Аку-аку

«Странно, почему они выбирают такого чудака, — подумал я. — Как будто нет более подходящих кандидатов».

Офицеру пришлось пустить в ход всю свою власть, чтобы заставить наших гостей сойти в лодки. Остался только бургомистр. Не знал я тогда, что он будет главным действующим лицом самого удивительного приключения, какое я когда-либо переживал.

На другой день рано утром меня разбудил скрежет якорных цепей. Натянув штаны, я вышел на палубу. Солнце уже пробудило краски, стерло ночные тени, и я увидел приветливый желто-зеленый остров. Вдали на склоне стояли нетленные истуканы. Но никто не жег костров, никто не молился божественному восходу, вообще никого не было видно. Остров казался безжизненным, словно жители приняли нас за работорговцев и ушли под землю. — Буэнос диас, сеньор.

Опять этот бургомистр. Приветствуя меня, он приподнял шляпу. Одну из наших шляп, потому что вчера он прибыл без головного убора.

— Буэнос диас, бургомистр, что-то не больно людно на берегу. — Верно, — согласился он. — Но эта земля теперь уже не наша, мы живем в деревне на другом конце острова, а сюда пускают только овец, которые принадлежат военным морякам. Посмотрите, — он указал на круглый пригорок.

В самом деле я отчетливо увидел стадо овец, которое серым одеялом ползло по склону.

Судно уже снялось с якоря, и залив остался позади. Мы скользили вдоль отвесных скал, хищный прибой здесь изгрыз вулканические породы, и получились головокружительные пропасти. Будто в разрезанном торте, чередовались ржаво-красные и желто-серые слои, а на самом верху гребень был оторочен зеленой травой и древними стенами, которые грозили свалиться с обрыва. Километр за километром шли неприступные кручи, потом остров опять сплющился, потянулась каменистая равнина, берущая начало у круглых травянистых конусов и бугров в глубине острова. Но нигде зелень не доходила до бурлящего прибоя, весь остров защитным валом окружало беспорядочное нагромождение черных лавовых глыб. В одном только место степь прорывалась к самому морю, и остров точно улыбался нам приветливой улыбкой, радуя глаз видом широкого солнечного пляжа.

— Анакена. — Бургомистр благоговейно склонил голову. — Здесь жили в старину короли. Вот на этом берегу высадился основатель нашего рода Хоту Матуа.

— А теперь кто тут живет?

— Никто. Только хижина пастухов стоит.

Я окликнул капитана, он согласился, что здесь отличное место для лагеря.

И этот залив скрылся позади, снова потянулся дикий берег с обрывами и глыбами лавы, и только на самом западе мы опять увидели плавно спадающий к морю откос и на нем деревню Хангароа. Белые домики в аккуратных садах, тут и там в окружении одиноких пальм и деревьев; на пригорках поодаль виднелись купы эвкалиптовых насаждений. Длинная ограда обозначала границу деревни, весь остальной остров был овцефермой военно-морских сил.

— Вот моя родина, — горделиво произнес бургомистр. Ничего не скажешь, красиво! Мы не могли оторвать глаз от берега. Даже Аннет притихла на руках у Ивон и как завороженная смотрела на кукольную деревушку под огромным голубым небом. Внезапно повсюду замелькали люди, и все они, кто бегом, кто верхом, мчались в одном направлении — туда, куда шло наше судно.

— До чего здорово! — восхищался Тур-младший. — Совсем как в театре.

Капитан распорядился поднять флаги, и они мелькали над кораблем всеми цветами радуги и всеми символами морского кода, начиная от «чумы» и кончая «почтой»; приветственно ревела судовая сирена. В ответ на берегу кто-то поднял на одиноком флагштоке чилийский флаг. Бургомистр вытер глаза рукавом.

— Сеньор, — заговорил он, — это страна Хоту Матуа. Это моя страна. Двадцать восемь лет я здесь бургомистром. Чем был бы остров Пасхи без меня? Ничем. Остров Пасхи — это я. Я — остров Пасхи, — твердил он с чувством, ударяя себя в грудь.

Полно, уж не Гитлера ли я вижу перед собой? Нет, конечно, нет, ведь этот дурачок бесконечно добрее и безобиднее. Он доволен тем, что у него есть. Даже не помышляет о том, чтобы отнять у овец земли по ту сторону ограды.

— Сеньор, — приступ красноречия продолжался, — мы с вами единственные знаменитые люди на этом острове. Все знают меня. А кто знает губернатора? Люди приезжали даже из Германии, чтобы взять для анализа кровь из моего уха. Из Глазго и Австрии пишут и просят прислать резные работы бургомистра острова Пасхи. Мир знает меня. Так дайте же мне вашу руку, сеньор, как друг!

Мы обменялись рукопожатием, и бургомистр вежливо попросил разрешения называть меня сеньором Кон-Тики.

Новый мыс заслонил деревню, пошли отвесные кручи и разбросанные у их подножия угрюмые лавовые островки, похожие на замки с остроконечными башнями. Бурлил прибой, буйные волны лихо обрушивались на камни и откатывались назад, раскачивая наше судно. Бургомистра укачало, и он побрел к шезлонгу, но все-таки прерывающимся голосом сообщил мне, что как раз здесь развивали свою деятельность птицечеловеки. Он показал на причудливую фигурку, которую Аннет уложила в кукольную кроватку.

За мысом мы вошли в своего рода открытый залив. Правда, берег и здесь был высокий и обрывистый, но все же намного ниже. Конные и пешие двигались более коротким путем, они срезали мыс, и на зеленом косогоре над обрывом уже скопилась тьма людей и коней. В одном месте люди будто струйкой стекали вниз по стенке к штурмуемым прибоем глыбам черной лавы, где кто-то спускал на воду лодку. И вот уже за нами, подпрыгивая на волнах, идет вельбот. Капитан подошел к берегу, насколько это было возможно, и отдал якорь.

Бургомистр сразу ожил.

— На нашем языке «здравствуйте, все» будет Иа-о-рана куруа, — прошептал он мне. — Крикни эти слова, когда сойдешь на берег, нашим это понравится.

Перевоз по буйным волнам доставил немало волнующих минут избранным, которые отправились на берег. Курчавый гребень поднял нас и швырнул за огромный камень; рулевой-островитянин искусно развернул лодку и успел увести ее от очередного вала. Здесь не было ни гавани, ни мола, только творения необузданной природы. За барьером из лавовых глыб на спускающейся вниз узкой полке плотной шеренгой стояли островитяне.

— Иа-о-рана куруа! — крикнул я что было мочи, когда мы пересекли рубеж их царства.

— Иа-о-рана куруа! — прокатилось по стенке ответное приветствие, и разом все зашевелились, чтобы помочь нам сойти на берег.

Кого только тут не было; казалось, нас встречали если не все, то почти все девятьсот жителей острова. Это были полинезийцы, правда далеко не чистокровные, и одежда на них при всей ее пестроте была явно заморского происхождения. Не успел я выбраться из пляшущей лодки, как меня схватила за руку сгорбленная старуха в платке.

— Секрет, сеньор, — хрипло прошептала она. Пододвинула поближе корзину с бататом, подняла один клубень и с таинственным видом дернула угол лежавшей под ним тряпки.

Я сказал спасибо и пошел дальше. Разглядеть я ничего не успел, но вряд ли секрет был такой уж важный, коли его поверяли на глазах толпы. Из тех, кто стоял вдоль полк:? многие держали в руках деревянные фигурки и какие-то узлы, однако больше никто мне ничего не предлагал. Пропуская нас мимо себя, они бормотали: «Иа-о-рана! Иа-о-рана!»

Вдоль гребня наверху чернела шеренга ожидающих, среди которых выделялся белый человек в развевающемся одеянии. Я сразу понял, кто это: самый могущественный человек на всем острове, патер Себастиан Энглерт. Он написал книгу о Пасхи. В Чили его называли некоронованным королем острова. «Если вы с ним подружитесь, — сказали мне там, — вам будут открыты все двери, но горе тому, кого он невзлюбит».

И вот он передо мной. Широкоплечий, осанистый, в длинной белой сутане, перевязанной шпуром в поясе, обут в большие блестящие башмаки, капюшон сутаны откинут. Он стоял на фоне сказочно синего неба с обнаженной головой и пышной бородой, напоминая апостола или пророка.

Глядя на румяное лицо с пытливыми, умными глазами в окружении улыбчивых морщинок, я протянул руку патеру.