Страница 38 из 46
Вот я и был. Вовремя. Поначалу сидел в помещении за студийной сценой. Там располагалось несколько мониторов, по которым мы могли следить за ходом передачи «С Ниной после полудня». Мы — это помимо меня, еще студийный ассистент (он скорее походил на стражника) и щупленький мужчина из Бремерхафен, чей выход предшествовал моему.
Запись уже началась. Пока ассистент крепким словцом и пинками убеждал стоявший в углу автомат соизволить-таки исторгнуть из себя стаканчик кофе взамен проглоченной им марки, я бросил взгляд на план передачи. Очередность была следующая:
1. Эксгибиционист.
2. Проф. Мойрих — хирург, специалист по пластическим операциям.
3. Нос.
4. Мистер Икс — игра со зрителем.
5. Лафатер — беседа со специалистом.
Стало быть, мой выход не ранее чем после второй рекламной паузы. Открывала сегодняшнюю передачу причудливая история псевдоэксгибициониста. «Возможно, Эллен все-таки была права?» — на краткий болезненный миг подумалось мне.
Под девизом «Бояться того, кто разделся» проводилось обсуждение субъекта — сам он именовал себя «последним истинным художником действа в Германии», — который многократно появлялся в наводненных людьми пешеходных зонах, повергая прохожих в смятение огромным искусственным членом. Завершал он свои злодейские акции, срывая с себя сей предмет, размахивая им над головой с последующим метанием в напуганную толпу, в урны для мусора и даже — что успело уже привести к нескольким судебным тяжбам — в корзины с уцененными товарами возле магазинов.
Теперь, широко расставив ноги, он восседал на Нининой красной софе. Облачен он был в агрессивно-черный мотоциклетный комбинезон.
И вот в студии пытались разрешить вопрос: что бы такое означало его занятие? Были это попытки вызвать всеобщее негодование? Шутовство? Авантюра? Или все же искусство?
До конца разъяснить проблему так и не удалось, хотя сам мужчина, как и следовало ожидать, прикрывался искусством.
Мнения опрошенных зрителей, разумеется, как всегда, расходились в корне. Уже сам вопрос, как следует рассматривать случайных свидетелей подобных акций, вызвал ожесточенный спор. Псевдоэксгибиционист с искренней убежденностью именовал их своею «публикой», что вызвало крайнее возмущение в некоем пожилом господине. Здесь, как он утверждал, уместнее говорить о «жертвах» и только о них.
— Пешеход в этой стране чувствует себя диким животным — легкой добычей для кого угодно. То велосипедисты донимали, а теперь еще и это! Нет уж!
Профессор Мойрих в итоге выдвинул осторожное предположение, что речь может идти о скрытой форме фобии, страха перед кастрацией; сам же художник это яростно отрицал. Он перешел в активнейшее наступление, затем сложил руки на груди, что, по крайней мере в данном случае, заставляло предположить гневный отказ от дальнейшего диалога.
Поэтому, а также потому, что время, по всей видимости, истекло, началась демонстрация заранее запланированного игрового сюжета: «Христос, покровитель Рейхстага — проводник заблудших?»
Мне это показалось крайне интересным. Именно этим вопросом я однажды задавался и сам, когда…
— Нос! Проклятье, вы что там, заснули все?! Куда подевался нос?! Нос, немедленно на выход! — скомандовал громкоговоритель над входом.
Ассистент поспешно отставил переполненную чашку с кофе, схватил и поволок мужчину из Бремерхафена — отдельные его фрагменты я мог затем наблюдать на разных мониторах.
Нина, одетая во все зеленое, как раз поднялась с дивана и теперь стояла в центре сцены. Она вертела между пальцами сценарный лист.
Раздался уже знакомый мне звон «К вам пришли», и человек из Бремерхафена заспотыкался вниз по блестящей студийной лестнице. Внизу, на подхвате, уже ожидала Нина. Аплодисменты. Камеры быстро проезжают по восторженным лицам аудитории. При взгляде на горячо рукоплещущих зрителей создавалось впечатление, будто их накачали наркотиками.
— Клаус-Петер! — возопила Нина, перекрикивая аплодисменты. — Клаус-Петер, у тебя новый нос.
— Да, — подтвердил Клаус-Петер.
И снова искренние, восторженные рукоплескания!
— И что, — приступила Нина, — как ты себя ощущаешь?
Клаус-Петер затянул:
— Ну-у-у-у-у…
В этот момент у него забарахлил нагрудный микрофон.
А потому Нина, проявляя профессиональную находчивость:
— Мы сейчас к тебе вернемся!
Она потеребила сценарный лист — теперь вопрос к профессору Мойриху:
— Господин профессор, что заставляет людей столь коренным — я бы даже сказала, беспощадным — образом изменять части своего тела?
Профессор Мойрих заговорил о шансах, которые дают пластические операции, и связанных с ними рисках. Однако их возможности отнюдь не стоит переоценивать: работник сберегательной кассы, обзаведясь серьгой в ухе, благодаря этому еще отнюдь не становится пиратом южных морей; с другой стороны, средства массовой информации сплошь и рядом сообщают о таких феноменах, как, например, убийцы с прекрасными лицами.
Псевдоэксгибиционист сопроводил данное замечание серией энергичных кивков, так что одна из камер не смогла удержаться от искушения запечатлеть сей исторический факт.
Теперь Нина любопытствовала, может ли пластическая операция действительно положить начало рождению нового «я» и помочь человеку вновь осознать себя личностью?
— Я в этом сомневаюсь, — признался профессор Мойрих. — К тому же это классическое «Познай самого себя» — будем откровенны: кому из нас, положа руку на сердце, хотелось бы пожелать себе чего-то подобного?
И он одарил собравшихся академичной улыбкой.
Нина заинтересованно кивнула, но тут же опять обратилась к Клаусу-Петеру:
— Итак, вернемся к тебе, Клаус-Петер. Как ты себя чувствуешь с новым носом?
— Я словно заново родился! — последовал бойкий ответ Клауса-Петера. На сей раз микрофон сработал идеально.
— Ну и как ты с ним обращаешься?
Вопрос был поставлен в таком неожиданном, обескураживающем ракурсе, что Клаус-Петер опешил, не находя, что бы ответить.
Камера показала его крупным планом. Свежепрооперированный нос, по правде говоря, не позволял еще выстроить какие-либо предположения относительно грядущего своего великолепия. Это зрелище скорее наводило на мысль о недавно перенесенном насморке, да и все, что до сих пор говорил Клаус-Петер, звучало довольно гнусаво.
Тем не менее он стоял на своем: отвечая на остальные вопросы ведущей, ограничивался уже сказанным ранее и похоже, заученным наизусть утверждением — он словно заново родился. А если вопрос оказывался потруднее, элементарно отфутболивал его банальностями вроде «Да, можно сказать и так».
Псевдоэксгибиционист, оттесненный на задворки дискуссии, захотел было вмешаться в разговор. Но тут настало время очередного короткометражного фильма. Слабонервным зрителям Нина настойчиво рекомендовала отворачиваться или закрывать глаза, услышав звуковой сигнал.
Речь шла о Лос-Анджелесском институте пластической хирургии. Сначала по экрану поплыли пальмы, песчаные пляжи, женские груди, зады в трусиках танга и прочее. Затем, после сигнала, начался сплошной залитый зеленоватым светом и сверкающий хромированной сталью кошмар, в центре которого, подобно злобному гномику, деловито копошился врач. Что именно он делал со всеми этими, отдельно друг от друга лежащими частями тел, комментировал голос за кадром.
Когда же этот доктор «Мабузэ Второй» принялся имплантировать заранее приготовленные части трупа в надрезанную нижнюю губу с целью косметической коррекции ее очертаний — сцена на скотобойне! — отвернуться пришлось даже мне.
Второй сигнал возвестил отбой.
Снова на экране знакомая студия.
— Только что нам пришлось показать вам леденящие душу кадры, — переводя дух, подытожила Нина продемонстрированный фильм.
Одна из камер успела ухватить момент, когда Клаус-Петер дважды тронул свой новый нос, будто желая убедиться, что орган на прежнем месте.
Псевдоэксгибиционист, похоже, осознал, что его звездный час на этом шоу прошел безвозвратно. Демонстрируя полнейшее безразличие к происходящему, он сконцентрировал все внимание на своем стакане воды. Профессор же Мойрих выступил с критической оценкой подобных демонстраций — по крайней мере перед неподготовленной аудиторией! — ибо они вносят в дискуссии о пластических операциях излишнюю эмоциональность. Он по-прежнему утверждает: против незначительных исправлений недостатков внешности с медицинской точки зрения возразить нечего.