Чернобыль

Юрий Николаевич Щербак.

 Чернобыль

_*Группа ученых может поставить плохо подготовленное общество перед лицом таких открытий, применение которых приведет к необратимым всесокрушающим последствиям; горстка людей в состоянии бросить весь мир в пламя последнего жертвенного костра. Лишь сознательные и бдительные граждане могут предотвратить эти отклонения и написать историю будущего, достойную быть прожитой.

Аурелио Печчеи. "Сто страниц для будущего". В кн.: "Будущее в настоящем". М., 1984, с. 36.

…стали говорить про то, какой будет скоро матерьяльный прогресс, как - электричество и т. п. И мне жалко их стало, и я им стал говорить, что жду и мечтаю, и не только мечтаю, но и стараюсь о другом единственно важном прогрессе - не электричества и летанья по воздуху, а о прогрессе братства, единения, любви…

Л. Н. Толстой. "Дневник" - 25 апреля 1885 г. (за 101 год до чернобыльской аварии).*_

Москва, 1991

Пепел Чернобыля стучит в мое сердце. Вот уже три года я живу и болею Чернобылем, стараюсь постичь причины аварии и ее последствия, постоянно думаю о героях и преступниках Чернобыля, о его жертвах - прошлых и будущих; переписываюсь, встречаюсь со множеством людей, причастных к этой трагедии, слушаю и записываю все новые и новые рассказы. Порою самонадеянно думаю, что мне известно уже все или почти все об аварии - но нет, в рассказе незнакомого человека или в письме, пришедшем издалека, вдруг вспыхивает неожиданная, пронзительная деталь, возникает еще одна новая драма, чернобыльский сюжет, казалось бы такой уже знакомый, делает еще один крутой поворот. И тогда понимаю: нет, еще нескоро выберусь из чернобыльского омута.

За три года чернобыльской эры я не написал ни одного рассказа, не говоря уже о повести или романе, ни одной пьесы, ни одной сколь-нибудь объемистой литературно-критической статьи. Единственное, что вышло за рамки Чернобыля, - статья о Сальвадоре Дали, опубликованная в украинском журнале "Всесвiт", да и то, пожалуй, потому, что картины этого великого реалиста снов сродни сюрреалистическому миру, возникшему и утвердившемуся теперь рядом с Киевом… Польские журналисты из "Газеты краковской" спросили меня, не останусь ли я уже до конца своих дней писателем только одной - чернобыльской - темы. Нет, не хотел бы этого.

Однако и описывать героев в обыденных семейных, производственных или любовных ситуациях пока не могу, ибо остро сознаю, что на моих глазах творится История. Это чувство сопричастности событиям огромного исторического значения для судеб моего народа и заставляет меня постоянно обращаться к живой памяти людей, прошедших через огонь Чернобыля. Но человеческая память - коварная вещь: всю многосложность и противоречивость событий она имеет обыкновение искажать с помощью могучего "внутреннего цензора" - логики, оформлять, упрощать, превращая пестрый алогичный поток жизни в строгую черно-белую схему. Поэтому надо спешить, надо по крупицам собирать все, что связано с Чернобылем.

Конечно, полное осмысление происшедшего (вспомним Великую Отечественную войну) - дело будущего, быть может далекого будущего. Ни один писатель или журналист, сколь бы сведущ он ни был, не в состоянии сегодня этого сделать. Придет время - я верю в это, - когда чернобыльская эпопея предстанет перед нами во всей ее трагической полноте, во всем многоголосье, в благодарных жизнеописаниях подлинных героев и презрительных характеристиках преступников, допустивших аварию и ее тяжкие последствия- всех надо назвать поименно! - в скупых и точных цифрах и фактах, во всей сложности жизненных обстоятельств и служебных хитросплетений, человеческих надежд, иллюзий, в неоднозначности нравственных позиций, занимаемых участниками эпопеи. Думаю, что для создания такой эпопеи понадобятся новые подходы, новые литературные формы, отличные, скажем, от "Войны и мира" или "Тихого Дона". Какими они будут? Не знаю.

А пока… Пока мне хочется предложить читателю своеобразный монтаж документов, фактов и свидетельств очевидцев аварии.

В исповедях людей реальных, в их рассказах - взволнованных, субъективных, - быть может, не всегда скрупулезно точных, порою противоречивых, не всегда рационально взвешенных, но всегда искренних, - вижу я живой источник народной правды, неприглаженной, не прошедшей через фильтры казенного оптимизма. Отдавая повесть в печать (журнальный вариант повести публиковался в журнале "Юность", N6, 7 за 1987-й и N9, 10 за 1988 г. и в украинском журнале "Вiтчизна", N4, 5 и 9, 10 за 1988 г.), я верил, что читатели поймут и поддержат меня в этих поисках истины.

Иначе и не стоило бы писать.

И действительно, сразу же после публикации "Чернобыля" стали поступать письма читателей.

Много писем.

Письма, хлынувшие в редакции, принесли огромное количество новой, прежде неизвестной мне информации: они существенно расширили мое понимание Чернобыля. В них задавались беспощадные вопросы, содержались точные оценки происшедшего. Была в них злость и ярость, но была и беспримерная доброта, и милосердие, еще сохраненные, к счастью, в глубинах народной жизни. Благодаря письмам я познакомился со многими замечательными людьми, ставшими героями этой книги.

Я получил также немало ценных произведений, посвященных аварии и преодолению ее последствий: повести, дневники, воспоминания, рассказы очевидцев, стихи… Особенно много стихов. Работая над книгой, я старался в меру возможности использовать этот богатейший материал хотя бы в виде небольших отрывков: хочется верить, что будет когда-нибудь предпринято более капитальное издание "Истории аварии Чернобыльской АЭС" - полное и многотомное, без сокращений и умолчаний. И что все подлинные документы времени найдут в нем место.

Пребывая в районах чрезвычайного положения, видя, какое огромное горе неожиданно свалилось на десятки тысяч людей, я часто вспоминал наши "дочернобыльские" литературные дискуссии о современной теме, о настоящем и будущем романа или новеллы, о положительном герое и необходимости "изучения" (!) жизни и прочих вещах, представлявшихся нам тогда такими важными. Какими схоластическими и далекими от этой жизни оказались они там, в Зоне, когда на моих глазах развертывалась невиданная драма, когда человеческая суть - как это было на войне - обнажалась предельно быстро: вся маскировка слетала вдруг с людей, как листва с деревьев под действием дефолиантов, и яркие болтуны, призывавшие на собраниях к "ускорению", к "активизации человеческого фактора", оказывались заурядными трусами и подонками, а тихие, неприметные труженики - подлинными героями.

Взять хотя бы старого пожарного, "деда" - Григория Матвеевича Хмеля, по-крестьянски неторопливый рассказ которого приводится здесь: он и двое его сыновей-пожарных пострадали во время аварии на АЭС и лежали в разных больницах Москвы и Киева, жена была эвакуирована из села под Припятью в Бородянский район и продолжала работать - готовила еду и возила ее механизаторам в поле… Какие наши литературные или бытовые, зачастую мелкие и жалкие, проблемы могли сравниться с драмой этих людей, которые вели себя с таким достоинством? Слушая рассказ рассудительного украинца Хмеля, я почему-то вспоминал гоголевского Тараса Бульбу.

Одно время после того, что я узнал и увидел в Чернобыле, мне казалось, что я уже никогда не возьмусь за перо: все традиционные литературные формы, все тонкости стиля и ухищрения композиции - все казалось мне бесконечно далеким от правды, искусственным и ненужным. За несколько дней до аварии я закончил роман "Причины и последствия", повествующий о врачах лаборатории особо опасных инфекций, ведущих борьбу с такой смертельной болезнью, как бешенство; и хотя некоторые ситуации романа по странному стечению обстоятельств оказались созвучными тому, что довелось увидеть (при несоизмеримости масштабов происходящего, конечно), роман как-то очень быстро погас в моем сознании, отодвинулся куда-то назад, в "мирное время".