Растревоженный эфир

Арчер прошел в спальню, побрился, несколько раз порезавшись. Вспомнил крошечные капельки крови на воротнике рубашки Бурка, его громкий воинственный голос. Принял душ, кожу щипало в тех местах, где мыло попадало на ранки. Желудок словно завязался узлом, даже горячая вода не снимала напряжения. Когда все закончится, подумал Арчер, придется идти к врачу.

Арчер быстро надел те же рубашку и костюм, что были на нем вчера, так как подбирать новые желания не было. Когда он завязывал галстук, в спальню вошла Китти. Он бросил на жену короткий взгляд и отвернулся: не мог смотреть на ее несчастное лицо.

— Я еду к О'Нилу. — Арчер чувствовал, что она стоит у него за спиной. — Получил телеграмму. Много времени это не займет. Я скоро вернусь. А потом мы все уладим, если еще есть что улаживать. — Ему не понравился собственный тон. Сухой, холодный, отстраненный, лишенный жалости, любви и надежды. Но он слишком устал, чтобы задумываться о тоне или словах.

— Нам ничего не надо улаживать. — В голосе Китти чувствовалась безысходность. — Все улажено.

Арчер не ответил. Застегнул пиджак, расправил воротник.

— Какой у тебя мятый костюм. Ты ужасно выглядишь.

Арчер заглянул в бумажник. На такси хватит.

— Я приготовлю тебе завтрак.

— У меня нет времени.

— Не можешь же ты выйти из дома не позавтракав, — гнула свое Китти.

— У меня нет времени. — Он повернулся к жене. Выглядела она ужасно: черные мешки под глазами, заострившиеся скулы.

На мгновение она подняла на него глаза, потом неуклюже дошла до кровати, села, опустив голову и зажав руки между колен. Арчер шагнул к ней, поцеловал в маковку. От сухих волос пахнуло затхлостью. Китти не шевельнулась, и он ушел, оставив ее на кровати.

На углу он купил газету, зашел в аптечный магазин, чтобы выпить кофе. Кофе ему налили очень горячий, и Арчер пил его маленькими глоточками, просматривая газету. О вечернем собрании статьи не было. Или он ее не нашел. Не мог заставить себя методично пролистать толстую газету. А тем, кто не искал в «Таймс» какую-то определенную статью, газета сообщала об авиакатастрофе, унесшей жизни тридцати восьми человек, о перепалке в ООН полномочных представителей США и России. Эти страны по-разному оценивали события в Китае.

Арчер допил кофе, вышел на улицу и поднял руку, чтобы поймать такси. Машина, тормознув, остановилась у тротуара, но не успел он протянуть руку к дверце, как рядом словно из-под земли возникла толстуха с зонтиком и распахнула дверцу.

— Будьте джентльменом! — фыркнула она, закрывая зонтик, нырнула в кабину и захлопнула дверцу перед носом Арчера. Тому лишь оставалось проводить такси взглядом. Арчер основательно промок, прежде чем у тротуара остановилось другое такси.

Миловидные девушки ослепительно улыбались ему и мелодичными голосами желали доброго утра, словно ничего не произошло, а его статус в агентстве нисколько не изменился. А вот в кабинете О'Нила царила иная атмосфера. О'Нил, вобрав голову в плечи, стоял у окна. Он обернулся на звук открывающейся двери. При виде Арчера на его лице не промелькнуло и тени улыбки, глаза словно заволокло туманом. Они молча пожали друг другу руки, несколько мгновений постояли посреди кабинета.

— Мне очень жаль, что все так обернулось, Клем, — наконец вырвалось у О'Нила. — Очень жаль.

— Забудь об этом. — Арчер пожал плечами. — Профессиональный риск, ничего больше. — Он снял пальто, бросил на стул. Дождь лил как из ведра, так что пальто промокло насквозь. Плечи пиджака и те стали влажными.

— Они нас ждут. — сообщил О'Нил. — Хатт и Сандлер. В кабинете Хатта. Хочешь что-нибудь спросить у меня?

— Нет.

О'Нил помялся, словно сам хотел что-то сказать. Потом мотнул головой, шагнул к двери, открыл ее.

— Тогда пошли.

Они пересекли общий зал, благоухающий духами и туалетной водой машинисток. Мисс Уолш встретила их враждебным взглядом.

— Заходите. Он ждет.

Сандлер сидел в кожаном кресле лицом к двери. Пол у его ног устилали газеты. Хатт за столом синим карандашом правил сценарий. Оба встали, как только Арчер и О'Нил вошли в кабинет.

— Доброе утро, — прошептал Хатт. — Эммет, будь так любезен, если тебя это не затруднит, закрой дверь.

О'Нил закрыл дверь. Хатт выдержал паузу, прежде чем сказать: «Присаживайтесь». Отложил в сторону синий карандаш и сценарий.

Арчер сел на стул, О'Нил остался стоять, привалившись к стене, мрачный и бледный.

— Вы это видели, Арчер? — Сандлер поддел ногой лежащие на полу газеты.

— Я просмотрел только «Таймс».

— Могли бы потратить еще несколько центов, — процедил Сандлер. — Ваша фамилия упоминается в каждой газете.

— И вас отнюдь не хвалят, — добавил Хатт.

— Правда? — ровным тоном спросил Арчер.

— Правда.

— Правда, — вмешался Сандлер. — Честят не только вас, но и меня. И мою компанию.

— Я сожалею.

— Вы сожалеете. — Сандлер наклонился к нему. Лицо его закаменело, а голубые глаза — только теперь Арчер заметил, что цветом они такие же, как у Хатта, — превратились в две ледышки. Чувствовалось, что сдерживается он с трудом. — Сожалеть сейчас самое время.

— А чего вы от меня ждете?

— Давайте обойдемся без грубостей! — рявкнул Сандлер. — Я поднялся в пять утра и проехал девяносто миль не для того, чтобы выслушивать грубости. — Губы его побледнели, он, казалось, выплевывал каждое слово. — Чего вы, собственно, добивались, Арчер?

На долю секунды у Арчера возникло желание все объяснить. Потом он взглянул на перекошенное яростью лицо старика, в глаза-буравчики Хатта и понял, что смысла в этом нет.

— Я не думаю, — устало ответил он, не желая еще одного раунда споров, — что есть смысл возвращаться к пройденному.

— Тогда позвольте сообщить вам о том, что произошло в последние дни, — отчеканил Сандлер. — На случай, если вы не в курсе. Мой чертов телефон звонит двадцать четыре часа в сутки. На работе. Дома. Эти психи обливают помоями меня, мою жену, моего секретаря, мою служанку, всех, кто снимает трубку. Вчера вечером четверо бандитов подстерегли моего сына на автостоянке и избили так, что на бровь пришлось наложить шесть швов. Мой дворецкий уволился. Из десяти писем… Чего вы улыбаетесь?

Арчер и сам удивился тому, что его губы изогнулись в улыбке.

— Забавно, знаете ли. Дворецкий подает заявление об уходе, потому что его работодателя обвиняют в симпатиях к коммунистам.

— Прекратите улыбаться! — взвился Сандлер. — Ничего смешного тут нет. Моя жена в истерике, и я собираюсь отправить ее в Аризону, пока все не успокоится. Если успокоится. Более того, со всей страны начали приходить отказы. Фирмы, с которыми мы работали по двадцать лет, больше не хотят брать нашу продукцию. И одному Богу известно, когда все это закончится. И все это ваших рук дело, мистер Арчер, ваших.

— Я с этим категорически не согласен, — возразил Арчер. Он понимал, что старика ему не переубедить, но хотел погасить всплеск его ярости. — Я не звонил вам домой или на работу. Я не подбивал глаз вашему сыну. Я не отменял никаких заказов. Люди сейчас усталые, взволнованные, испуганные, отсюда и тяга к насилию. Моей вины в этом нет.

— А я говорю, что это ваша работа, Арчер, — не уступал старик, — сколько бы вы ни произнесли речей о положении в мире. Да и не хочу я больше слушать ваши речи. И так выслушал на одну больше, чем следовало, и теперь приходится поджимать хвост. Вы сделали то, чего никому не удавалось за последние сорок лет. Вы мне солгали, вы прикинулись, что заботитесь о моих интересах, вы скрыли от меня важную информацию, вы цинично сыграли на моих чувствах, но теперь вам за все это придется заплатить.

— Я вам не лгал. — Арчер почувствовал, как в нем закипает злость, и попытался пригасить ее. — И ничего от вас не скрывал.

Сандлер зловеще рассмеялся.

— Разве не вы гарантировали мне, что человек, с которым вы дружили пятнадцать лет, не коммунист?