Дождик в крапинку

Уже стемнело. И как раз в тот момент, когда он подбежал, на желтый капот опустился большой майский жук. Его, видимо, тоже привлек диковинный цвет. Антон схватил жука (который, кстати, явился еще одним свидетельством не напрасно проведенного времени, стал, можно сказать, наградой за любознательность) и, задыхаясь от счастья и везения, рванул домой. Там он посадил жука в спичечный коробок и на другой день хвастал им во дворе.

А машина к утру исчезла. Только жук и напоминал о том, что это был не сон.

— А еще, — сказал Пашка, — меня отличной песенке научили. Настоящая пиратская. Ух…

— Какая? — оживился Антон.

— Сейчас, что ли, я тебе ее петь буду?

— Ну спой, чего тебе стоит?..

— Припев такой отличный, — словно нарочно его поддразнивая, продолжал Пашка. — Ладно, — смилостивился он. Оглянулся по сторонам, притянул к себе Антона и влажно задышал прямо в ухо:

Песня действительно была что надо. Такую спеть — и все поймут, какой ты мужественный и рисковый парень. И девчонки сразу тобой заинтересуются.

— Потом продиктуешь слова, — попросил Антон.

Пашка не ответил, а сплюнул сквозь зубы. Метко, прямо в водосточную решетку. Не то что катавший Антона неаккуратный шофер «Победы».

У самой школы они нагнали Лену Краеву. Маленькая, тощая. Пальто было ей велико, чуть ли не по земле волочилось, большие, с перламутровым отливом пуговицы казались тяжелыми-претяжелыми. Да еще огромный портфель — отцовский, наверно, с двумя замками, из коричневой пупырчатой кожи.

— Ты что, Краева, как черепаха тащишься? Опоздаешь, — припугнул ее Михеев. В глазах его мелькнул недобрый блеск.

Лена не ответила, только переложила портфель в другую руку. Антону всегда хотелось ей помочь. Но он стеснялся. Еще подумают, он в Краеву влюблен, начнут дразнить…

показывая на Лену, пропел Михеев и подмигнул Антону.

Михеев и над Леной мог посмеяться. Над кем угодно. Отменяли урок из-за того, что у Антонины Ивановны заболела мать, Пашка торжествовал: «Так ей и надо!»

Антон и не одобрял и жалел его. Он знал, в чем причина постоянной Пашкиной злости.

После одного родительского собрания мама рассказала: Михеева бросил отец, ушел в другую семью. Они с Михеевым сидели тогда за одной партой, и мама Антона предупреждала, чтоб он был к Михееву повнимательней, помогал ему заниматься, потому что Михеев из-за отца очень переживает и может даже бросить учиться.

Разговаривая с Михеевым, Антон себя контролировал, о своем папе старался не упоминать, разве только Пашка сам его спрашивал. А чем еще в такой ситуации поможешь?

Оставили Краеву позади. Навстречу, к металлическим воротцам, ведущим в школьный двор, спешил Олег Голышок — кругленький, гладкий, подвижный. Бабушка за ручку переводила через дорогу Алешу Поповича, как его прозвали, на самом деле Алешу Попова, вовсе не богатыря, маленького, черненького, с карими влажными глазами.

Перед воротцами старушка отпустила внука.

— А чего ж ты бабку на уроки не взял? — сразу пристал к нему Михеев.

Алеша несмело улыбнулся, показав крупные зубы, диковато выкатил глаза. Раздувал ноздри. По его виду трудно определить, что он выкинет. То ли готовится взбрыкнуть, то ли он так робеет? Шлепал прямо по лужам, не боясь промочить начищенные до блеска туфли.

Миновали кирпичи, обозначавшие штанги ворот, — па переменах и после занятий старшеклассники играли во дворе в футбол; поднялись на каменное крылечко.

Дежурные с красными повязками Михеева и Голышка внутрь пропустили, а к Антону и Алеше привязались, Лица противные, прыщавые.

— Ну-ка, вытрите ноги как следует.

Один схватил Антона за воротник пальто, другой подталкивал Алешу к грязной мокрой тряпке.

— Возьми. Быстро. И чтоб убрал здесь все…

Алеша умоляюще на них смотрел и блеял, будто барашек. Парень гнул его все ниже к половику.

— Вот сейчас отберем дневники, узнаете…

— Ну, пусти, — просил своего мучителя Антон. — Пусти, пожалуйста. Звонок скоро.

Протащилась Краева. Покосилась на них и скорей — дальше. Пробежал Маркин. По лицу было видно — понял, в чем дело, но притворился:

— Вы чего здесь?

И шмыг мимо.

У Алеши слезы навернулись. Покраснел, а не сдавался. Антон в отличие от него уже готов был взять тряпку — все лучше, чем получить замечание в дневник, — но нежданно-негаданно пришло избавление: влетел учитель по труду Анатолий Дементьевич. Запыхавшийся, пальто расстегнуто, из портфеля торчит ручка молотка. Стянул шляпу.

— Здравствуйте, товарищи дежурные. А это что, нарушители?

— Вот, не хотят ноги вытирать, — пожаловались прыщавые.

Однако отпустили. Антон с Алешей быстрей помчались через гулкий вестибюль — к раздевалке. Успели. Проскочили па лестницу до звонка. Иначе дежурные тут бы их сцапали и сделали другую запись — об опоздании.

Из распахнутых дверей классов неслись шум, стук, топот — обычный утренний гвалт, не усмиренный появлением учителя.

Олька Лырская, новая соседка Антона, уже приготовилась к уроку, выложила на край парты учебники в обтрепанных обертках, достала чернильницу-непроливашку и ручку. С Лырской Антон сидрл всего третий день. В результате, экспериментов Антонины Ивановны он с ней оказался. Антонина Ивановна постоянно кого-то пересаживала: то, чтоб девочки сидели с мальчиками, то по алфавиту, то по росту, то неуспевающего — к отличнику, а недисциплинированного — к образцово послушному.

Антон с начала года сменил двух соседей. Сперва сидел на том же месте, что и в прошлом году, с Михеевым, потом — с Ирой Синичко. С Ирой было хорошо. Замечаний они не получали. Учились успешно. Антон решил, их совсем не рассадят. Вот было бы славно! Ира, на которую Антон прежде внимания не обращал, нравилась ему все больше. Учебники и тетради у нее были чистенькие, почерк и наклон букв — красивый, никогда она не забывала пи карандашей, ни линеек, ни ластика, а если Антон забывал что-нибудь из необходимого, Ира посмеивалась и легко, с охотой предлагала свое.

Дедушка как-то попросил его рассказать о соседке. Антон покраснел. От дедушки это не укрылось.

«А ты как себя чувствуешь? — забеспокоился он. — У тебя не жар?» — И приложил прохладную ладонь к его пылающему лбу.

«Это, наверно, я простудился», — сказал Антон.

Дедушка вроде бы поверил. Или сделал вид, что поверил. Посоветовал немедленно лечь в постель и поставить горчичники. И с тех пор Антон гадал: знает дедушка о его тайне или нет?

Но Михеев, которого перебросили к Лырской, сам не занимался и другим мешал. Отвлекал разговорами, приносил червей и пугал девчонок. И Синичку, так авали Иру в классе, срочно бросили на Пашкино перевоспитание.

А Антон очутился рядом с Лырской. Страшное невезение! Рыжая (ее прическа называлась «конский хвост»), неопрятная, с острым носом и противным гнусавым голосом, она почти все теряла, повсюду сажала кляксы, писала как курица лапой. Ей будто нравилось разводить вокруг грязь, нередко Антон замечал на страницах ее учебников и тетрадей жирные пятна.

— Подготовился небось по чтению? заквакала Лырская.

— А что? — насторожился Антон.

— А то, что напрасно. Меня должны сегодня вызвать.

Вот кого навещала Антонина Ивановна, догадался Антон.

— Дежурные в субботу относили журнал в учительскую, — рассказывала Олька, — и видели: по чтению против моей фамилии точка стоит. Я все воскресенье зубрила…

Он подумал: если вызовут обоих, то на фоне гнусавой Лырской он будет выглядеть молодцом. Конечно, нехорошо на это рассчитывать, но это действительно так.