Пейтон Эмберг

— Это — Консуэла, моя экономка. — Сюзанна приветливо улыбнулась. — Я зову ее «мамой». Не знаю, что бы я делала без нее. — Почему женщина, которую она зовет «мамой», носит форменную одежду, хозяйка дома не пояснила.

— Впрочем, у меня большой штат прислуги, — проговорила она, позволив Консуэле уйти к себе. — А что делать? Стоит нанять служанку, как она слезно просит пристроить и ее мужа, а через неделю-другую заговаривает о своих братьях и сестрах. Потом доходит очередь до кузин и кузенов. Всем надо на что-то жить. Правда, я и плачу им немного.

Пока Сюзанна водила Пейтон по дому, на террасе накрыли стол к ужину, открыв над ним зонт, а на другом столе, чуть поменьше, появились блюда с закусками. Однако гости Сюзанны, не обращая внимания на еду, нюхали кокаин.

— Пейтон, вам кокаин или сигарету с марихуаной? — спросила хозяйка дома, а затем во всеуслышанье заявила: — Ей двадцать шесть лет, а тебе, Джермано, на ее взгляд, шестьдесят.

Пейтон съежилась, покраснела, не зная, куда глаза девать.

— Как же ты, Джермано, еще ловишь мышей? — не унималась Сюзанна. — Пейтон, ему едва перевалило за пятьдесят. Просто вы еще сами достаточно молоды, и людям намного вас старше непроизвольно накидываете лишний десяток. А по мне, Джермано и пятидесяти не дашь. Пять лет назад я заставила его сделать подтяжку. Морщины у глаз ему еще шли, но шея была ужасна. А теперь посмотрите: упругая, эластичная, прямо на загляденье. И ни одного шрама. — Сюзанна подошла к своему бывшему мужу и задрала ему голову, демонстрируя чудеса косметического искусства.

Тем временем Феликс подмигнул Пейтон и сделал жест в сторону ящичка с кокаином. Пейтон решилась — была не была, пожалуй, можно попробовать, и лучше сделать это сейчас, когда на нее не обращают внимания: на террасе завязался разговор о пластических операциях.

— А мне всего тридцать два, — раздался голос остроносой брюнетки. — Подтяжку лица я пока делать не собираюсь, но мне часто советуют выправить форму носа.

— Ни в коем случае! — запротестовал грузный мужчина, похожий на римского императора. Его тонкий писклявый голос никак не сообразовывался с его внешними данными. — Ваше лицо напоминает лики мадонн с полотен Фра Анжелико,[53] а ваша линия носа — та же, что и у Борджиа.[54]

Белый порошок опаски не вызвал — не яд же, на самом деле. Однако Барри ей неоднократно рассказывал о вреде наркотиков и даже ссылался на какую-то несчастную женщину, у которой то ли от ЛСД, то ли от кокаина стали крошиться зубы. Ладно, решила Пейтон, можно рискнуть.

Риск обернулся кашлем и навернувшимися слезами. Пейтон едва не бросилась в ванную, но сумела сдержаться: проявить на людях слабость показалось неподобающим. Однако спустя короткое время она, к своему немалому удивлению, ощутила неожиданный прилив сил и даже беспечность, ей вовсе несвойственную. К тому же у нее развязался язык, и она стала без умолку тарахтеть, хотя разговорчивостью сроду не отличалась — вряд ли она говорила о чем-то умном, как она потом рассудила.

Пейтон вернулась в гостиницу в три часа ночи. Она не могла сомкнуть глаз и, лежа в постели, апатично смотрела на щербатую восковую луну, перемещавшуюся над сумеречной Корковадо,[55] пока вершину горы не окрасили первые солнечные лучи.

Апатия сменилась смятением. До чего она докатилась? Правда, измена мужу не в счет — с кем не бывает. Тем более что она влюбилась в Джермано и связывала с ним свои надежды на будущее. Но теперь эти ожидания рухнули. Джермано никогда не предложит ей переехать к нему. Теперь она и уважения не заслуживает, не то что любви.

Сама во всем виновата. Как ей могло взбрести в голову предложить Джермано и Феликсу улечься в одну постель вместе с ней? В голове остались лишь обрывки воспоминаний: они пили водку, затем снова нюхали кокаин, потом она сидела у Феликса на коленях, сдуру решив, что Джермано приревнует ее, а приревновав, воспылает к ней страстью.

Сон не шел — в желудке начались рези. Мешанина из водки, шампанского и острых бразильских блюд дала о себе знать. Пейтон стало тошнить. Она встала с постели и побрела в ванную комнату. Склонившись над раковиной, засунула в рот два пальца. Из горла хлынула мерзкая полужидкая масса. Почувствовав облегчение, Пейтон помыла руки, лицо, почистила зубы; затем подошла к ванной, открыла кран.

Оставив ванну наполняться водой, Пейтон прошла в гостиную. В комнате было полутемно, свет пробивался лишь через щель между оконными занавесками. Джермано спал на диване под простыней, его толстый живот ритмично вздымался и опускался. Пейтон вздохнула — ее надежды не оправдались.

Когда ванна наполнилась, Пейтон бросила в воду желтые кристаллики соли. Запахло лимоном. Приняв ванну, Пейтон почувствовала, как по телу разливается умиротворяющее тепло, и ей показалось, что она заново родилась. Она залезла в постель и заснула сном праведницы.

Когда она открыла глаза, было совсем светло. Джермано в номере не было. На столике у кровати стоял небольшой поднос, а на нем кофейник и чашка. Пейтон наполнила чашку и подошла с ней к окну. Небо было безоблачным, и на вершине Корковадо ясно была видна фигура Христа Спасителя с воздетыми и расставленными руками. Но только фигура эта была видна со спины. Пейтон поежилась.

Кофе оказался чуть теплым, но она его выпила.

Глава двадцать вторая

— Пейтон, ты деградируешь, — буркнул Донни. — Превратилась в обыкновенную домохозяйку.

Пейтон опешила: ничего обиднее Донни сказать не мог. Неужели она и впрямь опустилась и теперь пригодна лишь для того, чтобы обихаживать мужа и воспитывать сына? Впрочем, Донни успел накачаться пивом и, возможно, просто чешет язык. И все же обидно. Не для того она приехала во Флориду, чтобы выслушивать едкие замечания.

Было время школьных каникул, и Пейтон, захватив с собой Кэша, которому пошел шестой год, приехала во Флориду, чтобы повидаться не только с Донни, но и с Кэти, своей сестрой, и с двумя своими племянницами, Мирабел и Анитой, которых давно не видела. К тому же теперь у Кэти жила и Нелл.

Пейтон предложила и Барри отправиться вместе с ней, но он категорически отказался, сославшись на занятость на работе. И вообще, он всегда планировал свой отпуск заранее, за полгода, и на этот раз выбрал апрель, намереваясь посвятить время рыбалке в самый жор рыбы.

Отказ мужа Пейтон не огорчил. Проводить отпуск с Барри — скучища. Стоило с ним куда-то приехать, он, изучив дотошно путеводитель, старался осмотреть все достопримечательности «райского уголка», которыми чаще всего оказывались музеи. Однако музейные экспонаты Пейтон не привлекали. Даже среди достопримечательностей Парижа, куда они с Барри как-то ездили на уик-энд, на нее произвели впечатление одни катакомбы, где в многочисленных помещениях, куда вели подземные галереи, были собраны человеческие кости и черепа, привезенные с безымянных захоронений. Никто не знал, кому принадлежат эти кости, пожелтевшие и покоробленные от времени. Кому дело до мертвых? Да и до живых тоже. Кого интересуют их надежды, мысли, стремления? На Барри катакомбы произвели зловещее впечатление.

— Зря потратили время, — заключил он тогда.

Услышав от мужа, что во Флориду он не поедет, Пейтон разыграла негодование, закончившееся просьбой дать денег, достаточных для того, чтобы остановиться в гостинице. Она не хотела утруждать Кэти, в доме которой было тесно и без нее. Кэти жила в Саут-Бич, работая в рекламном агентстве, услугами которого пользовались гостиницы этого городка, и Пейтон надеялась, что сестра добьется для нее скидки.

Кэти развелась с мужем, и ей жилось трудно. Мануэль, ее бывший муж, часто запаздывал с выплатой алиментов, а сама Кэти зарабатывала немного. К тому же кроме детей на ее шее теперь сидела и Нелл. Хватало ей и волнений: дочери подрастали, и Кэти опасалась, что за ними не уследит. Особенно ее беспокоила Мирабел, которой было уже пятнадцать — того и гляди забеременеет. «У нее на уме одни парни», — жаловалась она.

53

Фра Анжелико — итальянский художник XV века.

54

Борджиа — аристократический род, игравший в Италии XV–XVI веков видную политическую роль. Носы в этом семействе были длинные и прямые.

55

Корковадо — гора в черте Рио-де-Жанейро.