Страница 6 из 17
Между прочим, многие руководители и политики пользуются этим вполне сознательно. И что интересно — встречают всеобщее понимание. Меня такому приему обучил когда-то все тот же Феста Николай Яковлевич, о котором уже упоминал. Тогда мы были заняты внедрением компьютерного контроля в химическом производстве. Я споткнулся на аммиаке: процессы опасные, компьютеры слабые. И решил пока придержать это дело. Так и сказал на совещании: мол, рано, я против. Никто меня не понял, решили: вот молодой ретроград. А Феста отвел, помню, в сторону и прочел целую лекцию: «Вы правы, но поступили неправильно. Надо было говорить наоборот: да, товарищи, это прекрасно. Компьютеры открывают гигантские перспективы. Им скоро можно будет поручить не только контроль, но и оптимизацию, информацию, управление. Давайте же прямо сейчас примем решение заняться подготовкой этой гигантской программы… Вот если бы вы так укрупнили проблему, все были бы «за» и дело умерло бы само собой».
— Кто-то из социальных психологов, — кажется, Карнеги — считает, что ошибочное, но быстро и уверенно проведенное управленческое решение предпочтительнее, чем по сути верное, но вяло и бездарно исполняемое.
— Это не так, ошибка есть ошибка; быстро и энергично проведенное ошибочное решение быстро и энергично даст отрицательный результат. Я Карнеги почитаю, перечитываю его уже несколько десятилетий. У него такой мысли нет, это сто процентов. А вот моя управленческая формула такова: если ты сделал работу быстро, но плохо, никто не вспомнит, что быстро, все будут помнить, что плохо. Если сделал медленно, но хорошо, никто тебя не упрекнет, что ты сделал медленно. Все будут говорить: он сделал хорошо.
— А что отвечает ваша теория управления на вопрос: позволительно ли начальнику признавать свои ошибки? Или есть опасность, что подчиненные сочтут это признаком слабости?
— Это не слабость, и бояться этого не надо.
— Тогда получается такой силлогизм: если Юрий Михайлович Лужков не считает зазорным признать свою ошибку, но никогда этого не делает, значит, он не ошибается.
— Кто сказал, что я этого не делаю?
- Знающие люди.
- Видимо, не знающие меня. Давай по-честному: самокритикой заниматься не любит никто. Только трактор сам на себя грязь наматывает. А вот уметь объективно проанализировать и оценить, что получилось, что не получилось, — это не просто возможная, но совершенно обязательная вещь. Иначе в оценках своих результатов ты переходишь в виртуальную область, а это для управленца чрезвычайно рискованно. Вообще дорога хозяйственного руководителя усеяна больше ошибками, чем достижениями. У меня тоже много ошибок, я их знаю и не боюсь признать.
— Есть мнение, что вы как начальник много выгадали, не прослужив во времена оны в горкомах, райкомах и исполкомах. В то же время большинство руководящих постов мэрии и правительства Москвы занимают бывшие секретари столичного горкома и райкомов партии, ЦК комсомола, председатели райисполкомов…
— Я не сортирую людей по тому, кто где был в августе 91-го…
— Вы меня не так поняли. Я говорю не о политических взглядах, а о том, насколько комфортно выходцу из реальной экономики работать с людьми из аппарата.
— Меня интересует степень их подготовки, уровень знаний, дисциплина, умение решать вопросы и, конечно, инициатива. Может быть, у некоторых моих работников чрезмерно развито чувство осторожности, но это объяснимо — партия прививала правило: не подставляй голову. Из-за этого они в рискованные мероприятия вряд ли полезут. Все остальное у них есть. Опытные люди, дисциплинированные. Что же касается недостатка инициативы, то я стараюсь им его компенсировать.
А давай задумаемся о судьбе старых опытных кадров, которые управляли экономикой страны, например, в рыжковский период. Права ли была новая власть, отстранив их от дел? По существу, она поступила так же, как коммунисты после 17-го года, — отказала спецам в доверии. И в банки пришли «матросы железняки». Они, между прочим, в системе управления не перевелись до сих пор.
А опытным профессионалам не дали даже шанса проявить себя в экономических реформах. Я думаю, отказаться от них можно было только тогда, когда стало бы ясно: человек не справился, не понял, психологически не принял новые идеи. Не раньше! Я уверен, что отказ от таких людей был возмутительным промахом новой власти.
— А вас могли так же отодвинуть?
— Элементарно.
— И где бы сейчас был Юрий Лужков, химик и управленец?
— Кто ж знает. Наверное, не потерялся бы в производственном бизнесе. Я уже был директором крупного предприятия. Получалось у меня. Народ работал разный — и крупные ученые, и рабочих десять тысяч человек. Объединение было мощным и слаженным. Теперь, конечно, и ему стало сложно, но ничего, работает.
— А если, предположим, сейчас пришлось бы менять работу?
— Может быть, стал бы что-нибудь производить для московского хозяйства. Я уже десять лет работаю в муниципальной системе. Входил тяжело и, по правде говоря, с неохотой. Всем нам, людям с закваской промышленников, городское хозяйство казалось чем-то второстепенным, мелкотравчатым, несолидным. Теперь я хорошо знаю эту сферу — в ней есть свое творчество, свои увлекательные сложности, уникальная техника. Так что я бы, скорее всего, создал фирму, которая разрабатывала бы и выпускала новую технику, в основном машиностроительную, — все же я по образованию инженер-механик и занимался точным машиностроением.
— Вот я думаю, если вы в самом деле так увлечены, поглощены хозяйственными, производственными делами, стоит ли отвлекаться на так называемые политические игры? Нужно ли это мэру города, органично ли для него? Ведь дело доходило до того, что о вас говорили: Лужков ведет муниципальную внешнюю политику…
— Знаешь, мне важно быть ясным перед самим собой. Я очень стараюсь и хочу, чтобы у меня это получалось. Давай рассудим. Я избранный мэр большого города, в котором сложное хозяйство. Должен я заниматься хозяйством? Должен, и очень это люблю. Более того: я хотел бы заниматься исключительно хозяйством все сто процентов своего времени и своих возможностей. Но!
Москва — это целая система. Система со своей политической, общественной, культурной жизнью. Город со своей позицией. И если мэр будет открещиваться от обозначения этой позиции в вопросах государственного строительства, избегать проблем, так или иначе влияющих на положение Москвы и москвичей, обходить тему русскоязычного населения в бывших республиках Союза, бояться коснуться даже геополитических вопросов, если они волнуют его избирателей (а почему нет?), — достоин ли он представлять собственный город? Конечно, во всем нужна мера, но уверен: если мэр столицы закопается, грубо говоря, в уборке мусора, он утратит доверие горожан.
Баланс найти непросто, работа мэра вообще трудна, но мне она нравится. Эта работа дает мне возможность реализоваться. Потерять ее мне, конечно же, не хочется, хотя в принципе остаться без должности не боюсь. Я не впаду в депрессию, не запью, я буду жить интересно и наполненно. У меня есть свой мир — семья, я создавал этот мир долго и старательно, гораздо дольше, чем Господь Бог — землю. Понимаю, что многие люди, окружающие меня сегодня и искательно заглядывающие в глаза, мигом исчезнут, растворятся, я им буду не нужен, они пойдут обхаживать моего преемника. Сожалеть не стану. Мне даже любопытно будет посмотреть, кто как себя поведет из моего теперешнего круга. Но я не буду одинок. Да я и не боюсь одиночества.