Игра в зеркала

В посадочном доке совсем немного народа — техники суетятся у подбитого утром метеоритом бота, утренняя вахта операторов расположилась за прозрачным колпаком диспетчерской.

Корабль не опаздывал, но мне казалось, что время превратилось в густую патоку, не желающую двигаться с места.

Полчаса, пятнадцать минут, десять… Резкий сигнал захода корабля на посадку прозвучал, казалось, целую жизнь спустя. Округлый рейсовый корабль медленно продвигался по доку, пока не занял отведенную площадку и не осел на ней всей своей грузной тушей.

Я старательно отмеряла длину и скорость шагов, чтобы не сорваться и не побежать. Должность, подери ее бесы…

К тому времени, как я подошла, Алан уже успел сойти с корабля, заметить меня и улыбнуться. Мы чинно пожали друг другу руки и, нацепив на лица маски официальности, направились на жилой уровень.

Для радости я выделила себе ровно один день. Наверное, он тоже. Потому что на исходе этого дня, сказочного в своей долгожданности, мы вдруг одновременно заговорили о неважной, совершенно неважной сейчас работе…

— Тебе здесь нравится? — начало положил простой вопрос, почти незаметный в своей естественности.

— Обычное место. Не хуже и не лучше других, — я сонно подпираю подбородок ладонью. — Но должность… Командор хочет моей смерти.

— Почему? Это повышение, — уверенно говорит Алан и потягивается, демонстративно обводя взглядом мою гостиную. — И апартаменты выделяют соответствующие.

— В Бездну такую радость.

Я вовсе не хочу портить безмятежную и шутливую легкость атмосферы, но тревога, щемящая сердце, прорывается в словах, в мыслях, лихорадочными огоньками вспыхивает во взгляде. И последнее выдает меня больше, чем что бы то ни было.

— Ладно, не обижайся, — Алан порывисто прижимает меня к себе и слишком серьезно говорит: — Я только хочу тебя поддержать.

— Спасибо, — я вдруг становлюсь такой же серьезной. — Давай не будем обо мне. Лучше… Расскажи, как Центр… Как «Полюс».

— Хорошо. Все хорошо, — Алан задумчиво перебирает мои волосы. — Ревизия ушла. Теперь что-то думают. Решают. Не знаю, официально еще ничего не объявляли, а слухи… Сама знаешь, что такое слухи: десяток очень правдоподобных и совершенно противоположных версий.

— Арроне молчит?

— Молчит, — Алан внезапно улыбается. — Очень сердито молчит.

— А… — звуки не желают складываться в слова, взгляд окрашивается горечью. Невысказанный вопрос срывается с торопливо сжатых губ, но мой собеседник умеет понимать эти вопросы.

— Это закрытое дело, но… Его уже закончили.

Молчание. Я не буду спрашивать, как. Я не хочу этого знать.

Молчание. Глухая, неудобная тишина.

Молчание…

— Какие планы на карьерный рост? — голос Алана кажется слишком звонким, слишком резким. Как и его вопрос. Но только для меня и моей нечистой совести.

— Никаких…

— Почему? Совсем неплохой старт для…

— Нет, Алан. Ты не понял, — поднимаю глаза. Смотрю долго-долго, как в последний раз, на тот случай, если раз действительно окажется последним. Я не хочу этого делать, до дрожи в пальцах, до боли в сердце. Не хочу и не могу! Но сделаю, потому что не могу так больше жить. Филин, Филин… Даже из могилы ты смог разрушить мою жизнь, хоть могила и сменилась на тюремную решетку…

— Я ухожу. Ухожу из Корпуса.

— Но почему? — искреннее недоумение на его лице на краткий миг сплетается с догадкой: — Это из-за перевода?

Может быть. Только дело вовсе не в иллюзорной обиде, выставленной напоказ. Отсюда просто легче уйти незамеченной.

— Нет.

— Тогда почему?…

— Ты веришь в легенды, Алан? — сегодня все происходит вдруг. И мой голос, неестественный в своем спокойствии, тоже звучит как-то вдруг.

Я говорю. Кажется, долго. Кажется, совсем не то, что хотела сказать. И голос мой сух и ломок от отсутствия жизни. Я боюсь выпустить эту жизнь на свободу, опасаясь того, что она может сказать. Передо мной снова проходит повесть моей по-дурацки изломанной жизни, слишком прочно вписанной в Полотно, но на этот раз — не только передо мной.

Меня слушают. Старательно, не перебивая. И — удивительно — слышат. Слышат именно то, что говорю я, а не здравый смысл. В рыхлую вязь неуверенного рассказа просачивается твердость. Я решила все много дней назад, осознала и смирилась с последствиями. Я все смогу. Даже если будет слишком больно…

Я замолкаю. И, застыв странным изваянием, жду. Просто жду ответа, не позволяя ни одной мысли нарушить показное умиротворение. Тишина и пустота…

— Знаешь, я ведь тоже ухожу из Корпуса.

— Я понимаю, — устало произношу я по инерции и вновь замираю.

— Навряд ли. Меня отзывают, — ироничная улыбка не вяжется со слишком серьезными глазами. Ну скажи что-нибудь. Скажи… — Я все не знал, как тебе сказать. И…

— Отзывают… Значит, домой?

— Да.

— Я могу… Поехать с тобой?

— Нет.

Тихий шепот камнем падает между нами. С трудом разлепляю губы:

— Я понимаю…

— Это зависит не от меня.

— Я… понимаю.

— Не понимаешь! — от его крика я вздрагиваю. Алан сжимает кулаки и часто дышит. В его глазах пляшут темные огоньки бессмысленного гнева. — Ким, мне все равно! Все равно, что было пятьсот лет назад! Нет больше Виры Нейн, есть только Ким Шалли, иначе ты бы мне никогда этого не рассказала! Но… — он выдыхает, тяжело, с усилием. — Я солдат. Мое задание окончено, я обязан вернуться. И тебя не пустят туда. Извини…

— Далеко и высоко? Там, где я никогда не была? — эхом откликнулось сознание, некстати и невовремя вспомнив другой, такой давний разговор… — А задание? Какое оно было? Или это тайна?

— Почему же… ты можешь знать, ведь сама от него страдала.

Тонкий лист писчего пластика касается моих пальцев. Стандартная форма, неизменная веками полутраурная кайма, мелкая виньетка «Степень секретности А». Судебный приговор. И печать о его исполнении.

Расстрел.

Ногти впиваются в ладонь. Мне не нужно смотреть на имя. Моим глазам нет нужды пробегать по сухим строчкам. Ведь мне все равно.

— Так ты… знал?

— Да.

— Нет, ты знал, кто он?

— Филин? Да, — его взгляд устремляется на стену, а на лице появляется выражение, которое я на нем никогда не видела — ничем не замутненная неприязнь, слишком холодная, чтобы быть ненавистью. — Меня приставили наблюдать за ним. Мы… были обеспокоены тем, что он затевает войну. А я… тем, что он затевает с тобой.

— Ты… знал?!

— Да, — опускает глаза и застывает в немой просьбе о прощении. — Ты знаешь, что такое быть исполнителем. Я не мог его спугнуть. Даже такой ценой…

Смотрю на опущенную голову, на отзвуки слишком явных чувств в почти скрытых от меня глазах и вдруг понимаю, чего именно не хватало.

— Ты ведь знал его. Вне… «задания». Так?

— В детстве мы были знакомы, — мне не понятны его колебания при ответе на прямой вопрос, но все же он отвечает. — Мы все знаем друг друга. В той или иной мере.

Простые, ясные и естественные слова. Пока не вдумаешься в их смысл. И не ужаснешься ему.

— А ведь ты проговорился, Алан. В детстве… Вы ведь одного возраста, так?

Он застывает. Белеют губы, в глаза закрадывается досада. Что же с тобой, мой светлый ангел?

Кто же ты?…

— Мы не… — под моим взглядом он сдается. — Почти. Я знал его, его брата, вел переговоры с матерью. Поэтому меня и приставили к нему. Следить. Или, если он окончательно выйдет из-под контроля, пресечь последствия.

— И ты сделал это?… — вопрос все же срывается с губ, хотя кому, как не мне, молчать…

— Сделал! — коротко и зло бросает он, не видя моего удивленного лица. — Сделал, потому что иначе было нельзя. Думаешь, я один раз говорил с ним? С его отцом? Да, я настоял на этом чертовом смертном приговоре, но ИНАЧЕ БЫЛО НЕЛЬЗЯ! Ты понимаешь, что было бы, когда Избранная выросла?! Вошла в силу?

— Она бы не стала его слушать, вот и все. Даже если бы росла под надзором его отца.

— Не стала бы слушать? Родную кровь?! Думаешь, все это было случайно?!