Бухта Туманов

Остановился и Синицын.

В ночной тишине голоса звучали торжественно и немного печально. Звезды ярко светили в темном небе, их свет дрожал в воде бухты. Слышался мерный, как вздох, шум прибоя.

— Хорошо у нас! — воскликнул Синицын. Никуленко взглянул на товарища, рассмеялся.

СЛЕДОПЫТ

Никуленко с удовольствием вытянул усталое тело на койке. Синицын еще не раздевался и, как обычно в эту пору, обсуждал вслух последнюю военную сводку, ругая радиста за неразборчивость передачи.

Никуленко слушал молча. Дождь, внезапно начавшийся, хотя только что небо было совершенно чисто, громко барабанил о парусину. Это была привычная музыка. Привычно было и то, что Юра Синицын изливал свою душу. Одно было непривычно — то, что творилось там, на фронте, за десять тысяч километров отсюда. Но это Никуленко не мог изменить. Поэтому он молчал.

Умолк наконец и Синицын. Он беспокойно ворочался на койке, вздыхал, думая о матери, которая находилась именно там, где сейчас должен был находиться он, ее сын. Однако усталость взяла свое — он уснул. Заснул и Никуленко. Ночью его разбудили выстрелы. Стреляли со стороны бухты. Никуленко проворно оделся и выскочил из палатки.

Стрелял часовой на посту № 3. Он утверждал, что видел в тумане человека, пробиравшегося мимо поста к сопкам, указанном направлении посланы были люди. Но туман был такой густой, что, ничего не обнаружив, они вернулись.

Капитан Пильчевский находился в штабе и слушал оперативного дежурного, докладывавшего о происшествии. Оперативный, лейтенант Евтушенко, говорил, что часовому померещилось:

— В этом молоке не то что человека, эскадру не заметишь! Зря поднял тарарам.

Капитан не успел ответить. В дверь постучали, и на пороге показался мокрый, грязный с головы до ног Никуленко.

— Разрешите доложить…— Никуленко козырнул и протянул командиру обрывок ремешка, найденный шагах в ста от поста № 3.

Капитан Пильчевский внимательно разглядывал находку. Это был обрывок обыкновенного поясного ремня, очень старый, почти сгнивший. Каким образом попал он сюда? Никого, кроме военных моряков, в этих местах не было. Во всяком случае, не должно было быть. Может быть, ремешок принадлежал Пак-Якову? Но старик подвязывал свои знаменитые белые штаны веревкой. Притом кореец еще на прошлой неделе переселился, как было ему приказано, и находился далеко за пределами запретной зоны. Обрывок ремня мог обронить и какой-нибудь таежный охотник: мало ли кто шатался здесь прежде! Тем не менее, ремень найден был только сейчас. На это особенно напирал Никуленко. Значит, часовой прав: кто-то пробирался мимо поста…

Выйдя из штаба, Никуленко прошелся между рядов палаток. Спать ему расхотелось. Белый туман лежал вокруг. Где-то справа шумел ручей, заливались лягушки. Часовой окликнул младшего лейтенанта, зажег карманный фонарик и, узнав, пропустил. Никуленко миновал часового, спустился к ручью, у излучины которого сооружалась батарея.

Она была хорошо укрыта. Лишь опытный глаз мог различить прочные, врезанные в обратный скат сопки, замаскированные кустами, железобетонные площадки, которые были почти готовы. Здесь предстояло установить орудия, недавно доставленные в бухту.

Никуленко стоял возле ручья, глядя на противоположный берег, где обнаружил свою находку. Все было тихо. Он подождал немного и пошел спать.

Утром, сразу после побудки, в палатку к Никуленко и Синицыну явился Майборода и доложил, что найдены следы человека, ведущие к ручью. Майборода докладывал строго официальным тоном, приложив руку к бескозырке, однако веселые, немного дерзкие глаза его блестели: все-таки он оказался расторопнее всех!

Следы действительно вели к ручью. Как раз против того места, где стоял ночью Никуленко, трава на берегу была сильно примята: неизвестный, видимо, лежал здесь, выжидая, пока стихнет тревога. Дальше следы терялись.

Никуленко и Синицын, немного сконфуженные тем, что проспали такое дело, долго бродили вдоль берега ручья, раздвигая сизо-красные гибкие лозы таволожника, а Никуленко даже ползал в траве, пока в конце концов снова не нашел следы, но уже ниже по течению. Похоже, что оставил их человек бывалый, «стреляная птица», как выразился Никуленко. Юноша рассуждал так: заметая следы, неизвестный спустился в воду и брел по дну до того места, где берег становился каменистым. Здесь, избегая ступать на узкую полоску прибрежного песка, он ухватился за ветку таволожника, подтянулся и выпрыгнул на камни.

В подтверждение своих мыслей Никуленко показал товарищу погнутую таволожину с едва приметной царапиной. Еще он высказал предположение, что неизвестный хромал на левую ногу и башмаки на нем были старые, стоптанные.

Юрий Синицын знал охотничьи повадки товарища, выросшего среди тайги и сопок, и все же отнесся к его выводам недоверчиво. Кто мог пробираться на укрепленный пост? И за каким чертом полезет человек в туманную ночь, когда все равно ничего не видно? Наконец, можно ли поручиться, что следы не принадлежат кому-нибудь из матросов? Сотни ног меряют ежедневно эти места. Какой-нибудь матрос, возможно, сидел или лежал на берегу ручья…

— Тебе бы на фронт, Митя! — сказал он полунасмешливо.— Отличный разведчик вышел бы… Зря здесь пропадаешь!

Вдвоем они явились к капитану Пильчевскому с докладом, Никуленко просил разрешения продолжать поиски. Капитан подумал и согласился. Синицыну было немного досадно, что Пильчевский придавал большее значение доводам Никуленко, нежели его собственным. Он решил сопровождать товарища.

Отправились не мешкая.

Следы, которые Никуленко считал принадлежащими чужому человеку, вели от ручья к дороге и терялись среди множества отпечатков ног моряков. Однако Никуленко настойчиво разглядывал дорогу своими светлыми прищуренными глазами и осторожно подвигался вперед. Так они добрались до бухты и остановились. Куда направился неизвестный: вправо, влево, скрылся в море?

Сухощавое лицо Никуленко с широким, облупленным от загара носом было сосредоточенно. Он достал кожаный кисет, закурил, продолжая думать и, по своему обыкновению, ничего не говоря.

День разгорался. На берегу слышались голоса. По дороге, идущей к бухте, катили грузовики, быстрым шагом маршировал взвод матросов… Начинался боевой, трудовой день. А они топтались без толку. Синицыну начинала надоедать вся эта история. Для очистки совести он предложил товарищу: пусть тот обследует южный берег бухты, а он, Синицын, осмотрит северный. Встретятся на Черной сопке, возле покинутой фанзы корейца.

— Через час возле фанзы. Ладно? — сказал Синицын и поел вдоль берега.

Он обогнул северный берег бухты и, ничего не обнаружив, повернул назад и начал подниматься по знакомой тропинке на Черную сопку. В условленное время он подходил к фанзе Пак-Якова.

Фанза уже несколько дней пустовала. Недавно Пак-Яков приходил за своей бадейкой, которую забыл. Он жаловался Синицыну на старость, на то, что трудно становится работать, и приглашал к себе на новоселье.

Синицын постоял возле фанзы, оглядываясь, не идет ли Никуленко, постучал о ветхую деревянную трубу позади фанзы и заглянул внутрь покинутого жилья. В фанзе было темно. С трудом он различил низенькую печь с зияющей дырой в том месте, где прежде был вмазан котел, длинную лежанку — кан, сломанное корытце.

Часы показывали половину одиннадцатого, а Никуленко не было. Сейчас Синицын испытывал уже настоящее раздражение против этого упрямца, из-за которого потерял столько времени. Он вышел из фанзы, постоял еще немного и, решив больше не ждать, пошел обратно.

Вернулся Синицын в самый раз: нужно было поехать в штаб укрепрайона. В район шел катер (другой связи, кроме как по морю, еще не было), и Синицына ждали. Наскоро сменив чехол на фуражке и подворотничок, он взбежал по сходням на катер и сел рядом с мотористом, заботливо подвернув полы кителя.

Когда катер вышел из бухты и начал заворачивать на север, Синицын оглянулся. Слева поднималась голая, мрачная вершина Черной сопки. Некоторое время он всматривался в том направлении, приставив руку козырьком к глазам. Ему показалось, что он видит человека на вершине сопки. Может быть, это Никуленко? Разглядеть фигуру на таком расстоянии было невозможно, тем более что начинался туман, обычный в эту пору.