Хижина

Ледяные дробинки жалили щеки и руки, пока он осторожно преодолевал еле заметные неровности скользкой подъездной дорожки, пошатываясь, словно пьяный матрос, упорно стремящийся к двери кабака. Когда в лицо хлещет ледяной ураган, крайне трудно двигаться вперед, демонстрируя неукротимую уверенность. Буря разыгралась не на шутку, и Маку дважды пришлось подниматься с колеи, прежде чем он сумел обнять почтовый ящик, словно давно потерянного друга.

Он помедлил, наслаждаясь красотой окружающего мира, заключенного в хрусталь. Все вокруг отражало свет, внося свой вклад в величественное сияние уходящего дня. Деревья в поле по соседству набросили прозрачные мантии и замерли в неповторимом великолепии. Мир был восхитителен, и на короткий миг его ослепительное величие заставило Мака забыть о Великий Скорби.

Он с трудом сбил лед, намертво сковавший дверцу почтового ящика. Наградой за старания оказался всего один конверте напечатанной на нем фамилией Мака: ни марки, ни штемпеля, ни обратного адреса. Заинтригованный, он надорвал край конверта; это было непросто, если учесть, что пальцы закоченели от холода. Повернувшись спиной к ветру, от которого перехватывало дыхание, он вытряхнул из конверта маленький прямоугольник бумаги. И прочел отпечатанные на машинке слова:

Макензи!

Прошло уже много времени. Я скучаю по тебе.

В следующие выходные буду в хижине на случай, если ты захочешь встретиться.

Папа

Мак застыл, на него накатила волна дурноты, которая так же быстро перешла в приступ гнева. Он старался не вспоминать об этой хижине, а если все-таки вспоминал, то всегда с недоброй усмешкой. Если это чья-то шутка, то на редкость скверная. А подпись «Папа» делает ее просто отвратительной.

— Идиот, — пробормотал он, подумав о почтальоне Тони, веселом итальянце с добрым сердцем и полным отсутствием такта.

Как он вообще мог принести такой странный конверт? Па нем даже нет марки. Мак сердито затолкал конверт и записку в карман пальто и повернулся, собираясь начать скольжение в сторону дома. Порывы ветра подталкивали его в спину, и если на пути к ящику они мешали, то теперь, наоборот, помогали двигаться по скользкому льду в направлении дома.

Он благополучно прошел большую часть пути, пока не добрался до того места, где дорожка отлого уходила плево. Без всякого намерения он прибавил шагу, подошвы скользили, он чувствовал себя беспомощным, подобно утке, опустившейся на замерзший пруд. Отчаянно размахивая руками в надежде сохранить равновесие, Мак понял, что его несет прямо на единственное Дерево, растущее у дорожки, то самое, нижние ветви которого он обрубил несколько месяцев назад. И вот теперь оно было готово принять его в объятия, явно предвкушая небольшой реванш. Подумав об этом, он попытался шлепнуться на землю, решив, что лучше набить синяк на мягком месте, чем выковыривать занозы из лица.

Однако выброс адреналина подействовал на чувство равновесия, и Мак увидел, словно в замедленной съемке, как его ноги взлетают вверх, словно он угодил в петлю-ловушку среди джунглей. Удар пришелся в основном на затылок, и Мак затормозил у подножия дерева, которое как будто взирало на него с презрением и легким разочарованием.

Мир на мгновение почернел, во всяком случае, так почудилось Маку. Он лежал, оглушенный, и смотрел в небеса, морщась, потому что ледяной бисер сыпался на разгоряченное лицо.

— Ну и кто теперь идиот? — спросил он себя, надеясь, что никто его не видел.

Струи дождя затекали под пальто и свитер, и Мак понимал, что холод скоро проберет до костей. По-стариковски постанывая, он встал на четвереньки и только тогда заметил алый след, обозначающий его путь от места падения к месту окончательной остановки. Между тем тупая боль начала растекаться по затылку. Он инстинктивно потянулся к источнику боли, и рука окрасилась кровью.

Обдирая ладони и колени о шершавый лед и острый гравий, Мак наполовину полз, наполовину скользил, пока не выбрался на ровный участок дорожки. С немалым усилием он поднялся на ноги и побрел к дому, посрамленный силой льда и земного притяжения.

В доме Мак принялся стаскивать с себя одежду, но замерзшие пальцы слушались плохо. Он решил оставить промокшую, испачканную кровью одежду там, где скинул ее, у входной двери, и, продолжая стонать, двинулся в ванную осматривать раны. Не было никаких сомнений, что заледенелая дорожка одержала победу. Царапина на затылке сочилась кровью, несколько крошечных камешков прилипло к волосам. Как он и опасался, уже набухла изрядная шишка, она торчала, словно горб кита, вынырнувшего из океанских глубин.

Было не просто обработать рану, пытаясь при помощи карманного зеркальца разглядеть затылок, отражающийся тыльной стороной в зеркале ванной. Вскоре он оставил эту затею, будучи не в состоянии заставить руки двигаться в нужном направлении и не зная, какое из двух зеркал ему лжет. Однако, ощупывая голову, он сумел удалить самые крупные частицы налипшего мусора, пока ему не сделалось слишком больно, чтобы продолжать процедуру. Выхватив из аптечки какое-то снадобье для оказания первой помощи, он, как сумел, смазал рану, а затем обвязал голову банным полотенцем, проложив бинтом, который обнаружил в шкафчике. Бросив на себя взгляд в зеркало, он решил, что похож на матроса из «Моби Дика», и засмеялся, морщась.

Придется ждать возвращения Нэн домой, тогда ему будет оказана настоящая медицинская помощь: одна из привилегий, доступных мужу квалифицированной медсестры. Кроме того, чем хуже он будет выглядеть, тем больше получит сочувствия. За любое испытание полагается награда, если испытание было достаточно серьезным. Он проглотил пару таблеток обезболивающего, чтобы заглушить пульсацию в затылке, и поковылял к входной двери.

Мак ни на секунду не забывал о записке. Обшарив кучу мокрой и грязной одежды, он наконец нашел ее в кармане пальто, а затем направился обратно в кабинет. Отыскал в справочнике и набрал номер телефона почты. Как он и ожидал, трубку сняла Анни, начальница почтового отделения и хранительница чужих тайн.

— Привет, там поблизости, случайно, нет Тони?

— Привет, Мак, это ты? Узнала по голосу. — Конечно, она узнала. — Извини, но Тони еще не вернулся. Я только что разговаривала с ним по рации, он на полпути к Уайльдкэт и до тебя еще не добрался. Хочешь, я свяжусь и попрошу его позвонить тебе? Или что-нибудь ему передать?

— Это ты, Анни? — не смог удержаться он, хотя говорок уроженки Среднего Запада не оставлял никаких сомнений, — Прости, я сейчас был очень занят. Не услышал ни слова из того, что ты сказала.

Она засмеялась.

— Слушай, Мак, я знаю, что ты слышал каждое слово. Не вчера родилась. Что передать, если он все же вернется живым?

— На самом деле ты уже ответила на мой вопрос.

На другом конце провода помолчали.

— На самом деле я не помню, чтобы ты задавал вопросы. Что с тобой, Мак? По-прежнему куришь слишком много дури или ты делаешь это только по воскресеньям, чтобы церковная служба проходила быстрее? — Тут она захохотала, ужасно довольная своим незаурядным чувством юмора.

— Слушай, Анни, ты же знаешь, что я не курю дурь, и никогда не курил, и не собираюсь. — Естественно, Анни ничего такого не знала, но Мак решил не рисковать, ведь неизвестно, что она вспомнит из их разговора через денек-другой. Уже не раз ее чувство юмора делало буквально из ничего веселенькую историю, которая вскоре становилась «фактом». Он уже видел, как его имя добавляется в список тех, за кого надо помолиться. — Ну ладно, ничего страшного, я просто поговорю с Тони в другой раз.

— Ладно так ладно, ты лучше сиди дома. Знаешь же, старички вроде тебя с годами теряют чувство равновесия. Не хочу, чтобы ты поскользнулся и ушиб свою гордость. Если погода ухудшится, Тони может и вовсе до тебя не добраться. Мы в состоянии справиться со снегом, слякотью и темнотой, но сегодняшний град — это что-то! Самый настоящий вызов всем нам.

— Спасибо, Анни. Постараюсь не забыть твой совет. Потом поговорим. Пока.