Отель

— Прекрасно, — раздался голос Уоррена Трента из-за окружавшей его завесы сигарного дыма. — А теперь скажите мне, каковы прогнозы на осень?

— Весьма обескураживающие. Я уже подавал вам докладную о том, что нам не удалось залучить к себе два больших профсоюзных съезда.

— А почему?

— По той же причине, о которой я докладывал вам раньше. Мы продолжаем дискриминацию негров. Мы не считаемся с законом о гражданских правах, и профсоюзы возмущены этим. — Питер невольно посмотрел в сторону Алоисиуса Ройса, вошедшего незадолго до того в гостиную и теперь раскладывавшего пачку журналов.

— Уж вы не волнуйтесь насчет моих чувств, мистер Макдермотт, — сказал тот, не поднимая глаз, с подчеркнуто южным акцентом, к которому он прибег и накануне ночью. — Мы, цветные, давненько привыкли к этому.

Уоррен Трент поморщился.

— Прекрати эту комедию, — сурово сказал он.

— Слушаюсь, сэр. — Ройс перестал перебирать журналы и, выпрямившись, посмотрел на обоих. — Только вот что я хотел бы еще сказать, — добавил он уже обычным тоном. — Профсоюзы действуют так, как того требует их общественная совесть. И они в этом не одиноки. Скоро не только делегаты съездов, но и обычные люди будут избегать наш отель и ему подобные — пора все же понять, что времена изменились.

— Ответьте ему, — сказал Уоррен Трент Питеру, взмахом руки указывая на Ройса. — Мы тут не церемонимся.

— Да, но я полностью согласен со всем, что он сказал, — спокойно произнес Питер.

— Это почему же, мистер Мандермотт? — язвительно спросил Ройс. — Вы полагаете, там будет лучше для дела? Или это облегчит вашу работу?

— Обе причины достаточно основательны, — сказал Питер. — Можете считать, что они единственные, я не возражаю.

Уоррен Трент изо всей силы ударил ладонью по ручке кресла.

— К черту причины. Куда важнее то, что оба вы — круглые идиоты.

К этому вопросу они то и дело возвращались. Несколько месяцев назад корпоративные отели штата Луизиана подчинились закону об интеграции, однако несколько независимых владельцев, во главе которых стоял Уоррен Трент со своим «Сент-Грегори», всеми силами противились нововведениям. Некоторые из них какое-то время выполняли закон о гражданских правах, а затем, когда внимание к этому начинанию несколько ослабло, преспокойно вернулись к давно установившейся практике сегрегации. И хотя уже намечались судебные процессы, ясно было, что владельцы отелей, опираясь на поддержку местных жителей, смогут еще долгие годы бойкотировать новые законы.

— Нет! — Уоррен Трент злобно ткнул сигару в пепельницу. — Пусть где угодно ходят на голове, а здесь мы к этому еще не готовы. Вот мы лишились профсоюзных съездов. Прекрасно! Значит, настало время пошевелить мозгами и найти что-то другое.

Из гостиной Уоррен Трент слышал, как захлопнулась входная дверь за Питером Макдермоттом, затем донеслись шаги Алоисиуса Ройса, направившегося в свою маленькую, заставленную книжными полками комнату. Через несколько минут Ройс уйдет: в это время он обычно посещал лекции по праву.

В большой гостиной воцарилась тишина — лишь едва слышно шелестел кондиционер, да время от времени сквозь толстые стены и запечатанные окна проникали отдельные звуки лежащего внизу большого города. Щупальца солнечных лучей медленно передвигались по полу большой комнаты, и, следя за ними, Уоррен Трент чувствовал, как надсадно колотится у него сердце — следствие минутной вспышки гнева. А это уже сигнал, подумал он, к которому стоит почаще прислушиваться. Хотя сейчас у него столько огорчений — где уж владеть своими чувствами и оставаться спокойным. Возможно, правда, вспышки эти — чисто возрастное явление, старческая раздражительность. Но вероятнее всего, они происходят от сознания, что столь много уплывает от него, навсегда уходит из-под его контроля. К тому же гнев и раньше мгновенно захлестывал его — за исключением, пожалуй, тех быстро промелькнувших лет, когда Эстер была рядом и старалась внушить ему, что нужно быть терпеливым и обладать чувством юмора. В наступившей тишине в нем ожили воспоминания. Каким далеким все это представлялось теперь! Прошло больше тридцати лет с того момента, когда он перенес через порог вот этой самой комнаты свою молодую жену. И как мало времени им довелось прожить вместелишь несколько лет безмерного счастья, а потом, — как гром среди ясного неба, — полиомиелит. И за одни сутки Эстер не стало. Уоррен Трент, не помня себя от горя, остался один, а впереди была еще целая жизнь — и отель «Сент-Грегори».

Теперь уже лишь немногие из старых служащих помнили Эстер, а если и помнили, то смутно, совсем не так, как Уоррен Трент, — для него она всегда была нежным весенним цветком, облагородившим и обогатившим его жизнь, как никто ни до нее, ни после.

В тишине ему вдруг показалось, что за дверью позади него послышался легких шорох и шелест шелка. Он даже обернулся, но это сыграла с ним шутку память. Комната была пуста, и, как ни странно, глаза у него увлажнились.

Трент тяжело поднялся с глубокого кресла — разыгравшийся радикулит снова полоснул его, точно ножом. Он медленно добрел до окна, выходившего на черепичные крыши Французского квартала (как теперь его называли, Vieux Carre, возродив старое имя), оглядел Джексон-сквер и шпили церкви, блестевшие под солнцем. За площадью несла свои мутные, неспокойные воды Миссисипи; по всему ее фарватеру выстроились в линию суда, бросившие здесь якорь в ожидании, когда можно будет подойти к причалу. Вот она, примета нашего времени, подумал Трент. Начиная с восемнадцатого века Новый Орлеан, будто маятник, бросало от богатства к бедности. Пароходы, железные дороги, хлопок, рабство, освобождение негров, каналы, войны, туризм — все это через определенные промежутки времени приносило то благополучие, то разорение. Теперь настала пора процветания для Нового Орлеана, но, как видно, не для «Сент-Грегори».

Впрочем, действительно ли это так уж важно — во всяком случае, для него? Стоит ли отель того, чтобы так за него бороться? Может, просто плюнуть на все, продать хоть сегодня, и пусть время расправляется с ними обоими? Кэртис О'Киф, конечно, предложит честную сделку. Корпорация О'Кифа славилась этим, и Трент мог бы извлечь из продажи даже выгоду. После оплаты по просроченной закладной и расчета с мелкими акционерами у него осталось бы достаточно денег, чтобы обеспечить себя до конца своих дней.

Сдаться… Может быть, в этом выход? Сдаться, уступая натиску времени. В конце-то концов, что такое отель — груда кирпича да известковый раствор! Трент очень старался, чтобы это было не просто здание, — и потерпел поражение. Ну, и пусть!

И все же… Если продать отель, что у него останется?

Ничего. Не останется ничего, — даже видений, призраков, которые когда-то ходили по этому полу. Озадаченный, он размышлял, не отрывая взгляда от простиравшегося под ним города. Город тоже видел немало перемен — был он и французским, и испанским, и американским, но все же умудрился сохранить собственное лицо, остаться неповторимым в век конформизма.

Нет! Не продаст он отель. Еще не продаст. Пока есть хоть надежда, он будет цепляться за нее. Впереди еще целых четыре дня, за которые можно попытаться раздобыть деньги для оплаты закладной, — ведь теперешние убытки лишь временное явление. Скоро все изменится к лучшему, полоса неудач пройдет, и «Сент-Грегори» снова станет кредитоспособным и независимым.

Принимая решение, Уоррен Трент все ходил по комнате и сейчас, с трудом передвигая ноги, дошел до окна в противоположной стене. Взгляд его уловил в небе серебристый отблеск самолета, летевшего с севера. Это был реактивный лайнер, шедший на посадку к аэропорту Мойсант. Интересно, подумал Трент, не на этом ли самолете летит сейчас Кэртис О'Киф?

Когда Кристина Фрзнсис в половине десятого нашла наконец главного бухгалтера Сэма Якубека, коренастого, лысого человека, он стоял за спинами портье, в глубине, и по обыкновению проверял счета клиентов. Как всегда, Якубек работал с нервной, стремительной торопливостью, подчас вводившей людей в заблуждение и заставлявшей думать, что он не слишком дотошен. На самом же деле почти ничто не ускользало от его проницательного, поистине энциклопедического ума — именно это и помогло ему в свое время выцарапать для отеля тысячи долларов у должников, на которых все уже махнули рукой.