Человек в круге

- А при чем здесь она?

- С. далеко глядел. Он заставил вертеться на вертеле Зиновия Борисовича Мещерского, отца Лены. С. записал ее в сионистки. Будто Лена работает на разведку государства Израиль! Это за то, что Лена отказала ему и не пошла к нему в постель. Шугов не знал этого. Он всеми средствами защищался. Тогда - и правильно сделал - написал в Политуправление пограничных войск КГБ прошение: разобраться с его судьбой и с судьбой его жены. Он прямо указал на С.

Я глядел на Железновского, потускневшего, какого-то уже подержанного. Почему он все это мне рассказывает? Верно ли, что Лена сейчас - любовница С.? Что нужно Железновскому? У него всегда каждый шаг продуман. Он не делает бесцельно ни одного шага.

- Ты не веришь мне, - уставился на меня Железновский. - Скажешь, что я отказался от нее? И перекладываю на тебя всю борьбу с ним. Ты думаешь так? Именно так?

- Я ничего не думаю. Я лишь прикидываю: а что теперь все это значит для жизни нашей дело с листиками Устава? И что выйдет, если я даже кинусь в борьбу с С.?

- Это уже серьезный разговор. С. поплыл на дрожжах... Снова поплыл. Я знаю, что ты был у него. Не доверяй ему ни слова. Не доверяй вообще плывущим на дрожжах!

- Но ты же плыл на дрожжах при, ну, скажем, твоим языком, знакомстве с двойником Лаврентия Павловича, ныне приговоренного и расстрелянного по всем строгим нашим законам!

- Э, друг! Есть разница. Я был молод, энергичен. И не я выступал инициатором. Я был исполнителем. А С. - разработчик идей. Он же и их прямой исполнитель. Сейчас мне жить нравится. Все пошло по накатанным колеям. Я, к примеру, забыт и прощен. А С. сделает так, чтобы все снова повернуть. Будет новая кровь, будут новые лагеря. А чтобы он не сделал этого...

- Надо у него отнять женщину, которую ты из-за самолюбия не хочешь оставлять старику? Это ты хочешь сказать?

- И это.

- Не ты вызволял сержантов. Вызволял их С., ты их в тюрьму загнал. И я не буду воевать против него по твоей воле. Ты - это ты, а я - это я. Ты еще у меня ответишь за железнодорожников, за Соломию Яковлевну Зудько, за ее мужа Соловьева. Ты ответишь за то, что бил тогда пограничника Смирнова.

- Ну что ж! А я тебя за все, что ты сказал... Я тебя... Я тебя убью!

Железновский повернулся будто на строевом плацу. Четко пошагал. Потом развернулся, поглядел на меня в упор:

- Ты - чокнулся. Я к тебе всегда шел... Шел очиститься. Ты же...

- Ты шел очиститься после того, как бил людей? А очищаться шел ко мне? Придумывая при этом... Не дать ли и этому путевочку на тот свет? Сколько же он обо мне знает! Он знает, как я пытал Соломию Зудько, никогда не бывшую в лагерях и не приговаривавшую своих соотечественниц к расстрелу! Она никогда не была похожа на ту, что стояла на фотографиях у ямы, где совершался расстрел. Ты это знаешь. И знаю это я. Ты знаешь, что ни один из железнодорожников не был врагом Родины, они не были и диверсантами, в которые вы их со своим двойником записали!

Я что-то кричал еще, а он спокойно стоял у двери и сочувственно смотрел на меня. Потом вздохнул и сказал на прощанье:

- Как трудно тебе, брат, жить на свете! Кричал бы уж только в газетах... Ну чего надрываешься? Лучше бы вызволил Лену из объятий этого любвеобильного старикашки. Женился бы на ней.

- А что же ты не женишься?

- Она не пойдет. Она знает мои проделки. Знает с тех пор еще... Тогда на танцах она потому и выбрала тебя, а не меня. Она чувствовала: я тот, ночной работник, который не любит отвечать, а любит спрашивать и выведывать. Она это насквозь во мне уловила.

На второй день я позвонил С. Позвонил из сотки, из кабинета моего друга, сделавшего бешеную карьеру и дослужившегося до заместителя редактора "Известий". С. ответил тут же, четко, уважительно, с чувством собственного достоинства.

- Здравствуй, здравствуй! - Он гудел весело и открыто, с какой-то даже любовью ко мне. - Слышал! На прочуханке? Совещаешься?

Я засмеялся.

- Ну впитывай, впитывай все новое! А я, знаешь, по-стариковски уж по-старому жить буду. Мы так жили и так будем жить. А твои знакомые в болотных сапогах - туда им и дорога. Ты знаешь, что я снова на службе? Полностью и безоговорочно.

- А чего же вам и звоню! Похвалить вас, попресмыкаться, поподхалимничать!

- Это правильно. Ласковое телятко две матки сосет.

- Вы мне хотели рассказать об одном сержанте, который у вас служит теперь?

- Это Шаруйко, что ли?

- Он и есть.

- А какой у тебя интерес к нему?

- Да думаю все... Как-то раскрутить хотя бы в душе все, что тогда видел.

- Смешной ты. И наивный. Или не заметил, как все повернуло? Ну чмокнули того... Кто к вам приезжал... Ну наломал он у вас дров! И что теперь? Об этом печалиться, когда такой ворох работы? Забудь и выплюнь! Не ты разотрешь, за тебя разотрут! Ты продвигайся лучше по газетной линии.

- И все же, Вячеслав Максимович. Как бы увидеть его?

- Можешь ты все-таки просить! Да приезжай хоть сейчас. Я его сегодня заступившим видел. Подменим, поговоришь. Машину прислать?

- Много чести, наверное?

- Значит, так. Жди машину. Через десять минут подъедет. И ко мне зайди потом.

Машина действительно подкатила ровно через десять минут. Когда мы приехали, Шаруйко уже подменили, он с любопытством оглядывал меня. Это был невысокого роста молодой еще человек. Лишь лицо, особенно глаза, опоясали морщинки, он был не по годам сед, правда, выглядел свежо, уверенно теперь глядел на меня.

- А я вас не знаю, - покачал головой. - Откуда вы меня знаете?

- По общему списку сержантов.

- А что, выходит, вы первый за нас хлопотали? Вячеслав Максимович в первый же день про вас сказал. Спасибо вам большое.

Я пожал плечами:

- За что спасибо мне? Вам спасибо, что выдержали.

Я увидел, как лицо этого человека в форме сморщилось в обиде, глаза увлажнились.

- Простите меня... Вы знали сержанта Матанцева?

- Тоже из списка.

- Я не прощу никогда этим бандюгам. Сколько жить буду - стрелять и вешать стану. Рука не дрогнет... Мы не успели на помощь... Они его... за то, мол, что права качал... ногами убили!

Я помолчал вместе с ним, потом осторожно сказал:

- Мне хотелось бы...

- Не надо! - Глаза его позеленели.

- Вы же еще не знаете, что я хотел вам сказать...

- Знаю. Вы хотели спросить, как нас... одним словом... Ну как все было тогда... Этого я вам не скажу!

- А почему?

- Не положено, - хмуро заявил Шаруйко. - Я расписался за это.

- Понятно, - протянул я.

- И Вячеслав Максимович об этом вас просил.

- О чем об этом?

- Чтобы вы не спрашивали. Про все про то.

- Ну, а о чем же мы будем говорить?

- Давайте лучше об Александре Дмитриевиче.

- А кто это? Погодите...

Шаруйко нахмурился, презрительно поглядел на меня:

- Вы не знаете, кто это? Это наш начальник заставы. О нем мне никто рта не заткнет, если я пожелаю рассказать. Вы знаете ли о том, что теперь делает жена Павликова?

- Нет, не знаю.

- Ну о чем же тогда с вами говорить? О том козле Шугове? Дезертире, враге, предателе? Давайте... Мне рассказывали, что вы о нем все расспрашиваете. Если бы этот козел появился, я бы и его кокнул, не моргнув глазом. Вы скажете: злой я человек! И тех бы кокнул, и этого бы... Да злой! Не прощу. И никому не прощу. Все еще ответят. И за все ответят.

Я помолчал.

- Чего молчите, если на разговор пришли?

- Откуда вы знаете, что я о Шугове пекусь? Я хочу узнать...

- Вот именно - узнать! Чтобы все по кругу потом пошло... Не он виноват! А погранзастава! Что его выпустила! А он - ягненочек. Только стоило бы нам крикнуть: "Стой, кто идет! Куда!" - и он бы передумал Родиной меняться... Да что вы за люди, эти интеллигенты? Все вам неймется! Все вы недовольство проявляете!

- Я лично доволен. Я работаю в газете. О людях пишу.