Страница 15 из 36
То был, можно сказать, постоянный фон, реформаторская основа, которая особенно сильно укрепилась в начале александровского царствования, но не совсем исчезла даже в гонениях последних его лет.
Не вдаваясь, однако, в частности, присмотримся к двум серьезным попыткам произвести коренные, можно сказать, революционные (особенно, если б они вышли!) планы «верхних преобразований».
Прежде всего, конечно, попытка Сперанского.
В 1807–1812 годах талантливейший администратор, великолепный знаток всех тонкостей российского правления задумал и разработал сложную, многоступенчатую реформу сверху, которая постепенно, учитывая интересы разных общественных групп, должна была завершиться двумя главными результатами — конституцией и отменой крепостного права.
Здесь снова не можем удержаться, чтобы не задеть многих, боюсь, очень многих наших историков. Сколь часто указывают они из своего XX века, как следовало бы действовать разным героям минувших столетий, в чем те ошибались, что переоценивали и что недооценивали. Иной профессор, например, столь явно видит ошибки народников, что нет сомнения — если бы он сам пошел в народ, мужики непременно поднялись бы… Сперанского кто только не критиковал, включая и Льва Толстого, — и Россию-то он не понимал, и самоуверен был, и самодоволен. Рядом советских историков необыкновенный государственный деятель, сделавший фантастическую карьеру (из поповичей — в первые министры!), осуждался, по сути, за то, что он не стал крайним революционером, типа, скажем, Пестеля, что хотел примирить помещичьи, государственные и крестьянские интересы, что возлагал надежды на «обманщика-царя»…
Оспаривая подобные суждения как неисторичные, заметим: главный довод многих критиков, включая и автора «Войны и мира», не всегда отчетливо сознаваемый, но основной — реформы Сперанского не получились. Из этого сразу делался вывод, что и не могли получиться, а это уж далеко не бесспорно.
Что же касается желания Сперанского сохранить помещиков, то здесь нужно сказать: он был исторически прав. Простое уничтожение правящего слоя отнюдь не всегда — большое достижение для страны. Англичане, сохранившие во время революции XVII века и помещиков, и буржуа, освежили, укрепили свой строй. Российское дворянство при всей его крепостнической хищности продолжало оставаться главным носителем просвещения, культуры, исторической традиции; в начале XIX века оно было, можно сказать, незаменимо при слабости русской буржуазии и темноте многомиллионного крестьянства.
Сколько написано о «положительных результатах» ликвидации класса помещиков в 1917 году, но не было и не будет ни одного исторического явления, которое имело бы одни положительные стороны; известные общественные, моральные потери происходят даже при ликвидации безусловно старого, отжившего.
Сперанский знал, чего хотел, его планы не были утопичны, это был интереснейший проект «революции сверху», который зашел далеко. К осени 1809 года министр разработал план государственных преобразований: в центре его были идеи законности, выборности части чиновников, их ответственности, разделения власти; наконец, известное конституционное ограничение самодержавия. Сперанский считал также необходимым одновременное расширение гласности, свободы печати, однако «в известных, точно определенных размерах».
Не вдаваясь в подробности, заметим, что реформатор как реалист-практик пытался примирить новые идеи с существующими порядками, поэтому выборность он все время уравновешивает правом властей, правом царя утверждать или отменять решения выборных органов. Так, министры, согласно планам Сперанского, ответственны перед законодательным органом, думой, однако назначаются и смещаются царем. Судей, а также присяжных должны выбирать местные думы, но царская власть все это контролирует и утверждает. Зато император и предлагает законы, и окончательно их утверждает; однако ни один закон не имеет силы без рассмотрения в Государственной думе.
1 января 1810 года был торжественно открыт Государственный совет, который мыслился как верхняя палата российского парламента; нижняя, выборная палата, Государственная дума, а также окружные и губернские думы должны быть провозглашены 1 мая, а собраны 1 сентября того же года.
Двухпалатный парламент. Можно сколько угодно перечислять его недостатки и слабости: избирательное право отнюдь не всеобщее, явное преобладание дворянства, сохраняется огромная роль самодержца. И все же, все же…
Это было бы огромное событие, новый шаг в политической истории страны; со временем подобное учреждение могло окрепнуть, наполниться новым содержанием, стать важной политической школой для тех сил, на которые разумный самодержец сумел бы опереться; и тогда легче было бы осуществить другие реформы, о которых уже давно говорили в русском обществе, — переменить суд, бесконтрольное чиновничье управление, реформировать города, армию…
Сам Александр соглашался с тем, что новое правление, даже в столь урезанном виде, было бы сигналом к расширению представительства народа: кроме дворянского сословия к выборам допускалось и «среднее состояние» (купцы, мещане, государственные крестьяне); низшие же «состояния» (крепостные, мастеровые, домашние слуги) пока получали гражданские права без политических; а поскольку голосование крепостных крестьян было явной бессмыслицей, само собой предусматривалось их постепенное, осторожное освобождение…
1810 год. Опять же, не зная «ответа задачи», легко вообразить: осенью того года Россия становится конституционной монархией, а через несколько лет — страной без крепостного права, с обновленными судами.
Однако Государственная дума вдруг «пропала»; задержалась на 95 лет, до октября 1905-го.
И крепостное право, о котором уже давно (с 1760-х гг.) известно, что оно менее выгодно, чем вольный найм, также «решило» продержаться еще полстолетия…
Удивительна все же российская история: случайность; появление или смена правительственного лица — и жизнь народа, кажется, определяется на 50, 100 лет, на несколько поколений…
Много спорят о подробностях, о причинах внезапной опалы и ссылки Сперанского в 1812 году, о «таинственном повороте» в настроениях императора, который ведь сам хотел реформ и действовал «по Лагарпу». Часто эту столь внезапную остановку объясняли военной угрозой, приближением, а затем началом войны с Наполеоном.
Действительно, «Бонапарт у ворот» — это сильный довод против решительных перемен. Но вот двухлетняя великая схватка 1812–1814 годов завершается крахом Наполеона; авторитет Александра I сильно возрастает и в России, и в Европе (вспомним пушкинское — «И русский царь — глава царей»). И тут-то Александр делает вторую попытку «уподобиться Петру»; один этот факт говорит о том, что его мысли о коренных преобразованиях вовсе не каприз, что были, очевидно, другие причины, помешавшие Сперанскому закончить дело. Более того, сам Сперанский, переживший унижение, временную ссылку и затем возвращенный к административной деятельности (пусть не на столь высоком уровне, как прежде), кажется, искренне пришел к выводу, что он ошибался, что России рано еще иметь даже умеренную конституцию; во всяком случае, в письмах к Александру он неоднократно кается.
Но вот сам Александр еще не раздумал, еще пытается…
Сохранились примечательные проекты 1815–1818 годов, документы, на этот раз создававшиеся в глубокой тайне (тогда как о планах Сперанского было довольно широко известно).
Один из старинных друзей и сподвижников императора, Н. Н. Новосильцев разрабатывает «Уставную грамоту Российской империи» — все ту же конституцию, родственную замыслам Сперанского (правда, власть императора предполагается еще большей, чем в проектах 1809–1810 гг.). В эту пору царь обидел российскую мыслящую публику, даровав конституции Финляндии и Польше, заметив полякам, что они должны показать России «благодетельный пример». Вообще, где только мог, Александр старался внушить европейским монархам, что полезнее им быть не абсолютными, а конституционными. Франция после Наполеона была в известной степени обязана русскому царю тем, что получила палату депутатов (возвратившиеся Бурбоны «ничего не забыли и ничему не научились», а поэтому надеялись управлять без конституции); недавно были опубликованы любопытные инструкции Александра I русскому послу в Испании Д. П. Татищеву, где предписывалось всячески нажимать на деспотически настроенного Фердинанда VII, чтобы тот не упрямился и поскорее укреплял свой режим созывом кортесов…