Страница 3 из 37
— Нет такого способа, мой друг, нет никакого способа, и нам остается лишь уповать на милосердие добрых отцов. А ты не видишь, не идет ли сюда кто с сумою?
— Не вижу.
— Если увидишь, надо будет отдать ему всю нашу колбасу, — а благодарственную молитву мы прочитали? — и весь хлеб, что у нас с собой. И почтительнейше пригласить его в дом сначала откушать жареного барашка, а потом вволю запить его старым вином. У меня вина совсем немного, но я ничего не пожалею, поставлю на стол все, что у меня есть. Ты не видишь, не идет ли кто сюда с сумою?
— Не вижу, — сказал Бласкак, — но насторожи свои заячьи уши! Я дам тебе хороший совет, я добра желаю тебе, плакса! Мы должны послушаться совета кухмистера наполовину, только наполовину, понятно тебе? Выставить напоказ эту статую в зале для гостей было бы дерзким идолопоклонством.
— Ах-ах! Черт побери, да ты прав!
— Так вот, мы поместим статую в нишу, закроем ее со всех сторон и проделаем наверху лишь дырочку, чтобы можно было дышать; в нишу мы поставим бочонок пива и попросим дьявола не слишком уж налегать на него. Таким образом он будет все равно находиться в большой трактирной зале и, конечно, станет вести себя смирно: ведь он сможет услаждаться песнями пьяниц, звяканьем кружек и звоном бутылок.
— Нет, — ответил Ганс, — нет, мы должны во всем послушаться кухмистера, он лучше нашего понимает в дьяволах; а дьявола надо постараться, как следует ублажить в меру наших скромных достатков. Но все-таки, я думаю, нас с тобой сожгут когда-нибудь, ох-ох!
О том, что не бывает сердобольных дьяволов, и о злой шутке, которую дьявол сыграл с бедными женами гуляк.
Придя в «Охотничий рог», два друга вытащили из подвала толстощекого дьявола и с великим почтением водрузили его на высокий ларь в зале для гостей.
Назавтра к Питеру Гансу явились почти все мужчины Уккле: они собрались по случаю того, что в этот день были проданы с публичных торгов две отлично откормленные лошади покойного общинного старшины Якоба Налтьенса. Сын его не захотел их держать, говоря, что хороший хозяин и пешком не отстанет.
Укклейцы во все глаза глядели на толстощекого малыша, сидящего на ларе, и очень развеселились, когда Бласкак объявил им, что его зовут господином Толстая морда и посему надлежит немедленно учредить в его честь смеха ради потешное братство.
Все охотно согласились и сообща порешили, что не бывать в этом братстве тому, кто не успеет при посвящении выпить двадцать четыре громадных кружки пива, пока не влепят двенадцать ударов по брюху самому толстопузому из всей честной компании.
Каждый вечер они собирались в «Охотничьем роге» и пили там вдосталь, уж можете поверить.
Самое удивительное, что, несмотря на это, они день-деньской усердно трудились, всяк на своем месте: кто в мастерской, кто в поле, и все были ими довольны. Только не женщины: ибо, не обращая на них ни малейшего внимания, все мужья и женихи отправлялись под вечер в «Охотничий рог» и оставались там, покуда в Уккле не тушили огни.
Когда же такой гуляка возвращался в свой дом, он не бил жену, как иные пьяницы, но без дальних слов заваливался рядом с ней в постель и тотчас засыпал мертвым сном, выделывая носом такие фиоритуры, какие впору выводить только круглому рылу — мессиру Борову.
Напрасно бедняжка жена пинала, щекотала и окликала спящего мужа, чтобы он рассказал ей сказочку повеселее: с таким же успехом она могла бы черпать решетом воду.
Мужья просыпались лишь с пением петухов и бывали с утра до того сердиты и ворчливы, что ни одна жена (я говорю о тех, что не засыпали от усталости) не смела вымолвить ни словечка, даже в час трапезы. И виною всему были злокозненные чары толстощекого дьявола. Все женщины впали в глубокую печаль и говорили друг дружке, что если так пойдет и дальше, то угаснет порода укклейцев, а это было бы очень прискорбно.
О великом женском вече.
Так вот женщины между собой порешили спасти общину и, дабы преуспеть в этом деле, собрались, пока их мужья бражничали у Питера Ганса, в доме госпожи Зиске — рослой толстухи с зычным голосом и щетиною на подбородке, вдовы пяти или семи мужей — точно не скажу, сколько их было: боюсь как бы не соврать.
Из презрения к своим мужьям-пьяницам женщины тут утоляли жажду только чистой колодезной водой.
Когда все расселись, молодые здесь, старые там, безобразные посреди старых, госпожа Зиске первой стала держать речь и объявила, что надо тотчас же пойти в «Охотничий рог» и так отлупить всех пьянчуг, чтобы целую неделю на них живого места не было.
Старые и безобразные выразили одобрение этим словам, пустив в ход руки, ноги, рты и носы. Поднялся великий галдеж, можете мне поверить.
Но молодые и красивые были немы, как рыбы, кроме одной — свеженькой, миленькой, пригожей девушки по имени Вантье, которая, залившись краской, очень скромно сказала, что негоже бить славных мужчин, а лучше постараться наставить их на путь истинный лаской и шутками.
На что отвечала госпожа Зиске:
— Крошка, ты ничего не понимаешь в мужчинах, ведь ты девица, как я полагаю! А я-то умела держать в руках всех своих мужей, — только не лаской и шутками, уверяю тебя! Все они, голубчики, померли, царство им небесное! — однако я отлично их помню и не забыла, как при малейшей провинности моя палка плясала у них на спине, внушая им послушание. Никто из них не смел ни попить, ни поесть, ни чихнуть, ни зевнуть, не получив на то у меня разрешения. Маленький Иов Зиске, последний мой муж, вместо меня хозяйничал на кухне. И очень недурно стряпал, бедняга. Но прежде чем обучить его, да и всех остальных тоже, мне частенько приходилось пускать в ход кулаки. Так вот, крошка, оставим ласки и шутки, они немногого стоят, уверяю тебя! Пойдемте-ка лучше наломаем зеленых веток на палки, — это нам недолго, на дворе ведь весна, — отправимся в «Охотничий рог» и вздуем как следует наших вероломных мужей.
Тут старые и безобразные опять давай бушевать и вопить во всю мочь:
— Так их, поделом этаким пьяницам! Бить их надо, вешать их надо!
— Вот уж нет! — сказала Вантье, а с ней заодно молодые и красивые, — уж лучше бы они нас побили.
— Гляньте на этих дур, — завизжали старухи, — гляньте на этих дур безмозглых! Нет в них нисколечко, ни на грош гордости. Ладно! Позволяйте измываться над собою, кроткие овечки! Мы вместо вас отомстим этим пьяницам за унижение женского достоинства.
— Покуда мы здесь, вы не сделаете этого, — отвечали молодые.
— Нет, сделаем, — вопили старухи.
Тут вдруг одна молодая и веселая бабенка покатилась со смеху:
— А знаете, — сказала она, — с чего эти старые ведьмы вдруг так разъярились и жаждут мести? Из чистого бахвальства. Они хотят нас уверить, будто их хрипуны-мужья еще могут им петь свои песни.
При этих словах лагерь старых грязнух так всполошился, что несколько из них вмиг умерли от злости. А другие изломали свои скамеечки и кинулись убивать молодых, которые только смеялись над ними (и приятная же это была музыка — их свежие задорные голоса), но госпожа Зиске остановила старух, сказав, что у нее в доме собрались для совета, а не для смертоубийства.
Возобновив беседу, женщины тараторили, трещали, орали, пока не пришла пора гасить огни, и разошлись так и не приняв решения, ибо у них не хватило времени наговориться досыта.
И в этом женском собрании было сказано свыше 577849002 слов, в коих содержалось не больше здравого смысла, чем старого вина в лягушачьем садке.
О великой хитрости, присущей всем женщинам, и о скромных словах девицы Вантье, с которыми она обратилась к мужчинам.