Человек в круге

- Нет, я дам тебе лишь для твоего творчества. Ты довообразишь и напишешь документальную ли, художественную ли вещь, в коей будет все это, нежно, как говорится, - оскалился, - увязано. Лады?

Я кивнул головой.

Мамчур достал из своего портфеля новую папку и, подойдя ко мне, глядя пронзительно в глаза, произнес:

- От себя отрываю. - Кивнул на портфель, добавил: - Все - тут ношу. Ты знаешь - безопаснее. Здесь не будут шмонать. Станут искать в квартире.

Я разочаровался в этой папке. Тут шли лишь перечисления: кто привлекался еще по делу полковника Шугова. Это на первом листке. На втором говорилось о Павликове, начальнике заставы. Ничего нового. Куркуль. Заботится лишь о собственной шкуре (если считать "куркульством" настоящую заботу командира о своих подчиненных). Потом перечислялись фамилии сержантов. Семи сержантов. Шаруйко, Матанцев, Веселов, Брыль, Кожушко, Семенов и Давитошвили. Они были названы лишь по фамилии. Ни данных, ни каких-либо сведений.

- И это все? - Я просмотрел папку тут же, при Мамчуре.

- Мало?

- Не скажу, что много.

- Тут очень много, если хорошо подумать. Ведь, прикинь, впервые названы настоящие фамилии.

- Но есть же список личного состава в...

- В архиве? И вас туда допустят? - Мамчур тут же перешел на "вы".

- Есть в отряде.

- Отряд полностью расформирован. Все офицеры отряда выведены из практической службы.

- Как это понять?

- Они уже не пограничники.

Я задумался: как же тогда должен искать имена, отчества сержантов?

- Ты правильно подумал. Уверен, ты не упомянул в своих письмах их имена. Теперь ты можешь сослаться на этот документ, который у тебя на руках, и сообщить их фамилии. Иначе любой комиссии долго искать каких-то там сержантов, бывших пограничников расформированной и разогнанной заставы.

Я тут же укусил майора:

- Вы же дали мне для творчества...

- Для творчества я держал бы это все у себя... Ты вот лучше что запиши! Откуда были призваны сержанты. Шаруйко - Киевская область, Мироновский район. Шаруйко с 1928 года, призывался уже после войны. Под оккупацией не был. Оттуда же, вы сами знаете, в пограничные войска не брали. Он один из того района, все остальные, с кем призывался, в воинских частях. Далее, Матанцев из Сибири, Красноярский край. Больше о нем ничего не знаю. Матанцев после ареста сопротивлялся. Поэтому загнан далеко, трудно отыскать. Тем более, фамилия Матанцев в Сибири нередка. Веселов из-под Москвы, город Электросталь. Записал? Брыль и Кожушко с Украины, Днепропетровская область. Я тебе сказал по поводу Шаруйко. Что, мол, под оккупацией, кто был, не брали. И что Шаруйко - единственный. С этими двумя с Украины - Брылем и Кожушко - мне непонятно что-то. Шли они вроде потом по переводу. Но больше тоже не знаю. Семенов - ленинградец, там живут его родители. Они уже спохватились и настойчиво разыскивают сына: писем-то нет! Давитошвили - тбилисец.

Я записал все.

- Приговора вы не видели? - спросил Мамчура.

- От восьми до двенадцати лет. Четырнадцать лишь Матанцеву. Я уже тебе сказал, почему. За строптивость. Матанцев отказался признать вину...

Дома меня (я уже жил в маленькой комнатушке, но отдельной) поджидала странная женщина, назвавшаяся артисткой. Я обычно активно следил за культурной жизнью своего городка на краю пропасти. В последнее время у нас появился поэт, которого Прудкогляд взял в литсотрудники, Петя Петров - с коломенскую версту ростом, шумный, напористый. Ему отдали "культурную часть" для освещения, они вместе с редактором вытаскивали из календаря очередную биографию, тискали ее, чуть подправив, в газету, обижаясь на меня за каждую крупную публикацию в республиканских и центральных газетах. Я потому и не обратил внимания, что к нам приехал какой-то филиал какого-то театра или какой-то филармонии. Вероника Кругловская представляла этот филиал ролью чтицы-декламатора. Оказывается, она жила непосредственно рядом с Еленой Мещерской совершенно случайно, где-то в "сферах" не слишком и низких.

Мне было приятно получить из рук чтицы пахнущий теми сказочными духами конверт. Он пришел быстро. Потому что чтица-декламатор, вся ее труппа летела до Ташкента самолетом, а из Ташкента их перебросили на военном транспорте, посадив на новом "вашем аэродроме", здесь, поблизости.

Кругловская Вероника стала щебетать, что она видит известного журналиста (это, выходит, меня). "Я попыталась как-то взять ваш репертуар и включить в свою программу. Мне очень приятно, что Елена Мещерская была точна в характеристике, - все это без остановки, - и мне очень приятно будет, если вы посетите сегодня наш концерт".

На этом приглашении бесцеремонно ворвался в мой кабинетик Петя Петров. Он изумленно воскликнул:

- Какая у вас в гостях дама! Я такой сроду и не видел!

Петров стал тут же читать свои стихи и, по-моему, они сразу же забыли, что я существую. Они пошли на улицу, а я крикнул:

- Петя, ты же зачем-то пришел?

- А-а! Да! В газете ошибка.

- Какая еще ошибка?

- А зайдите в типографию и посмотрите.

Я кинулся в типографию и сразу понял, что случилась беда. Там уже находились начальник политотдела Матвеев, начальник СМЕРШа Шмаринов, его новый работник Васильев. Матвеев мне спокойно сказал:

- Погляди, что ты наделал.

И подал мне газету, которую мы подписали с Мамчуром.

Я стал читать шпигель. И сразу нашел ошибку. Вместо И.В.Сталина стояло В.И.Сталин. Я растерянно глядел на них. Васильев подошел ко мне ближе и рысьими своими глазами изучал меня.

- Но, - сказал я, - мне кажется, что я не подписывал эту газету.

- Вам кажется? Или вы ее все-таки подписывали? - Васильев наступал на меня своим худым измученным телом. Он был молод, ему всего-то исполнилось месяц назад двадцать четыре года, однако он был очень настырный и уже несколько раз донимал меня.

- Погодите, капитан, - заступился за меня тактичный и всегда обходительный Матвеев. - Надо разобраться. Вы подписали с Мамчуром другую газету?

- А чего тут разбираться? - Васильев снова наступал.

В это время появился из-за спины всех этих крупных начальников мой редактор Прудкогляд. На глазах у него были слезы.

- Это не он. Это - я! - плаксиво произнес Прудкогляд. - Я поменял шпигель. Сказал, чтобы его набрали покрупнее...

Матвеев глядел на кающегося Прудкогляда - редактор что-то еще говорил - сочувственно. Потом тихо ему сказал:

- Веди в свой кабинет! - Поглядел на меня и добавил: - И вы шагайте с нами.

Мы - они, начальство, широко, вперевалочку, а Прудкогляд и я - мелкой трусцой - пошагали в кабинет редактора.

- Старый ты хрен! - бросил в лицо Прудкогляду начальник политотдела. - Всегда-то ты найдешь всем работу! - И к Шмаринову: - Собрать все газетки надо. Собрать. И уничтожить, пусть сам их сожжет!

Я пошел в свой кабинет. Руки у меня дрожали. Зашел Шмаринов. Мы давно с ним не встречались. Как-то утратилась наша спортивная дружба после того, как команда по сути распалась: несколько хороших игроков демобилизовалось.

Полковник сел на услужливо поданный мной стул. Я не мог еще сдерживать себя, волновался.

- Я все хотел тебя спросить, - сказал полковник, - ты в Москве видел Железновского?

- Я видел полковника Железновского в Ленинграде.

- Знаю, что полковник. А что же он там делал?

- Шерстил честной народ, - нервно выпалил я. - Вы не знаете?

- А ну потише, потише!

Я вытащил из стола ленинградскую газету.

- Поглядите. В тот самый период, когда там был Железновский со своей командой.

Шмаринов взял из моих рук газету, не стал особенно вчитываться, лишь пробежал глазами по заголовкам.

- Ну что же, нормально. Каждому свое... Он тебя видел?

- Встречался со мной. Но проститься не захотел. Наверное, узнал, что я написал о незаконном аресте Соломии Яковлевны Зудько.

Шмаринов положил передо мной газету, встал: