Информация

Ричард вышел в коридор… Ничего. Просто мальчишки. Он слышал, как они ворочаются и перешептываются — там, у себя. А это было плохо: Марко был болен. Ричард вошел в спальню близнецов и сказал, что уже очень поздно. Они потребовали от него сказку — из тех новых сказок, которые он начал им рассказывать, не подумав хорошенько. Это были сказки о близнецах, которые в этих сказках неизменно отличались изобретательностью и храбростью. Ричард чувствовал беспокойство, рассказывая эти сказки (Мариус вдруг понял. Это был Марко…). А мальчики лежали в своих кроватях, стискивая детские кулачки и глядя в потолок одурманенными глазами. Никаких сказок, сказал Ричард. Но все же он рассказал им одну. В ней они отважно спасали папу — спасали и выхаживали, залечивая его раны.

Ричард прислонился к холодной наружной стене у оконной рамы. И подумал: Лунный человек год от года выглядит моложе. Раньше его лицо напоминало комическую маску: лицо клоуна. Но это было давно. Теперь вид у него самый обычный, как у любого нашего современника. Я знаю таких людей — круглощеких, бледных, лысых. Он похож на меня. Раньше его лицо улыбалось. Теперь оно умоляет. Он недоволен своим видом. Когда я состарюсь, он будет надувать губы и пускать слюни. Лунный человек станет похож на младенца — на бога младенцев.

Зачем эти машины? Зачем эти звезды? Зачем фунты и пенсы? Зачем туманы, зачем облака? Зачем холод и золото, зачем прах и ржа? Зачем бродяги и зачем вампирши, герцоги и вышибалы, драки и секс? Зачем самолеты, поезда, работа? Зачем презренный металл? Зачем время? Зачем грязь под ногами? Зачем огонь?

Сейчас я встану… Сейчас я встану, возьму чемодан и пойду в телефонную будку. И позвоню оттуда. Вот только кому? Бальфуру? Р. Ч. Сквайерсу? Киту Хорриджу? Гвину, своему самому старинному — единственному — другу: впрочем, Гвин никогда не входил в число кандидатов. И уже не войдет. Ричард понял, что этот ряд всегда замыкала Энстис (ждущая его в своем городском гнезде — пыльном и заваленном безделушками, где никогда не появится птенца), но Энстис уже не было в живых.

Ричард отвернулся от окна. Близнецы спали. Даже больше, чем просто спали. Их тела были похожи на тела павших на поле битвы, неподвижные, брошенные. Они тоже были похожи на мертвых… Ричарду не хотелось рассказывать им эти сказки о них самих. От них один вред. Эти сказки напомнили Ричарду порнографию.

Но порнография — это наблюдение за актом любви.

Если бы он забрался в межгалактический корабль своих рыданий и полетел по Кэлчок-стрит, через Уэствей с его постами транспортной полиции и мигающими глазами светофоров к Виндзор-Корт, прошел мимо ночного портье и камеры ночного слежения и проследил кабель, ведущий в квартиру — в Клубный Мир Стива Кузенса…

— У меня нет слов, — сказал Стив. — Для него у меня просто нет слов.

Он сидел голый в черном кожаном кресле и думал о том, кому или чему он хочет причинить зло. Он проводил наблюдение за порнографией, которая сама вела наблюдение за половым актом. Стив следил за наблюдавшими. И все это были химеры, потому что если то, что вы смотрите, вам ничего не напоминает, то вам не следует это смотреть. Вам на самом деле не следует это смотреть.

Порнография может стереть ваши тормозные колодки, и вы слетите с катушек…

Для Стива было очень важно, что он сам выбирает, чем ему заниматься. Другие думают, что они сами выбрали свою жизнь, к примеру, выбрали преступную жизнь, — висельники повторяли клише висельников. «В этом мире ты сам за себя отвечаешь». «Никто в этой жизни с тобой цацкаться не будет» — в этой преступной жизни. Но не они выбрали эту жизнь. Она выбрала их.

Стиву никогда не хотелось вписываться в принятые рамки. Он никогда не хотел, чтобы из него получился складный и законченный портрет. Нет, отец не насиловал его в детстве. Да, в детстве он мучил животных. Нет, у него не было привычки снимать свои преступные действия на камеру. Пожизненный ипохондрик: да. Латентный гомосексуалист: нет. Не вписывайся в рамки и поступай не как все. Например, как те акушерки, которые душат новорожденных младенцев, или тот миллионер, который посылает отрезанное ухо своей дочери тому, кто занимается похищением людей.

Хотя Стив верил, что в порнографии содержится информация, которая ему нужна, он никак не мог ее обнаружить. Порнография видимого спектра: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Мальчик с девочкой или девочка с девочкой и мальчик с мальчиком: это ничего не говорило ему о том, чему или кому он хочет причинить вред. Но сегодня ночью он это понял. И он был готов.

И информация пришла к нему из ниоткуда — с той, неожиданной стороны. Стив не был из тех, кто наблюдает за чем-то, а потом идет и делает это.

Он сидел у себя дома, голый, в черном кресле. Перед его глазами мелькало нечто абсолютно заурядное. Американское жесткое порно, грубо и варварски снятое. Название? «Крошки из пробирки». По сценарию всем женщинам в фильме была минута от роду. Их создали ученые мужчины по собственным разработкам. Они смешивали ДНК в пробирке, затем подвергали воздействию микроволн или еще какой-то хреновины, и тогда они рождались. С длинными и пышными волосами, с украшениями, с татуировками и приподнятой грудью, с браслетами на лодыжках и пирсингом. И при этом им была минута от роду. Вставки между сценами секса должны были быть смешными. Однако все это лишь напоминало зрителю, что люди, занимающиеся порнографией, начисто лишены чувства юмора. Это необходимое условие. Абсолютно все в порнографии абсолютно лишены чувства юмора. И Стив никогда не понимал почему.

«Крошки из пробирки». Он уже отсмотрел четыре совокупления, когда это случилось. Ученый и его создание кончали, лежа на полу лаборатории. И тут осторожно вошел котенок. Они лежат на полу, все в поту, и тут осторожно входит котенок. Актер улыбнулся, и актриса ответила ему улыбкой: их улыбки выражали полное доверие и взаимное всепрощение. А котенок (рыжий или это называется черепаховый?) проходит между ними с изысканной осторожностью, мягко ступая, смотрит на них с любопытством, не имея ни малейшего понятия об окружающей реальности. Об эргономической реальности. И Стив понял, кому он хочет причинить зло.

Это заставило его сделать нечто, чего он на своей памяти никогда прежде не делал — или, может быть, делал когда-то давно, когда ему была минута от роду. Он попытался заплакать. Котята, появившиеся на помойке и оставшиеся без матери, не чувствуют боли и не пытаются бежать, даже когда их усы начинают трещать в языках приближающегося пламени. У него словно не было легких; напряженные мышцы голого живота вздулись и затвердели. Но ничего не вышло.

Стив хотел причинить вред себе. Не себе теперешнему. А себе тогдашнему.

Он поднес руку к глазам.

— Они выводят меня из себя, — сказал он, чтобы оттянуть этот момент. — Они выводят меня из себя, — сказал он, чтобы выиграть немного времени.

~ ~ ~

Была весна: сезон комедии.

В финале комедии всем все прощается. Все препятствия преодолены, все недоразумения разрешены. Все приходят к радостному согласию. Коварные интриганы, неисправимые педанты изгоняются раз и навсегда. И все с упоением взирают на сочетающихся браком влюбленных.

Но нам не очень-то повезло с нашими сезонами. По крайней мере, пока. Случается, сатира выпадает у нас на лето, комедия приходится на осень, а приключенческий роман — на зиму.

А сейчас была весна. Сезон комедии.

Но у комедии есть две противоположности, и трагедия, к счастью, лишь одна из них. Не бойтесь. Вы в надежных руках. Приличия будут строго соблюдены.

Марко Талл быстро шел по Портобелло-роуд, держась за руку Лизетгы. На улице, если Марко не развлекать, он смотрел на все искоса, исполненным скептицизма взглядом. Вздернутая верхняя губа обнажала его верхние зубки. Он выглядел не столько напуганным, сколько перегруженным: кругом было слишком много непонятного, запутанного, слишком много чувственных впечатлений, слишком много влекущих, незавершенных сюжетов. Была пятница: подошла к концу неделя легкого недомогания. Лизетта шла быстрой и легкой походкой. Чтобы не отставать. Марко не трусил следом, а шел и бежал, а потом снова шел и снова бежал.