Страница 2 из 24
Переодѣвшись, бакалавръ пожелалъ проститься съ нѣкоторыми изъ своихъ товарищей и просилъ позволенія у капеллана извѣстить ихъ. Капелланъ позволилъ, и съ нѣсколькими другими лицами отправился вслѣдъ за освобожденнымъ больнымъ.
Проходя возлѣ рѣшетки, за которой содержался одинъ бѣшеный, бывшій, въ ту пору, совершенно спокойнымъ, бакалавръ сказалъ ему: «прощай, братъ! Не имѣешь ли ты чего поручить мнѣ; я ухожу отсюда, по волѣ Всевышняго, возвратившаго мнѣ разсудокъ, не потому, чтобы я это заслужилъ, но единственно по безпредѣльной благости своей. Онъ не забудетъ, мой другъ, и тебя, если ты довѣришься и будешь молиться ему; а пока я позабочусь прислать тебѣ нѣсколько лакомыхъ кусковъ, зная, по опыту, что сумасшествіе чаще всего бываетъ слѣдствіемъ желудочной и головной пустоты. Крѣпись же, мой другъ, и не падай духомъ, потому что въ посѣщающихъ насъ бѣдствіяхъ малодушіе только усиливаетъ страданія и приближаетъ послѣдній нашъ часъ».
Услышавъ это, другой бѣшеный, сидѣвшій напротивъ, быстро приподнялся съ старой рогожки, на которой онъ лежалъ совершенно голый, и закричалъ во все горло, спрашивая: какой это умникъ уходитъ изъ больницы, не въ мѣру окрѣпнувъ тѣломъ и душой?
— Это я! отвѣчалъ бакалавръ, мнѣ не къ чему оставаться здѣсь послѣ той милости, которую Господь явилъ мнѣ.
— Смотри, мой другъ! говорилъ ему полуумный, не сглазилъ бы тебя чортъ. Послушайся-ка меня и оставайся лучше здѣсь, чтобы не трудиться возвращаться назадъ.
— Я знаю, что я здоровъ и навсегда ухожу отсюда, сказалъ бакалавръ.
— Ты! ты здоровъ? ну Богъ тебѣ въ помощь, воскликнулъ бѣшенный, только клянусь верховнымъ владычествомъ олицетворяемаго мною Юпитера, я поражу Севилью — за то, что она даруетъ тебѣ свободу — такими ударами, память о которыхъ пройдетъ изъ вѣка въ вѣкъ; аминь. Или ты не вѣдаешь, безмозглый бакалавръ, о моемъ всемогуществѣ? Не вѣдаешь ли ты, что я громовержецъ Юпитеръ, держащій въ рукахъ моихъ громы, которыми могу разрушить и въ пепелъ обратить міръ. Но нѣтъ, я не до конца прогнѣваюсь на невѣжественный городъ; а ограничусь лишь тѣмъ, что лишу его на три года небесной воды, считая съ того дня, въ который произнесенъ этотъ приговоръ. А! ты здоровъ и свободенъ, а я остаюсь въ моей тюрьмѣ полуумнымъ. Хорошо, хорошо, но повторяю: пусть знаетъ Севилья, что я прежде повѣшусь, чѣмъ орошу ее дождемъ.
Всѣ съ удивленіемъ слушали эту нелѣпицу, когда бакалавръ живо повернувшись къ капеллану и взявъ его за руки, сказалъ ему: «не обращайте, пожалуста, вниманія на угрозы этого полуумваго, потому что если онъ, богъ громовъ, Юпитеръ, то я, богъ морей, Нептунъ, и слѣдственно могу дождить на землю всегда, когда это окажется нужнымъ.
«Очень хорошо, очень хорошо», проговорилъ капелланъ, «но тѣмъ временемъ не нужно раздражать Юпитера, а потому, господинъ Нептунъ, потрудитесь вернуться въ вашу комнату, мы зайдемъ за вами въ другой разъ.»
Всѣ присутствовавшіе при этой сценѣ разсмѣялись изумленію капеллана; бакалавра же переодѣли въ прежнее платье, отвели въ его комнату, и дѣлу конецъ.
— Такъ вотъ она, та исторія, сказалъ Донъ-Кихотъ, которая приходилась такъ кстати теперь, что вы не могли не разсказать ее. О, господинъ цирюльникъ, господинъ цирюльникъ! Неужели вы думаете, будто мы ужь такъ слѣпы, что дальше носа ничего не видомъ. Неужели вы не знаете, что всѣ эти сравненія ума съ умомъ, мужества съ мужествомъ, красоты съ красотой и рода съ родомъ всегда неумѣстны и не нравятся никому. Милостивый государь! я не богъ морей Нептунъ, и нисколько не претендую слыть человѣкомъ высокаго ума, особенно не имѣя счастія быть имъ, что не помѣшаетъ мнѣ однако говорить всему міру, какъ опрометчиво онъ поступаетъ, пренебрегая возстановленіемъ странствующаго рыцарства. Увы! съ растерзаннымъ сердцемъ вижу я, что развращенный вѣкъ нашъ недостоинъ пользоваться тѣмъ неоцѣненнымъ счастіемъ, которымъ пользовались вѣка минувшіе, когда странствующіе рыцари принимали на себя заботы оберегать государства, охранять честь молодыхъ дѣвушекъ и защищать вдовъ и сиротъ. Нынѣ же рыцари покидаютъ кольчугу и шлемъ для шелковыхъ и парчевыхъ одеждъ. Гдѣ теперь эти богатыри, которые всегда вооруженные, верхомъ на конѣ, облокотясь на копье, гордо торжествовали надъ сномъ, голодомъ и холодомъ? Гдѣ, въ наше время, найдется рыцарь, подобный тѣмъ, которые послѣ долгихъ, утомительныхъ странствованій по горамъ и лѣсамъ, достигнувъ морскаго берега, и не находя тамъ ничего, кромѣ утлаго челнока, безстрашно кидались въ него, пренебрегая яростью волнъ, то подбрасывавшихъ къ небу, то погружавшихъ ихъ въ пучину океана; что не мѣшало этимъ рыцарямъ приплывать на другой день къ незнакомой землѣ, удаленной отъ ихъ родины тысячи на три миль и обезсмертить себя тамъ подвигами, достойными быть увѣковѣченными на чугунѣ и мраморѣ? Праздность и изнѣженность властвуютъ нынѣ надъ міромъ и позабыта древняя доблесть. Гдѣ встрѣтимъ мы теперь рыцаря мужественнаго, какъ Амадисъ, гостепріимнаго, какъ Тирантъ Бѣлый, самоотверженнаго, какъ Родомонтъ, мудраго, какъ король Сорбинъ или Пальмеринъ Англійскій, предпріимчиваго, какъ Рейнальдъ, изящнаго, какъ Лисвартъ Греческій, столь израненнаго и столькихъ изранившаго, какъ Беліанисъ, непобѣдимаго, какъ Роландъ, очаровательнаго, какъ Рожеръ, предокъ герцоговъ Феррарскихъ, какъ говоритъ объ этомъ въ своей исторіи Турпинъ. Всѣ они и съ ними много другихъ, которыхъ я могъ бы поименовать, составили славу странствующихъ рыцарей, и къ рыцарямъ, къ ихъ несокрушимому мужеству, я совѣтовалъ бы теперь воззвать королю, если онъ ищетъ вѣрныхъ слугъ, которые шевельнули бы бородами турокъ. Но, я долженъ сидѣть въ моей кельѣ, изъ которой запрещено мнѣ выходить; и если Юпитеръ, какъ говоритъ синьоръ Николай, не хочетъ дождить на насъ, то я сижу здѣсь затѣмъ, чтобы дождить на себя всегда, когда мнѣ вздумается. Говорю это въ тому, дабы многоуважаемый господинъ цирюльникъ зналъ, что я его понялъ.
— Вы напрасно сердитесь, замѣтилъ цирюльникъ, видитъ Богъ, я не желалъ огорчить васъ.
— Напрасно или не напрасно — про то мнѣ знать, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ.
— Милостивые государи! вмѣшался священникъ, я бы желалъ разъяснить одно сомнѣніе, порожденное во мнѣ словами господина Донъ-Кихота.
— Сдѣлайте одолженіе, отвѣтилъ рыцарь.
— Я нахожу невозможнымъ, сказалъ священникъ, чтобы всѣ эти странствующіе рыцари были люди съ тѣломъ и костями; по моему, это призраки, жившіе въ одномъ воображеніи, изъ котораго перешли въ сказки, написанныя для развлеченія праздной толпы.
— Вотъ заблужденіе, въ которое впадаютъ многіе, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; и я не разъ вынужденъ былъ озарять свѣтомъ правды это сомнѣніе, ставшее почти общимъ. По временамъ старанія мои были безуспѣшны, но въ большой части случаевъ я убѣждалъ невѣрующихъ въ этой истинѣ, столь ясной для меня, что кажется, я могу описать вамъ Амадиса такъ, какъ будто я видѣлъ его воочью. Да, это былъ человѣкъ высокаго роста, съ бѣлымъ, подвижнымъ лицомъ, съ окладистой, черной бородой, съ гордымъ и вмѣстѣ мягкимъ взглядомъ; человѣкъ, не любившій много говорить, рѣдко сердившійся и скоро забывавшій свой гнѣвъ. Я нарисовалъ Амадиса, какъ могъ бы нарисовать вамъ портреты всѣхъ славныхъ рыцарей, потому что изъ описаній, оставленныхъ историками ихъ, очень не трудно составить себѣ полное понятіе объ осанкѣ, ростѣ и наружности каждаго извѣстнаго рыцаря.
— Если это такъ, сказалъ цирюльникъ, то дайте намъ понятіе о ростѣ великана Моргана.
— Существуютъ ли на свѣтѣ великаны? это вопросъ спорный, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, хотя священное писаніе, которое не можетъ лгать, упоминаетъ о великанѣ Голіаѳѣ. Въ Сициліи найдены остовы рукъ и ногъ, которые должны были принадлежать людямъ, высокимъ какъ башни. Во всякомъ случаѣ, я не думаю, чтобы Морганъ отличался особеннымъ ростомъ. Исторія говоритъ, что ему случалось проводить ночи въ закрытыхъ зданіяхъ; если же онъ находилъ зданія, способныя вмѣщать его, то ясно, что ростъ его былъ не Богъ знаетъ какой.
— Правда! сказалъ священникъ, слушавшій съ удовольствіемъ бредни Донъ-Кихота, но что думаете вы о Роландѣ, Рейнальдѣ и двѣнадцати перахъ Франціи?