Страница 17 из 72
Глава 8
«Слишком много Черчилля!»
Уже неизвестно, кто именно из журналистов запустил этот лозунг, но в 1915 году его подхватили очень многие британские газеты. Военно-морской министр в 1911–1915 годах, Черчилль имел перед страной достаточно много заслуг (включая энергичный перевод флота с угля на нефть), но в январе 1915-го он ввязался в длительную десантную операцию у Дарданелл.
Вроде бы русские уверенно громили турок на Кавказе, и никто не ожидал, что британский десант на полуостров Галлиполи, близ пролива Дарданеллы, будет так жестко и удачно турецкими войсками блокирован. Черчилль тогда начал лихорадочно и яростно, как бы это выразиться… тянуть все британское «военно-экономическое одеяло» к Дарданеллам, перехватывая резервы с главных фронтов, забывая, что вся эта операция была «запущена» как небольшая и всего лишь отвлекающая. Он ссорился с десятками морских и сухопутных военачальников, чиновниками и коллегами по правительству. Выбивая новые контингенты, «повышал ставки» и в итоге все же превратил обидное, но частное поражение в… крупное британское фиаско. В то время в газетах и появился этот слоган: «Слишком много Черчилля!» На языке оригинала это звучало, наверное, так: «Too much Churchill!» Сэру Уинстону пришлось подать в отставку. Кажется, Ллойд Джордж тогда элегантно отметил: «органическую неспособность Черчилля занимать какой-либо пост, кроме премьер-министровского».
Нам Черчилль долгое время был известен по ленинскому определению: «Злейший ненавистник советской власти». На эти страницы он мог попасть и в другом, где-то даже противоположном качестве, например, как муж орденоносицы (так, кажется?) Клементины. Супруга его, Клементина Черчилль, президент «Фонда помощи России», была награждена орденом Трудового Красного Знамени. (Все силюсь вообразить этот орден с известным зубчатым колесом и красным знаменем на груди леди Клементины). Мог он быть упомянут и как глава государства — первого (с 22 июня 1941 года) союзника СССР по Второй мировой войне. Или как выдающийся историк, лауреат Нобелевской премии по литературе 1953 года.
Но в соответствии с парадоксальными потребностями моего жанра, памфлета, слон Черчилль здесь появится как продолжение и развитие теории, силлогизма микроба — Вовы Буковского.
В «Монументе Человеческой Слепоте», как и в «Ледоколе», (предисловием к которому он является) оба Вовы (Буковский и «предисловлевыемый» им Резун) обвинили Сталина и СССР в приходе Гитлера к власти. Отсутствие подтверждений других, в том числе и западных историков они объяснили, тем что мешает им…
… Да ровно то же, что и их советским коллегам — конформизм. Ведь и здесь, на Западе, существуют могущественные политические силы, которые способны сделать глубоко несчастным любого умника… ну и далее см. предыдущую главу.
И Черчилль (Уинстон Ленард Спенсер, герцог Мальборо, 1874–1965) тоже не считает Сталина и СССР виновниками гитлеризма — ни в малейшей степени. Значит — тоже конформист! Вот с этого места писать сей памфлет стало действительно веселее. Комический эффект бесспорен. Ведь говоря по правде, именно к сэру Уинстону можно приложить и еще одно ленинское определение, заученное всеми школьниками Советского Союза: «Какая глыба! Какой матерый человечище!»
Да, именно Толстого и Черчилля можно назвать, в том числе, и «величайшими нонконформистами XIX–XX веков». Кому-то и сама возможность сопоставления фигур Льва Толстого и Черчилля покажется приколом, безмерным оригинальничанием, но я готов приложить все усилия, что бы указать на реальные точки и линии сходства, и главное — доказать продуктивность, объективную полезность этого сопоставления, подобного парным жизнеописаниям великих греков и римлян у Плутарха.
Черчилль и Толстой
Начнем с пунктира — общих черточек самого внешнего свойства. Оба — представители старинных родов, носители феодальных титулов. Оба рано лишились отцов, но получили хороший запас долголетнего физического здоровья. Оба в 26-летнем возрасте отправились на свои кампании (Крымскую и Бурскую войны) как волонтеры и как литераторы (корреспонденты «Современника» и «Морнинг пост» соответственно).
И необходимо признать, что факт переходов Черчилля в 1904 году из консерваторов в партию либералов, а 1923 году вновь в консерваторы был и для потомка герцога Мальборо, и для политика его уровня так же невероятен, как если бы он и вправду ходил по Даунинг-стрит с сигарой и… босой. Эта полная независимость от своего класса, от диктата своих корпораций (политиков, писателей, историков) и, главное, абсолютная независимость от современных им условностей и мыслительных штампов — вот что объединяет сэра Уинстона и графа Толстого.
И если только вы способны правильно понимать, что есть нонконформизм в данных условиях, вы безусловно признаете величайшим британским нонконформистом сэра Уинстона, выдававшего в том числе такие перлы:
Лучший аргумент против демократии — пятиминутная беседа со средним избирателем.
У него были все ненавистные мне добродетели и ни одного восхищающего меня порока.
Фанатик — это человек, который не может изменить взгляды и не может переменить тему.
И пусть один из них Нобелевскую премию принял, а позицию другого несколько лет «нобелевские комитетчики» зондировали через родственников («Не пошлет ли?» — прогнозируемый отказ знаменитейшего писателя мира мог сильно повредить, как считали, престижу недавно учрежденной премии. Тогда составлялись тонкие интриги по убеждению графа премию все же принять, но безуспешно), главное, что объединяло Толстого и Черчилля, — их свобода и независимость в суждениях и в литературных творениях.
Наделенные огромным запасом витальности, они весьма схоже относились и к медицине. И знаменитое толстовское: «…несмотря на то, что князя NN лечили врачи — он выздоровел». И черчиллевские: «В молодости я взял себе за правило не пить ни капли спиртного до обеда. Теперь, когда я уже немолод, я держусь правила не пить ни капли спиртного до завтрака», «В моем возрасте я уже не могу позволить себе плохо себя чувствовать».
Но что, собственно, нового может сказать автор о столь известных личностях, и где анонсированная продуктивность их сопоставления?
Возьмем самую главную из обсуждаемых тем: причины Второй мировой войны. Черчилль в своей книге «Вторая мировая война» (Churchill W.S. The Second World War. London, 1951) не утомляет нас, читателей, (как не утомлял и себя, писателя), особо развернутыми статистическими или архивными исследованиями. (Представить страшно, какими томами таблиц производства стали, угля, графиков роста безработицы, вооружений, населения, тоннажа линкоров и т. д. можно окружить эту тему.) Ту рутину, которой занимались историки-ремесленники, ее ведь и Лев Толстой презирал необычайно. Помните, как он, Лев Николаевич, выражал суть их (ученых-ремесленников) работы: сначала прилежно переписывают из книг в тетрадки — а потом из этих своих тетрадок составляют свою книгу.
Главное, в чем они находили применение своим способностям — это в поиске того угла зрения, под которым эти терриконы фактов до них еще не рассматривались. В принципе понятно, что творчество оригинального историка Льва Толстого заслонено гениальными творениями Толстого-писателя, но и оригинальность историка-Черчилля тоже зачастую ускользает от нас.
Вот что вносит он в свой список важнейших причин Второй мировой войны:
«Немцам навязали то, что было идеалом, к которому стремились либералы Запада… Предубеждение американцев против монархии ясно показало поверженной империи (Германии в 1918 году), что в качестве республики она может рассчитывать на лучшее обращение со стороны союзников, нежели в качестве монархии. Если бы мы придерживались мудрой политики, то увенчали и укрепили бы Веймарскую республику конституционным монархом в лице малолетнего внука кайзера, поставив над ним регентский совет. Вместо этого в национальной жизни германского народа образовалась зияющая пустота. Все сильные элементы, военные и феодальные, которые могли бы объединиться для поддержки конституционной монархии… оказались выбитыми из колеи. Веймарская республика, со всеми ее достоинствами и идеалами, рассматривалась, как нечто навязанное врагом… не сумела завоевать преданность и захватить воображение германского народа».