Страница 19 из 24
Глава XIII
Отдѣлившись отъ своихъ господъ, оруженосцы принялись разсказывать другъ другу свою жизнь, между тѣмъ какъ рыцари повѣрили другъ другу свои тайны. Исторія, занявшись сначала бесѣдой оруженосцевъ, передаетъ намъ, что удалясь на нѣкоторое разстояніе, оруженосецъ рыцаря лѣса сказалъ Санчо: «другъ мой! нельзя не признаться, что рѣдко чья жизнь полна такихъ невзгодъ, какъ жизнь странствующихъ оруженосцевъ. Надъ нами, кажется, преимущественно предъ другими людьми тяготѣетъ это проклятіе, которымъ Господь Богъ поразилъ нашего праотца, сказавъ ему: что въ потѣ лица станетъ добывать онъ насущный свой хлѣбъ».
— И въ холодѣ тѣла, добавилъ Санчо, потому что кто болѣе оруженосца странствующаго рыцаря терпитъ отъ жара и холода? Еще куда не шло, еслибъ у насъ всегда былъ съ собой кусокъ хлѣба; «съ хлѣбомъ хорошо живется подъ небомъ», говоритъ пословица, но намъ иногда по нѣсколько дней приходится держать зубы на полѣ, питаясь только воздухомъ, которымъ мы дышемъ.
— Э! когда есть надежда получить что-нибудь въ будущемъ, такъ не велика бѣда и потерпѣть пока, возразилъ оруженосецъ рыцаря лѣса, а ужъ согласись, плохой тотъ рыцарь, который не надѣется когда-нибудь вознаградить своего оруженосца какимъ-нибудь островомъ, или, на худой счетъ, графствомъ.
— Я, братъ, довольствуюсь меньшимъ, отвѣтилъ оруженосецъ рыцаря лѣса, съ меня довольно было бы какого нибудь канониката, обѣщаннаго мнѣ моимъ господиномъ.
— Господинъ твой значитъ духовный рыцарь, говорилъ Санчо, если онъ собирается награждать тебя каноникатомъ, мой — мірянинъ, не смотря на то, что многіе умные, но подозрительные, по моему мнѣнію, люди, совѣтовали ему сдѣлаться архіепископомъ. Къ счастію моему, онъ никогда не соглашался быть ничѣмъ инымъ, какъ только императоромъ; и однако, правду сказать, я въ постоянномъ страхѣ, какъ бы ему не пришла фантазія сдѣлаться духовнымъ, потому что, между нами будь сказано, я хоть не глупъ, а все дуракъ дуракомъ былъ бы на какомъ-нибудь духовномъ мѣстѣ.
— Не думай однако, чтобъ ужъ островъ былъ такой неоцѣненный кладъ, какъ тебѣ кажется, сказалъ собесѣдникъ Санчо. Есть жалкіе, угрюмые острова, да и лучшіе то изъ нихъ составляютъ тяжелое бремя, взвалимое на свои плечи властителями ихъ, въ частую изнемогающими подъ этою тяжестью. Право, не лучше ли намъ жить у себя дома и заниматься охотой или рыбной ловлей, вмѣсто этихъ вѣчныхъ странствованій, на которыя мы обрекли себя? Вѣдь у нашего брата, странствующаго оруженосца, какъ бы ни былъ онъ бѣденъ, все же найдется пара гончихъ и какая-нибудь кляченка, или ужъ на худой счетъ удочка для рыбной ловли.
— За исключеніемъ кляченки у меня есть все остальное, отвѣчалъ Санчо; при томъ оселъ мой, нисколько не льстя ему, стоитъ, ей Богу, двухъ коней моего господина, и провались я на этомъ мѣстѣ, если я промѣняю его на господскаго коня, хотя бы съ придачей четырехъ четвертей овса; ты не можешь представить себѣ, что это за удивительный оселъ. Что же касается гончихъ, то чортъ ли въ нихъ: мнѣ все равно есть ли онѣ у меня, или нѣтъ; я думаю, что охотиться пріятно только на чужой счетъ.
— А знаешь ли, братъ, что я скажу тебѣ, замѣтилъ оруженосецъ рыцаря лѣса; скажу тебѣ, что я рѣшился распрощаться съ этимъ смѣшнымъ рыцарствомъ и возвратиться домой. Стану жить мирно въ семьѣ своей и воспитывать дѣтей, которыхъ у меня, по милости Божіей, трое, прелестныхъ, какъ жемчужины востока.
— У меня ихъ двое, отвѣтилъ Санчо; но двое такихъ, что ихъ можно бы отправить на показъ самому папѣ, въ особенности дочь, прелестнѣйшее существо. При помощи Божіей, я надѣюсь сдѣлать ее графиней, хотя и противъ воли ея матери.
— А сколько ему лѣтъ, этому прелестному существу, которое вы думаете сдѣлать графиней?
— Пятнадцать съ небольшимъ, отвѣчалъ Санчо; она стройна, какъ жердь, свѣжа, какъ апрѣльское утро и сильна, какъ носильщикъ.
— Чортъ возьми! воскликнулъ оруженосецъ рыцаря лѣса; сколько достоинствъ за разомъ. Да ей пристало быть не только графиней, но хоть самой нимфой. О, плутовка, о порожденіе плута! какъ она должна быть мила съ связкой дровъ на спинѣ.
— Очень мила, перебилъ Санчо, но только ни она, ни мать ея, и никто изъ насъ никогда плутами, слава Богу, не были, да дастъ Богъ и не будемъ, пока живу я на свѣтѣ. Поэтому, сдѣлай одолженіе, говори повѣжливѣе; мнѣ, человѣку воспитанному въ обществѣ странствующихъ рыцарей, олицетворяющихъ собою вѣжливость, слова твои приходятся не совсѣмъ по вкусу.
— Какъ же ты мало смыслишь въ похвалахъ, отвѣтилъ оруженосецъ рыцаря лѣса. Неужели ты не замѣтилъ, что, напримѣръ, въ циркѣ, когда рыцарь нанесетъ быку ловкій ударъ копьемъ, или когда кто-нибудь выкинетъ ловкую штуку, то обыкновенно говорятъ: «о, плутъ, плутишка, какъ онъ ловко смастерилъ, или какъ онъ ловко хватилъ». И слова эти становятся тогда не бранными, а напротивъ хвалебными. А тебѣ, какъ видно не пристало имѣть дѣточекъ, которыя стоили бы подобныхъ похвалъ.
— Чортъ возьми! воскликнулъ Санчо, да если дѣло на то пошло, и руготня стоитъ ныньче похвалъ, то я, жена и весь родъ мой могли бы считаться олицетвореннымъ плутовствомъ, потому что все, что ни говорятъ, что ни дѣлаютъ они, достойно всякихъ ругательныхъ и не ругательныхъ похвалъ. О, чтобы поскорѣй увидѣть ихъ, я ежеминутно молю Господа, да избавитъ Онъ меня отъ этого смертнаго грѣха — проклятаго и опаснаго ремесла оруженосца странствующаго рыцарства. Дернула же меня нелегкая приняться за него во второй разъ, польстясь опять на кошелекъ со ста червонцами, какой довелось ужъ мнѣ разъ отыскать въ ущеліяхъ Сіеры-Морены. И вотъ, послѣ этого, чортъ такъ и дразнитъ меня, такъ вотъ кажется и суетъ мнѣ огромный кошелекъ съ червонцами, то подъ самый носъ, то подъ одинъ, то подъ другой бокъ, такъ вотъ кажись я ужъ щупаю его своими руками, приношу домой, накупаю тамъ столько добра и пріобрѣтаю столько доходовъ, какъ словно принцъ какой. И когда начну я думать объ этомъ, тогда, право, забывается какъ то все, что приходится переносить мнѣ, странствуя съ моимъ, какъ будто свихнувшимся немного, господиномъ, потому что нечего грѣха таить, я самъ начинаю видѣть, что господинъ мой больше походитъ на полуумнаго, чѣмъ на рыцаря.
— Не даромъ пословица говоритъ, отвѣчалъ собесѣдникъ Санчо, гдѣ черезъ врай переложишь, тамъ ничего не положишь; и если дѣло пошло на правду, то скажу я тебѣ, что и моему безумцу мудрено сыскать подъ стать другого. Это господинъ, до того ужъ не въ мѣру пекущійся о своихъ ближнихъ, что для того, чтобы возвратитъ разсудокъ одному знакомому ему безумцу, онъ кажись потерялъ свой собственный.
— Ужъ не влюбленъ ли онъ? спросилъ Санчо.
— Влюбленъ то, влюбленъ, отвѣчалъ оруженосецъ лѣса, въ какую то Кассильду Вандалійскую — самую жестокую и чудную женщину на свѣтѣ.
— Что жъ? возразилъ Санчо, нѣтъ дороги безъ выбоинъ и камней, которыхъ не пришлось бы обходить. И если тебя, братецъ ты мой — только заставляютъ еще варить бобы, то у меня они давно уже перепрѣли, и глупость на свѣтѣ, какъ я вижу, право, соблазнительнѣе ума. Но только если это правда, что подѣлить свое горе съ другими значитъ облегчить его, то мы можемъ теперь взаимно утѣшиться, потому что оба мы служимъ полуумнымъ.
— Мой — полуумный то, полуумный, но только храбрый, да къ тому еще такой негодяй, что ни сумазбродство, ни храбрость его ничто не значатъ въ сравненіи съ тѣмъ, какой онъ негодяй, сказалъ оруженосецъ рыцаря лѣса.
— Ну ужъ это, братъ, не по нашему, заговорилъ Санчо. Мой то ужъ не негодяй, ни-ни: онъ незлобивъ, какъ голубица, и никогда не сдѣлалъ никому онъ никакого зла, а только дѣлаетъ еще всѣмъ добро. Онъ готовъ повѣрить дитяти, еслибъ оно сказало ему днемъ, что теперь ночь. Вотъ за это то добродушіе я и люблю его, люблю, какъ зеницу очесъ моихъ, и какихъ бы безобразій не натворилъ онъ, я не могу покинуть его, хоть ты что хочешь дѣлай.
— Только, другъ мой, помни, сказалъ оруженосецъ рыцаря лѣса, что если слѣпой поведетъ слѣпаго, то оба провалятся наконецъ въ яму. Право, дружище, не лучше-ли намъ повернуть съ тобою оглобли, да возвратиться въ себѣ по домамъ, а то вѣдь, пожалуй, тѣмъ и покончимъ мы, что станемъ искать однихъ приключеній, а натыкаться на другія.