Страница 3 из 18
Мои ноги налились свинцом и отказывались двигаться. Сильный ветер подхватил широкую юбку моего белого летнего платья, подняв ее чуть не до бедер, когда я, наконец, занесла ногу, чтобы переступить порог восставшего как феникс из огня Фоксворт Холла.
Крис остановился рядом со мной и обнял меня за плечи:
— Доктор Кристофер Шеффилд с женой, — доброжелательно представился он. — А вы?
Сморщенный старик, казалось, неохотно протянул правую руку и пожал сильную загорелую руку Криса. Его тонкие губы сложились в кривую насмешливую улыбку, которую подчеркнул такой же насмешливый изгиб кустистой брови:
— Рад видеть вас, доктор Шеффилд.
Я не могла отвести взгляд от сгорбленного старика с водянистыми голубыми глазами. Эта улыбка, редкие волосы с широкими серебряными прядями, эти глаза с удивительно длинными ресницами… Отец!
Он выглядел, как выглядел бы наш отец, доживи он до таких же лет, как этот старик, и пройди он через все мыслимые и немыслимые в жизни страдания.
Мой отец, мой любимый, дорогой отец, который был отрадой моего детства! Как я была бы счастлива увидеть его когда-нибудь снова.
Крис все еще крепко держал тонкую старческую руку, и старик, наконец, сказал нам, кто он.
— Ваш давно пропавший дядюшка, который якобы погиб в Швейцарских Альпах пятьдесят семь лет тому назад.
ДЖОЭЛ ФОКСВОРТ
Крис поспешил как-то объяснить наше замешательство, так как оно явно отразилось на наших лицах.
— Моя жена потрясена, извините, — вежливо проговорил он. — Ведь ее девичья фамилия Фоксворт… Однако до сих пор она была уверена, что все ее родственники по материнской линии умерли.
Несколько раз на лицо старика, как призрачная тень, набегала кривая усмешка, прежде чем он смог изобразить на нем благочестивую доброту, наклеив ее как этикетку, которая должна была отражать чистоту его помыслов.
— Я понимаю, — слабым голосом произнес «дядя Джоэл», но этот шепот прозвучал как-то неприятно, так слабый ветер иногда пугающе шелестит мертвыми, опавшими листьями.
Глубоко в водянистых голубых глазах старика затаились какие-то темные тени, словно зловещие призраки. Я знала без объяснений, что Крис все припишет моему вновь разыгравшемуся воображению.
Никаких призраков, никаких теней, ничего нет… — пыталась я успокоить себя.
Заставив себя хотя бы на время отбросить все подозрения относительно этого старика, объявившего себя одним из старших, давно умерших братьев моей матери, я с интересом стала оглядывать вестибюль, служивший когда-то и танцевальным залом. Я слышала, что ветер снаружи усилился, а удары грома приблизились и накатывались один на другой — вероятно, гроза проходила прямо над нами.
Я вздохнула, вспомнив тот день, когда мне было двенадцать, и я пристально вглядывалась в дождь, ожидая человека, который иногда танцевал со мной в этом зале. Этот человек был вторым мужем мамы, а позднее стал отцом моего второго сына, Барта.
Я вздохнула, вспомнив, какой я была тогда молодой и искренней, полной надежд, уверенной в том, что мир прекрасен и милостив.
Казалось, меня ничто уже не должно было удивить и поразить, как ребенка, после того, как мы с Крисом повидали свет, побывали в Европе и в Азии, в Египте и Индии. Однако этот зал поразил меня своей изысканностью, как тогда, в мои двенадцать лет.
Да, приходится признать, что он снова поразил меня! Я разглядывала его с каким-то благоговейным страхом, который возник во мне помимо моего желания, странное чувство охватило меня, сердце мое учащенно забилось, кровь зашумела в ушах, стало жарко. Я увидела три люстры из хрусталя и золота. Они были огромны: около пятнадцати футов в диаметре, в каждой семь ярусов свечей, свечи были настоящие. А сколько раньше в них было ярусов? Пять? Три? Я не могла вспомнить. Я увидела огромные зеркала в позолоченных рамах, в них отражалась изысканная мебель в стиле Людовика XIV, расставленная вдоль стен зала для того, чтобы те, кто не танцует, могли посидеть, поговорить и понаблюдать за танцующими.
Вещи не могут помнить и ждать, так не должно быть! Но почему же этот восстановленный Фоксворт Холл поразил меня даже больше, чем прежний?
Потом я еще кое-что увидела — то, чего я никак не ожидала увидеть.
Две закругленных лестницы спускались слева и справа на обширное пространство мраморного пола, выложенного красными и белыми плитами, как шахматная доска. Неужели это те самые лестницы? Отремонтированные, но те же? Разве я не своими глазами видела огонь, пожиравший Фоксворт Холл и оставивший от него одни угли и дым? Все восемь каминов были налицо, как и мраморные лестницы. Причудливо изогнутые решетки перил и поручни из палисандрового дерева должны были сгореть, но они были на месте. Я проглотила жесткий комок, застрявший в горле. Я бы не хотела, чтобы дом был совсем новым, чтобы все в нем было новым, и ничего не осталось от старого.
Джоэл наблюдал за мной: вероятно, мое лицо больше выдавало мои чувства, чем лицо Криса. Когда наши глаза встретились, он быстро отвел взгляд и жестом пригласил нас следовать за ним. Он показал нам все великолепные комнаты первого этажа, но я следовала за ним скованно и молча, а все вопросы задавал Крис. Наконец, мы устроились в одной из гостиных, и Джоэл начал рассказывать о себе.
Перед этим он по пути довольно надолго задержался в огромной кухне, чтобы собрать нам завтрак. Отказавшись от помощи Криса, он появился с подносом, на котором был чай и сэндвичи со всякими деликатесами. У меня был плохой аппетит, но Крис, как и следовало ожидать, проголодался и быстро расправился с шестью тонкими сэндвичами, затем принялся за остальные, когда Джоэл налил ему вторую чашку чая. Я съела только маленький безвкусный сэндвич и отпила два глотка чая, очень крепкого и горячего, а потом стала ждать, когда Джоэл начнет свой рассказ.
Его голос был слаб и надтреснут, с какими-то хрипами, как будто он простудился и ему трудно говорить. Однако скоро я перестала это замечать, так как он стал рассказывать о том, что я давно хотела узнать: о наших бабушке и дедушке, о нашей матери и ее детстве. Очень скоро мне стало ясно, что Джоэл не любил своего отца, и только тогда я почувствовала расположение к нему.
— Вы называли вашего отца по имени? — я задала первый вопрос с тех пор, как он начал свое повествование. Мой голос прозвучал, как испуганный шепот, как будто Малькольм был где-то поблизости и мог нас услышать.
Его тонкие губы задвигались и сложились в некое подобие улыбки:
— Конечно. Мой брат Мал был на четыре года старше меня, и мы оба всегда обращались к отцу только по имени. Мы не считали это дерзостью. Называть его «папа» было как-то нелепо. Слово «папа» подразумевает теплые родственные отношения, которых у нас не было, да никто и не хотел их. Отцом мы тоже не могли его называть, так как настоящим отцом он никогда нам не был. Конечно, разговаривая с ним, мы называли его отцом. Если говорить правду, мы старались, чтобы он не видел и не слышал нас. Мы исчезали, когда он появлялся дома. У него было два офиса: один, главный, в городе, где он находился большую часть времени и откуда руководил всеми делами, второй — здесь, в этом доме. Он всегда работал. В офисе он восседал за массивным письменным столом, который отделял его от нас, как барьер. Даже находясь дома, он был отделен ото всех и неприступен. Он всегда был занят, всегда сам подходил к телефону в офисе, поэтому мы ничего не знали о его делах. Даже с матерью он редко разговаривал. По-моему, она принимала это, как должное. Изредка мы видели, как он держал на коленях нашу маленькую сестричку. Спрятавшись, мы со странной тоской наблюдали за ними.
Позднее, вспоминая наше детство, мы удивлялись, почему мы завидовали Коррин, ведь ее наказывали так же жестоко, как и нас. Однако мы видели, что отец всегда раскаивался, когда ему приходилось наказать ее. После оскорбления, порки или запирания на чердаке, а последнее было его любимым способом наказания, он приносил Коррин какой-нибудь дорогой подарок: драгоценности, куклу или игрушку. У нее было все, что может пожелать маленькая девочка, но если ей случалось в чем-нибудь провиниться, самая любимая ее вещь отбиралась и передавалась в церковь, которую он посещал. Она плакала и старалась вымолить прощение у него, но он так же легко от нее отворачивался, как в другое время легко шел навстречу ее желаниям.