Красная Борода

Последнее время торговое дело Кандзю перестало при­носить прибыль. Сказался и правительственный указ, запрещавший строить большие дома, но в еще большей сте­пени подрывал торговлю общий застой. Солидные дома почти не возводились, и даже крупные богачи строили жилища на скорую руку, чтобы успеть завершить их до мар­та, когда указ вступит в силу. После марта прекратились заказы на строительные материалы, а из Коги по-прежнему поступали ранее заказанные Кандзю циновки, мешки, веревки. Они уже не помещались на складе и, поливаемые дождями,  гнили под открытым небом.  Кандзю метался между Эдо и Когой, безуспешно пытаясь отказаться от этих материалов, ругался с их владельцами, но те требовали оплаты, угрожая судом.

—  Не следовало затевать непривычное дело, — со вздохом повторял Кандзю, понося прижимистых крестьян и хитрых плотников.

По ночам он зажигал фонарь, вытаскивал тощий бумаж­ник, листал конторскую книгу, щелкал на счетах и подолгу шептался с женой, подсчитывая убытки. В эти часы О-Сэн лежала без сна, прижимая к себе Котаро, думала о преврат­ностях судьбы, о том, как трудно жить на свете, и ее охва­тывало безрадостное чувство беспомощности, от которого она съеживалась и дрожала, как от пронизывающего до костей сквозняка, проникавшего под одеяло.

И все же положение было не столь безнадежным, как казалось на первый взгляд. Правда, сбыт уменьшился, сократились и доходы, но со временем Кандзю при его спо­собностях приноровился бы к ситуации, набил бы руку на сделках с хитрыми крестьянами и вероломными хозяевами полотницких мастерских. Тем более что репутация «Кандзю из крытой соломой хижины» держалась еще высо­ко, а в ближайшее время собирался развернуть большое строительство князь Мацудайра, и Кандзю уже вступил с ним в переговоры. Но, к сожалению, все его планы, все надежды унесло наводнение.

В тот год сезон дождей не принес достаточно влаги, с мая по середину июня солнце нещадно палило с безоблач­ного неба, и крестьяне уже стали побаиваться за посадки риса, когда начались непрерывные дожди, в течение двух дней — тридцатого июня и первого июля — был такой ливень, что телеги двигались, утопая по ступицы в воде.

—  При таком ливне через день начнется наводнение, — с опаской поговаривали крестьяне.

Но старики лишь смеялись над ними.

—  Издавна известно, что от долгих дождей не бывает наводнения, и нечего попусту сеять панику, — убеждали они.

Однако на этот раз старики ошиблись. Уже потом стало известно, что ливень прошел по всей восточной части Япо­нии, мощные потоки воды с верховьев рек Тонэгава и Аракава хлынули вниз, снося по дороге плотины. Река Сумида вышла из берегов, и ночью третьего июля началось неви­данное наводнение.

С  тех пор как Котаро перестали давать молоко и уже кормили кашей, он почему-то начал усиленно домогаться груди О-Сэн, особенно когда его укла­дывали в постель. Он не мог уснуть, пока ему не давали подержаться за грудь или прильнуть к ней губами. Вначале О-Сэн было нестерпимо щекотно, но ей пришлось привы­кать, иначе Котаро не засыпал. Вскоре она уже сама подставляла ему грудь, приговаривая:

—  Ты только не хватай ртом — маме щекотно, когда ты так делаешь. Вот, можешь потрогать ручками. Вот так — а теперь спи.

Когда они лежали рядом и Котаро сжимал одну грудь своими пальчиками, а к соску другой прикладывался губа­ми, странное чувство охватывало О-Сэн. Она судорожно прижимала к себе малютку, целовала ему щеки. Все ее тело расслаблялось, тяжелело, сладостная истома стесняла грудь. Казалось, будто она медленно падает вниз, в некую бездну, и этому падению нет конца...

В ту ночь Котаро раскапризничался, никак не хотел уснуть, все время хватался за грудь и так крепко сжимал ее, что О-Сэн наконец не выдержала, закричала от боли и оттолкнула его.

—  Ты делаешь мне больно, Котаро! Что с тобой? Почему не спишь? Чего-то боишься?

—  Мама плохая.

—  Почему плохая? — О-Сэн приподняла голову, стара­ясь разглядеть лицо малютки.

И в этот момент она услышала чьи-то хлюпающие по воде шаги. Вначале она подумала, что еще не совсем проснулась и это ей только кажется со сна, но, вновь прислушав­шись, поняла: это не сон.

—  Тетушка О-Цунэ, тетушка О-Цунэ, проснитесь! — закричала она.

Дальнейшее происходило как в тумане.

Она запомнила, как Кандзю попытался выйти наружу, но сразу же вернулся, сказав, что в дома[46] полно воды. Потом он и О-Цунэ с испуганными лицами собирали вещи, завязывали их в узлы. Снаружи слышались крики: «Вода прибывает, спасайтесь!» О-Сэн подхватила Котаро, ото­брала у О-Цунэ тяжелый узел и выскочила на улицу, где воды уже было по щиколотки. Издали доносились крики женщин и детей и перекрывавший их звон набатного коло­кола. Она все время заговаривала с привязанным за спиной Котаро, чтобы он не испугался:

—  Гляди, Котаро, как интересно — кругом вода, все люди идут. И мама идет. Вот вырастешь большой и тоже научишься ходить.

—  Ха-ха, мама идет — и я иду с ней. Ха-ха! — смеясь повторял Котаро слова О-Сэн.

Он смеялся, но О-Сэн чувствовала, как содрогается от страха его маленькое тельце. «Какой же ты молодец — тебе страшно, а ты не поддаешься. Такой малютка, а ведешь себя как мужчина», — шептала про себя О-Сэн, и слезы умиления катились у нее по щекам.

—  Ты у меня сильный, настоящий мужчина! — О-Сэн повернула голову, стараясь коснуться его щеки. — Тебе не страшно, правда? Мы сейчас пойдем вместе со всеми про­сить благословения у Каннон[47].

Она не помнила, где и когда потеряла из виду Кандзю и его жену. В районе Саруя О-Цунэ вдруг спохватилась, что забыла дома нечто важное. Пока она спорила с мужем, идти дальшеили же вернуться, толпа оттеснила О-Сэн. Больше она их не видела. Они заранее договорились идти в сторону Юсимы, к храму Тэндзин, и О-Сэн, решив, что они все равно там встретятся, не стала дожидаться и вместе с тол­пой двинулась к храму, но там их не было.

О-Сэн устроилась во времянке позади храма и провела в нем десять дней. Пострадавших скопилось там великое мно­жество, но Кандзю и О-Цунэ не появлялись. Наводнение охватило обширное пространство от Хондзё до Фукагавы, под водой оказалась и улица Асакуса вплоть до Хирокодзи в Уэно. И все же О-Сэн надеялась: когда вода схлынет и она вернется домой, Кандзю и О-Цунэ будут уже там — ведь они ушли налегке и никак не должны утонуть.

Вода начала отступать лишь на седьмой день. О-Сэн схо­дила в Хэйэмон поглядеть на их жилище. Наводнение там наделало бед — многие дома были разрушены или унесены водой. От большого амбара, принадлежавшего Кандзю, не осталось и следа, а вот их крытая соломой хижина чудом сохранилась, хотя и покосилась изрядно. На десятый день пол более-менее просох, и О-Сэн, по совету жены Томосукэ, покинула свое пристанище и вернулась домой. Кандзю и О-Цунэ так и не появились.

Но настоящие испытания, которые пришлось пережить О-Сэн, были еще впереди. Прежде все заботы об О-Сэн и ребенке брали на себя Кандзю и О-Цунэ, поэтому О-Сэн не приходилось думать о хлебе насущном. Теперь же она могла рассчитывать лишь на собственные силы. Еще хорошо, что была крыша над головой. Жена Томосукэ принесла несколько циновок, помогла залатать крышу и стены. Пока еще стояли теплые дни — и в хижине можно было жить. Времена наступили тяжелые, следовавшие одно за другим бедствия очерствили сердца людей. Они были вынуждены в первую очередь заботиться о себе, а на помощь другим уже не хватало ни сил, ни желания. Но все же Томосукэ выде­лил О-Сэн для продажи немного деревянных обрезков, и она на вырученные деньги кое-как сводила концы с конца­ми.

Ах, если бы вернулся Сёкити, думала она, когда стано­вилось невмоготу.

Неужели он ничего не знает о пожаре и наводнении? Не может быть, чтобы слухи об этом не дошли до Осаки. А если знает, мог бы хоть весточку подать. Но всякий раз она сама себя обрывала. Ведь с самого начала он предупреждал: «Не будем друг другу писать, письма только растравляют душу, а мне надо работать». Он и в Осаку-то уехал, чтобы поскорее скопить деньги на свадьбу, и трудится там в поте лица.

46

 Дома — помещение с земляным полом в японском доме. 

47

 Каннон — богиня милосердия.