Опасный маскарад

– Около Бэрхема, – кивнул мистер Клэпперли.

Милорд с иронией взглянул через стол на него:

– Ваша память изменяет вам, сэр. Совсем не около Бэрхема. Она жила в Калверли, в поместье мужа моей тетки Джоанны. Я был, признаю, молод и, наверное, очень горяч. Но я никогда не раскаивался в своей женитьбе. Изумительное создание! Боюсь, я не дал ей счастья. Я тайно бежал с ней и уехал во Францию, как только услышал, что моя семья отреклась от меня. Вот моя история, джентльмены. Это так?

Было признано, что все правильно. Милорд указал на клерка:

– Скажите вашему клерку, Брент, чтобы он позвал сюда моего слугу. Он в холле.

– Конечно, милорд. Сходите за ним, Фоли. – Он впервые назвал милорда его титулом, и Ренсли побагровел, услышав это.

Клерк вышел, и через мгновение в дверях появился Джон. Взоры присутствующих обратились на него, так как все чувствовали, что он был приглашен не напрасно. Но милорд глядел только на миссис Стейнс.

– Мне кажется, он мало изменился, хотя прошло столько лет, – проговорил он.

Мисс Стейнс смотрела на Джона во все глаза. Она побледнела и прижала руки к пышной груди.

– Джонни, – еле выговорила она. – Господи, Господи, неужели это не во сне?

Бартон тоже не верил своим глазам.

– Да никак это наш Джон? – ахнул он. – Господи спаси, это, правда, ты, парень?

– Ага, – мрачно сказал Джон, благополучно устояв на ногах, когда его сестра бросилась ему на грудь. – Ну-ну, Мэгги, как поживаешь? Успокойся, вспомни, где мы находимся, глупая.

Миссис Стейнс совершенно забыла об окружающих.

– О Джонни, только подумать, что ты вернулся после стольких лет! Ох, я ведь тебя едва узнала, ты уж и поседел! Сэм, ты-то узнаешь брата?

Мистер Сэмюэл Бартон сжал руку мистера Джона Бартона:

– Ну, Джонни! – У него не нашлось других слов.

– Ты научился объезжать ту гнедую? – спросил Джон, широко ухмыляясь.

Видно, это была старая семейная шутка. Сэмюэл затрясся от смеха.

– Боже ты мой, Джон, – подумать, что ты еще помнишь! Да ведь я тогда был еще совсем мальчишкой, а та кобылка – ох и капризная же штучка!

Все как зачарованные смотрели на них. Первым пришел в себя мистер Брент:

– Миссис Стейнс, вы узнаете этого человека?

– О, юридический ум!.. – пробормотал милорд.

– О, ну как же, сэр, признаю! Ведь это наш Джон, который убежал сколько лет тому назад, сразу после мастера Роберта. – Она вновь повернулась к Джону: – Так ты все время был с ним! А мы и знать ничего не знали. Ты тогда все толковал, что убежишь в Америку искать счастья, Джонни; мы так и думали, что ты американцем стал.

Мистер Брент задал вопрос, который всем казался излишним.

– А этот джентльмен – виконт Бэрхем? – спросил он.

– А то нет? – ответил презрительно Джон. Разве такой нос бывает у кого другого, кроме Тримейнов?

– Вы были при нем все эти годы?

– Так точно, сэр. И задал же он мне жару! – Джон мрачно улыбнулся милорду. – Сколько раз я говорил его светлости, что уеду домой. Но мы, Бартоны, всегда служили Тримейнам.

Наступило долгое молчание. Мистер Брент медленно складывал свои бумаги; мистер Клэпперли многозначительно улыбался сыну; Ренсли глядел в пол.

– Кузен, – сказал милорд, – я надеюсь, вы наконец удовлетворены?

– Об этом нечего больше говорить, милорд, – сказал старый мистер Клэпперли.

Милорд взял свою шляпу.

– В таком случае я прощаюсь со всеми. Мне бы хотелось въехать в дом в конце недели, с вашего позволения. Брент, вы займетесь этим, все устройте и предложите мои условия мистеру Ренсли. Я надеюсь, он увидит, что я великодушен. Клеведейл, вашу руку!

Глава 31

ДОСТОПОЧТЕННЫЙ РОБИН ТРИМЕЙН

Толпы людей приезжали поздравить милорда Бэрхема и сказать ему, как они счастливы, что наконец-то его притязания – которые они всегда считали справедливыми – удовлетворены. Он принимал их всех со своей обычной улыбкой и скромно отмахивался от похвал. Он щедро одарил деньгами кузена Ренсли. Каким образом об этом стало известно в свете, никто не знал, ибо сам Ренсли, конечно, хранил на сей счет молчание. Почти сразу же после этого он уехал за границу в целях поправки здоровья. Во всяком случае, он не питал добрых чувств к милорду; более того вел бессвязные разговоры, обличавшие его намерение снова сулиться с милордом. Мистер Клэпперли отговаривал его от этой безумной затеи и даже отважился указать ему, что милорд отнесся к узурпатору с невероятным великодушием.

То же самое думала миледи Лоуестофт. Милорд величественно отмахивался.

– Я Тримейн-оф-Бэрхем, – говорил он. – Скупость приличествовала бы человеку более низкого происхождения.

– Вы великолепны, Роберт, – отозвалась она.

– Конечно, – следовал его ответ.

В должное время милорд вступил во владение лондонским домом на Гровенор-сквер и на день-два съездил в Бэрхем предупредить слуг, что вскоре он явится с гостями. Своим друзьям он объявил, что теперь только ждет приезда своих детей, чтобы представить их ко двору.

Если раньше люди света искали его общества, то теперь его буквально засыпали приглашениями со всех сторон. Он не проводил вечера в одиночестве: или выезжал сам, или устраивал изысканные карточные вечера у себя дома. Матери девиц на выданье, не скрываясь, ухаживали за ним, ожидая прибытия его сына. Мистер Деверю сказал своему приятелю Белфорту, что коль скоро его знаменитая тетушка, видимо, склоняется к бессмертию, не лучше ли будет ему попытать счастья и добиться руки достопочтенной Прюденс Тримейн. Чарльз Белфорт высказал уверенность в том, что у нее косоглазие или она ряба от оспы. Он сказал, что, за исключением Летти Грейсон, все богатые наследницы некрасивы. К тому же мистер Белфорт был страшно огорчен побегом Питера Мерриота и едва ли мог думать о чем-то другом. Его не интересуют отпрыски милорда Бэрхема, заявил он.

Прошло несколько дней, и на улице появилась почтовая карета, багажом нагруженная доверху. Она остановилась у дверей дома на Гровенор-сквер. Из кареты выпрыгнул стройный джентльмен, сопровождаемый лакеем-французом. Один из слуг милорда открыл юноше двери и вежливо спросил его имя.

Юноша живо ответил:

– Мое имя Тримейн; думаю, меня здесь ждут.

В самом деле, так оно и было. В мгновение ока поднялась суматоха; начали вносить в дом бесчисленные чемоданы и корзины; тут же появился кланяющийся лакей, сообщивший мистеру Тримейну, что его светлость, к сожалению, ушел, но за ним можно немедленно послать в Уайтс-клуб.

Мистер Тримейн не пожелал никого посылать, но, выпив бокал прекрасного бургундского, сказал, что намерен сам отправиться к отцу.

Рано или поздно нужно было показаться в свете – значит, лучше не откладывать этого дела!

Один из служителей Уайтс-клуба провел мистера Тримейна в карточную комнату и, остановившись в дверях, стал искать глазами милорда. Робин ждал рядом, под мышкой у него была треуголка, а платок и табакерка – в руке. Кое-кто взглядывал на него, интересуясь, кто же этот красивый юный незнакомец.

Мистер Белфорт, играя в кости с Деверю и Ортоном, промолвил:

– Черт возьми, до чего модный парик! Сэр Раймонд оглянулся, встретившись глазами с Робином.

– Я его не знаю, – неуверенно сказал он. – Хотя... лицо как будто знакомое.

Мистер Деверю поглядел в лорнет:

– Клянусь всеми святыми, Бел, дьявольски красивые кружева! Изумительно модный юноша!

У следующего стола мистер Траубридж заметил:

– Кто этот молодой человек? Мне кажется, я его встречал раньше. Красивый юноша, прекрасно держится. Впрочем, немного заносчив.

Не было сомнений, что Робин производил прекрасное впечатление, а темно-синий камзол великолепного парижского покроя выгодно подчеркивал его стройность. Видимо, молодой человек был путешественником, так как его небольшие ноги были обуты в отлично начищенные высокие сапоги, а на боку сверкала шпага. Камзол был обильно обшит золотым кружевом, он обтягивал плечи и талию, а затем переходил в широчайшие фалды на шелковой подкладке. Невероятные обшлага, отвернутые чуть ли не по локоть, открывали брабантские кружева на запястьях. Его жилет, немедленно замеченный всеми модниками клуба, был новейшего фасона; кружевное жабо ниспадало каскадом по груди, в нем сверкала сапфировая булавка. Его парик, поразивший воображение мистера Белфорта, подлинного знатока этих вещей, безусловно являло собой творение парижского мастера, треуголка была оторочена дорогим кружевом. Голубые глаза глядели холодно; красиво очерченные губы имели твердое выражение.