Страница 4 из 73
Герцен приглашает свободно высказываться представителей самых различных течений, потому что не только крайним революционерам, но даже весьма умеренным либералам было очень трудно, часто невозможно печататься в России, не скрывая своих взглядов.
Восклицая «С нами революция, с нами социализм!», Герцен в то же время объясняет своим читателям, что неотъемлемой частью его убеждений является интерес, внимание, готовность полемизировать, открыто обсуждать иные убеждения. Он заявляет далее, что не имеет системы или учения, так как вместе с этими терминами в философию и политику того времени очень часто вторгались исключительность и нетерпимость к инакомыслящим:
«У нас нет никакой системы, никакого учения. Мы равно приглашаем наших европейцев и наших панславистов, умеренных и неумеренных, осторожных и неосторожных. Мы исключаем одно то, что будет писано в смысле самодержавного правительства, с целью упрочить современный порядок дел в России, ибо все усилия наши только к тому и устремлены, чтоб его заменить свободными и народными учреждениями. Что же касается до средств, мы открываем настежь все двери, вызываем на все споры. Мы не отвечаем за мнения, изложенные не нами; нам случалось уже печатать вещи, прямо противоположные нашему убеждению, но сходные в цели. Роль ценсора нам еще противна со времен русской жизни» (ПЗ, 1, 224).
И само издание, и все его главные особенности определяются одним желанием — разбудить, растормошить, вызвать отклик: «На другой или третий день после смерти Николая мне пришло в голову, что периодическое обозрение, может, будет иметь больше средств притяжения, нежели одна „типографская возможность“» (ПЗ, II, 253). «Типографская возможность» 1853–1854 гг. отныне заменялась изданием, которое Герцен первоначально назвал «третным обозрением» (т. е. обозрением, выходящим раз в треть года, через четыре месяца).
В «Объявлении» Герцен сообщал, что не будет открывать подписки прежде декабря месяца: «Для подписки нам необходимо знать, будут ли нам посылать статьи, будем ли мы поддержаны из России? Тогда только мы и будем в возможности определить, три или четыре тома можем мы издавать в год» (XII, 270). Однако уже во II книге «Полярной звезды» Герцен писал: «„Полярная звезда“ может только быть сборником, являющимся два раза в год без определенного времени, вследствие чего не будет и подписки» (ПЗ, II, 271).
В конце концов «Полярную звезду» удалось выпускать не больше одного раза в год, однако и при этой замедленной периодичности расчет Герцена оказался совершенно верным: регулярное издание было значительно более эффективно, чем «типографская возможность».
Сам тип издания — обозрение, журнал, альманах — соответствовал русской исторической традиции, учитывал ту большую роль, которую такие издания играли в общественной жизни страны, начиная со второй половины XVIII столетия. Журналы и альманахи — это был мир Новикова, Крылова, Карамзина, декабристов, Пушкина, Белинского.
Альманах, альманашник, читатель альманахов и журналов, разрезающий где-нибудь в университете, гостиной или кофейне только что полученную новинку, довольный «Обозрением» Бестужева или возмущенный охранительной руладой Греча, завлеченный рассуждением Пушкина или нападением Белинского, — вот какова была предыстория новой «Полярной звезды».
Даже из одного «Объявления» читатель мог догадаться, как богат и разнообразен будет альманах и как велики опыт и мастерство Герцена — издателя и редактора:
«Мы желали бы иметь в каждой части одну общую статью (философия революции, социализм), одну историческую или статистическую статью о России или о мире славянском; разбор какого-нибудь замечательного сочинения и одну оригинальную литературную статью; далее идет смесь, письма, хроника и пр. „Полярная звезда“ должна быть — и это одно из самых горячих желаний наших — убежищем всех рукописей, тонущих в императорской ценсуре, всех изувеченных ею…» (XII, 270).
Итак, все меры были приняты, все обращения сделаны. Программа, структура «Полярной звезды» — все было нацелено на завоевание русских читателей и сотрудников.
Однако прежде пришли ответы от западноевропейских демократов, приветствовавших начинание Герцена и объявивших, что готовы помогать и участвовать.
1 июля 1855 г. прислал письмо Ж. Мишле, затем Д. Маццини; 23 июля отозвался Прудон, 25 — В. Гюго; в те же дни пришла статья «Нет социализма без республики» французского революционера Альфреда Таландье, немало пострадавшего и отсидевшего при Луи Филиппе и Наполеоне III. Уже перед самым выходом 1 тома откликнулся герой польского восстания 1831 г. старый профессор-эмигрант И. Лелевель.
Иностранцы отозвались, но Россия молчала. Обещанный срок — годовщина казни пятерых — подходил, и Герцен понял, что пора 1 книгу выпускать в свет. Перелистывая сейчас, более века спустя, первый томик «Полярной звезды», мы можем только удивляться тому, что сделал один человек за сравнительно короткое время.
Вильям Линтон, английский рабочий-гравер, литератор и участник движения чартистов, выполнил по просьбе своего друга Герцена знаменитое изображение на обложке и титульном листе — пять профилей: Рылеева, Бестужева-Рюмина, Муравьева-Апостола, Пестеля и Каховского. В их лицах почти нет портретного сходства, они скорее напоминают античные скульптурные портреты, и сделано это, конечно, сознательно: ведь декабристы зачитывались Плутархом, они сами видели в себе героев и мучеников наподобие древних: Брута, Периклеса, Гракхов. К тому же за три десятилетия реальные образы пятерых сделались легендой и тайной…
Все это Линтон сумел передать в условной манере. Зато топор и плаха, чернеющие под медальоном с пятью изображениями, выписаны точно, реалистически.
«„Полярная звезда“, — писал один из современников, — альманах в память Рылеева и Бестужева и их трех несчастных товарищей; на обертке виньетка с их пятью медальонами, которые освещены лучами звезды, восходящей из туч». На титульном листе эпиграф:
Один из русских корреспондентов позже требовал уточнить программу «Полярной звезды»; разум-де не «политическая категория».
«Вам не нравится эпиграф „Да здравствует разум!“ — отвечал Герцен. — А мне кажется, что это единственный возглас, который остался неизношенным после воззваний красных, трехцветных, синих и белых. Во имя разума, во имя света, и только во имя их победится тьма. Оттого-то и не удались все революции, что они шли не под хоругвию разума, а чувства, верований» (XII, 317).
Перевернув титульный лист, мы видим «Объявление» о «Полярной звезде», перепечатанное с отдельного листка.
Затем идет открытое письмо Герцена к императору Александру II, под которым выставлена дата — 10 марта 1855 г.
Большие возможности мирных преобразований, заложенные в самой русской обстановке этого периода, — вот основная мысль письма. Герцен увлечен идеей, что императорская власть, необычайно сильная в России, абстрактно говоря, может без особых препятствий направить свою мощь на «благодетельные реформы».
«Государь! От вас ждут кротости, от вас ждут человеческого сердца. Вы необыкновенно счастливы!» (ПЗ, I, II).
Однако смысл и направление такого письма станут понятнее, если представить, в каком окружении оно появляется. Эпиграфом к «Письму» Герцен взял отрывок из «Оды на день тезоименитства его императорского высочества великого князя Александра Николаевича», написанной Рылеевым в 1823 г. Там были строки: