вот, опять она норовит уплыть, теперь все пропало! Знаешь что? Вернемся домой, мне не по силам с этим справиться!
Но мы все же кое-как усмиряли лодку и, работая веслами, оказывались на стремнине. Чтобы достичь другого берега, приходилось, выбрав нужное направление, бороться с капризным течением. Настолько капризным, что мы в конце концов редко оказывались в желаемом месте. Самое же трудное заключалось в том, чтобы не столкнуться с проплывавшими по реке баржами.
— Вот эта сейчас на нас налетит, дурень-рулевой нас даже не замечает!
Несмотря на все усилия, лодку сносило в сторону, но в конце концов мы оказывались в тихом, хотя и не предусмотренном заранее месте, где могли закинуть наши удочки. Обеспеченные личинками, червями, прикормом, спиннингами, сачками, свинцовыми грузилами, перьями и пробками, мы могли рассчитывать на потрясающий улов. Увы, стратегия отца оставляла желать лучшего. Его перемещения взад и вперед по берегу производили столько шума, что могли распугать всю рыбу. Потом мы долго ждали, когда начнется клёв. Отец радовался, что может побыть в тишине на лоне природы. Когда удочка ломалась, он с усердием часовщика тщательно чинил ее, а потом сплевывал на пальцы, чтобы усмирить леску, которая норовила улететь по ветру. Время текло медленно, почти нежно. Иногда нам удавалось наловить рыбы на обед для всей семьи. Если же на всех не хватало, мы отдавали свой улов Мари Клеман, которая кормила нескольких жильцов, проживавших у нее со времен войны.
Я обожал поезда и ждал, когда промчится экспресс Париж — Нант, приближение которого мы слышали издалека. Его тянул паровоз марки «Пасифик-231». Стремительно выползая из туннеля, он окутывал харчевню густым облаком дыма, запах которого доносился до нашей лодки.
— Смотри, как мчится! Это что за машина?
Спрашивая, отец давал мне повод просветить его в чем-то.
— Это «Пасифик-231», папа.
— Ты уверен?
— Конечно. У него два колеса впереди, три в центре и одно около тандема.
— Похоже, ты прав! Ты, оказывается, дока, старина!
Разыгрывая незнайку, он часто таким образом давал нам с Патриком возможность блеснуть своими познаниями. Вероятно, это позволило нам, не тяготясь бременем его успехов, выбрать ту профессию, которая подходила больше всего. Он одобрял любую. Шофер автобуса, летчик, врач или скотовод? Все профессии были для него интересными. Чтобы доставить мне удовольствие, он, зная заранее, что проиграет, предлагал пари:
— Спорим, что пролетевший над нами самолет — «каравелла»?
— Нет, это был «Боинг-707».
— Нет, четырехмоторная «каравелла».
— На «каравелле» только два мотора!
— Держу пари на десять франков, что это была «каравелла»!
Мне достаточно было открыть одну из моих книг по авиации, чтобы он признал себя побежденным:
— Ты прав. А я был так уверен. Ладно, получишь шесть франков
— Десять!
— Я не говорил о десяти, я сказал шесть! Ты путаешь шесть с десятью, они звучат похоже.
Как правило, я получал двадцать франков…
Чтобы достичь нашего берега, требовались те же усилия, что и утром. У нас уходило не меньше четверти часа, чтобы добраться до харчевни, и еще столько же, чтобы выгрузить снаряжение. Сержан уже дожидался нас с бутылочкой мюскаде. Этот веселый человек, с рябоватым лицом и крупным носом, на котором сидели сильные очки, весь так и светился ухмылкой. Если бы не его скромность, он мог бы раззвонить повсюду, что смешил, как никто другой, самого Луи де Фюнеса. Любимой темой их бесед было высмеивание хозяев за их отношение к рабочим.
— Здравствуйте, господин де Фюнес! Как рыбалка? — спрашивал он со своим сильным португальским акцентом.
— Отменно, Сержан. Вам же известно, что я хороший рыбак.
— Да, да, знаю. Но я что-то не вижу большого количества рыбы в вашем садке.
— Рыб тут нет, они в другом месте.
— Конечно, конечно, кто бы сомневался.
— Скажите лучше, как поживает ваш хозяин?
— Лучше всех, он в отпуске. Но перед отъездом опять отказал мне в прибавке, которую я прошу три года.
— В прибавке! Но с какой стати? Вы в ней ведь не нуждаетесь!
— Разумеется, но себе-то он в ней не отказал.
— Это нормально. Он управляет крупным предприятием, и ему нужна отличная машина!
— Да, да. Теперь, когда вы меня просветили, я готов поделиться с ним своей зарплатой!
— Скажите, Сержан, вы ловили вчера рыбу?
— Да, и даже поймал большущую щуку!
— Так вот, отдайте ее мне, потому что нам сегодня отчаянно не везло, а вы ведь живете один…
— Я хотел подарить ее хозяину, когда он вернется. Я с утра копчу ее на солнце.
Таким вот образом отец, сам того не сознавая, оттачивал свои взгляды на власть имущих, так потихоньку вызревал его любимый герой. Но он не работал, он забавлялся. Ему нравилось беседовать с простыми людьми. Он чувствовал себя человеком из народа и хотел им остаться навсегда. Встречи с «важными шишками», как он их называл, утомляли его.
Мы возвращались домой западной частью парка, чтобы остановиться перед статуей Девы Марии, которая более века стояла в углублении скалы. Подходя к ней, мы задумывали желания и были уверены, что они непременно исполнятся. Отец взирал на эту гипсовую статую с восторгом первопричастника. Он вел себя точно так же, как в церкви на мессе: преклонял колено, не очень, правда, веря тому, что ему диктовала религия, но убежденный, что какая-то божественная сила управляет миром, с которым не может справиться ни один смертный. Он скорее критически относился к верующим, которые, получив отпущение грехов после трижды произнесенного «Отче наш», сразу же бросались пакостить ближнему.
— Ты видел всех этих богомолов? Пришли молиться за себя самих и ничуть не за других! Едва выйдя из церкви, они сразу начинают цапаться!
Религиозные ритуалы были, однако, частью довольно строгого воспитания, полученного от родителей, которое помогало ему, не ища легких путей, идти своей дорогой. Рядом с замком находилось также распятие, внушавшее ему инстинктивное уважение к святости. Это понятие, вероятно, определяло те границы, через которые он не мог перейти в своей игре: способный изображать не без изящества самых гнусных персонажей, он считал святым делом не касаться души человека, его верований, любви, страдания, отчаяния, но также и великих традиций. Поэтому он восхищался французскими королями, хоть и не очень церемонился с ними. Он также считал, что Иисус был потрясающим человеком.
— Вот кто был крепким орешком, он не боялся вступать в драку! Смелый человек!
По дороге он всегда срывал в парке цветочки для мамы.
— Это тебе, малышка!
Он ждал вечера, чтобы остаться с ней наедине и отправиться на прогулку до поселка Селлье, откуда они возвращались лишь с наступлением темноты.