Страница 55 из 73
По «переулку» с Булгариным и Гречем можно было ходить за их связи и знакомства в додекабрьские времена.
Греч в 1815–1820 гг. был одним из самых левых журналистов России. И у него и у Булгарина было немало знакомых среди будущих деятелей тайных обществ. Но в 1820 г. Греч перепугался насмерть: он узнал, что Александр I заподозрил в нем виновника семеновской истории и спрашивал о том Чаадаева (см. гл. III).
Испуг сломил Греча. Он «сохранил» журналиста от участия в заговоре 14 декабря, хотя и Греч и Булгарин о тайном обществе хорошо знали и, если бы восстание победило, на другой день, конечно, предложили бы новой власти свои услуги.
Вот характерная сцена (начало 20-х годов) в описании самого Греча:
«Однажды Булгарин (тогда еще холостой) давал нам ужин. Собралось человек пятнадцать. После шампанского давай читать стихи, а там и петь рылеевские песни. Не все были либералы, а все слушали с удовольствием и искренне смеялись . Только Булгарин выбегал иногда в другую комнату. На следующий день прихожу к Булгарину и вижу его расстроенным, больным, в большом смущении. Он струсил этой оргии и выбегал, чтоб посмотреть, не взобрался ли на балкон квартальный, чтобы подслушать, что читают и поют. У него всегда чесалось за ухом при таких случаях». (ПЗ, VII-2, 116–117).
Во время допроса Александра Бестужева Николай I допытывался, не замешаны ли в бунте Булгарин и Греч. Бестужев категорически отрицал это.
После 14 декабря биография Греча как будто ясна: вместе с Булгариным поддерживает власть пером, прославляя печатно и донося рукописно.
Когда Герцен заводит лондонскую типографию, Греч становится почти столь же любимой его мишенью, как и Липранди:
«Генерал-адъютант Ржевусский и генерал-редактор „Северной пчелы“ Н. И. Греч начинают плач двух Рогнед на гробе николаевской ценсуры…»
«Кто не знал, кто такое была „Северная Пчела“ в блаженные времена Николая Павловича, Николая Ивановича и Фаддея Бенедиктовича…»
«Греч жует старыми зубами яства юбилейные…» и т. п.
Но человек сложен, в нем настоящее всегда переплетается с прошедшим, и в самые нехорошие годы доносчик Греч переписывается с сосланным Александром Бестужевым и посылает ему книги.
После приговора он пытается получить свидание с Николаем Бестужевым, а когда запретили, прощается с ним письменно. (Михаил Бестужев, впрочем, свидетельствовал, что его брат записку разорвал и к Гречу относился с подозрением.)
Греч — верный слуга власти и в то же время циник, знающий «что почём»; литературный доносчик, но притом острый, ядовитый наблюдатель; человек, защищающий такие вещи, которых даже власть несколько стеснялась, но сам по себе — очень умный и хорошо владеющий пером.
На восьмом десятке лет Н. И. Греч принимается за мемуары, разумеется, самую ценную часть своего необозримого и быстро забытого литературного наследия.
Времена переменились: в 1860 г. требовалось меньше храбрости, чем в 1826 г. К тому же Гречу было приятно писать о старом времени, и особенно о декабристах, которые Греча «в худшем виде» не знали, ибо ушли на каторгу, когда он еще был не так плох. Греч ясно понимал, что многое из того, что он пишет (придворные сплетни, ядовитые зарисовки весьма крупных
персон, воспоминания о декабристах), напечатано быть не может (даже в первом издании его «Записок», в 1886 г., были целые страницы «точек», т. е. цензурных купюр, и только в 1934 г. в советском издательстве Academia воспоминания Греча вышли полностью). И все же Греч был не лишен честолюбивых планов представить свои воспоминания на общественный суд. Еще в самом начале «Записок» он полемизирует со своим ярым врагом и хулителем Герценом и намекает, что создает версию исторических событий, которая должна опрокинуть концепцию Вольной печати.
В то же время кое-какие страницы из мемуаров Греча начинают просачиваться в печать. Можно заключить, что с ними познакомился, например, Михаил Иванович Семевский. В его статье «Александр Александрович Бестужев», помещенной в «Отечественных записках» в июле 1860 г., увидел свет первый отрывок из воспоминаний Греча под заголовком «Александр, Николай, Михаил, Петр и Павел Бестужевы. Отрывок из записок Н. И. Греча».
Большего в России напечатать нельзя было. И вдруг воспоминания Греча всплывают в бесцензурных заграничных изданиях Гербеля и… Герцена.
Издатели сразу оценили ценность воспоминаний Греча о декабристах: несмотря на то что многое там неточно, даже искажено, и автор декабристских убеждений не разделяет, все же это были записки современника и очевидца, человека, сидевшего с этими людьми на их собраниях, жившего с некоторыми на одной квартире и сотрудничавшего в одних журналах.
В «Полярной звезде» никогда еще не появлялись мемуары (пусть очень краткие) о таком широком круге декабристов: П. И. Пестеле, К. Ф. Рылееве, С. И. Муравьеве-Апостоле, П. г. Каховском, В. К. Кюхельбекере, А. И. Якубовиче, о всех пятерых Бестужевых, И. И. Пущине, Н. И. Тургеневе, Н. П. Репине, А. О. Корниловиче, К. П. Торсоне, И. А. Анненкове, В. П. Ивашеве, А. Ф. фон-дер-Бриггене, М. К. Кюхельбекере, г. С. Батенькове, В. И. Штейнгеле, Е. П. Оболенском, П. А. Муханове, Н. Р. Цебрикове.
Эти воспоминания очень интересны: в них множество любопытных, хотя и не всегда правдивых, подробностей.
И не кто иной, как Греч, пишет в этих мемуарах такие, например, строки об Александре Бестужеве:
«Нам остается только жалеть о потере этого человека, который при другой обстановке сделался бы полезным своему отечеству, знаменитым писателем, великим полководцем; может быть, граф Бестужев отстоял бы Севастополь» (ПЗ, VII-2, 102).
О страданиях Михаила Кюхельбекера, разлученного с женой: «Должно же непременно быть возмездие на том свете за бедствия, претерпеваемые людьми в нынешнем от варварских законов, вымышленных невежеством, злобою и фанатизмом» (там же, 118).
О двадцатилетнем одиночном заключении г. С. Батенькова:
«За что же бедный Батеньков (невинный во всякой земле, кроме Персии, Турции и России) пострадал более других?» (там же, 121).
«Петр Александрович Муханов , двоюродный брат форшнейдера просвещения. Жаль, что не сослали этого — тогда не было бы на каторге русское просвещение» (там же, 122).
Вот какие воспоминания писал Николай Иванович Греч на закате своих дней.
Издатели «Полярной звезды», представляя читателям «Записки недекабриста», ни словом не обмолвились о том, что знают автора, и не допустили обычных острых выпадов по адресу Греча.
Надо думать, корреспондент, приславший «Записки», просил Герцена и Огарева не подавать вида, будто им известно, кто писал, иначе Греч догадается, кто прислалего рукопись в Лондон.
Прошло несколько лет, Греч скончался в возрасте 84 лет, а его жена Евгения Николаевна Греч предложила те же воспоминания «главнокомандующему» русской реакционной журналистики М. Н. Каткову для его «Русского вестника». 4 июля 1868 г. Евгения Греч извинялась перед П. И. Бартеневым, что не передала мемуаров покойного мужа для его «Русского архива»: «Так как мне пришлось слегка коснуться Герцена, то я и обратилась к „Русскому вестнику“, который много раз писал против лондонских агитаторов».
В «Русском вестнике» большая публикация «Из записок Н. И. Греча» сопровождалась следующим редакционным комментарием: «Эти любопытные записки доставлены нам для напечатания вдовою Н. И. Греча, не желающей, чтобы произведения его пера оставались достоянием контрабандной печати (Записки в первый раз появились в печати на страницах „Полярной звезды“). Е. Н. Греч в письме своем указывает, каким путем записки Николая Ивановича проникли в издание г. Герцена: