Страница 66 из 74
— Прошу прощения?
— Что мешало тебе проедаться у стремени, чтобы не застыть? Или, еще лучше, заставить бежать мою дочь, чтобы впредь знала, куда лезть не стоит?
Эдгар опустил голову. Не то, чтобы он ожидал благодарности, но попреки казались вовсе незаслуженными. Разве он не сделал все от него зависящее для того, чтобы довезти принцессу в добром здравии?
— Не подумал? — продолжал король.
— Государь, я делал то, что тогда казалось правильным. Если ты считаешь, будто я в чем-то виноват…
— Виноват. Прежде, чем что-то делать, нужно подумать, а вы поступили наоборот.
— Государь, я думал исключительно о благе твоей дочери.
— Верю. Но благие намерения, если за ними не стоит холодный расчетливый разум, бесполезны. В лучшем случае. А то и вовсе способны принести вред, как и случилось…
— Неужели принцесса… — да нет, не может быть, он справлялся о ее здоровье. Если вперить слугам, девушка даже не чихнула.
— Принцесса… — махнул рукой король. — Принцесса здорова. Дочери я запретил покидать комнату до конца недели и еще месяц она не выедет за пределы дворца — если того не потребуют дела. Охрана наказана. А ты… Наказать чужого подданного я не могу — впрочем, ты и без того достаточно себя наказал. Но так ничего и не понял. И, похоже, не поймешь. — король помолчал. — Когда ты сможешь приступить к занятиям…
— Хоть сегодня. — Ответил Эдгар.
Похоже, он вправду не понимал чего-то важного. Ну да, он ошибся, все они ошиблись… правда, ученый с трудом мог представить себе принцессу, в мокром платье бегущую у стремени. А что сам замерз — так сам и заболел, какая королю разница? Он правда хотел как лучше, все они хотел как лучше и слышать попреки…. можно сколько угодно напоминать себе о достойном смирении, но обида все равно застила разум.
— Сегодня — нет. Говорю же, она наказана. На следующей неделе. Ступай.
Весь остаток дня Эдгар пролежал, бездумно глядя в потолок.
Месяц, во время которого принцесса не могла выбираться дальше дворцовой ограды, Эдгар отчаянно проскучал. Оказывается, он привык к прогулкам по окрестностям столицы, долгим разговорам и странным вопросам в самый неподходящий момент. Девушка сделалась задумчива и молчалива, впрочем, в этом ученый ее понимал, или думал, что понимал. Кого обрадует столь суровая выволочка совершенно ни за что?
Хуже было то, что девушка, казалось, потеряла интерес и к учебе: мало спрашивала и отвечала невпопад, так, что Эдгар порой просто отпускал ее с занятия раньше обычного. По правде говоря, никакой нужды в занятиях давно не было: уже через месяц Эдгар бы с чистой совестью впустил ее в храм на любую службу и был бы уверен, что принцесса не опростоволосится. Так что они давно углубились в материи, женщине совершенно ненужные, перемежая их дискуссиями о нравах, обычаях и этикете. Порой ученый не знал, куда деваться от вопросов ученицы, но сейчас он готов был терпеть их сколько угодно, лишь бы не видеть девушку такой… непохожей на себя обычную.
Впрочем, едва миновал месяц и принцесса снова смогла ездить на свои прогулки, как все стало на свои места. По крайней мере, поначалу Эдгару показалось именно так.
Далеко в горы они больше не забирались, зато окрестности столицы изъездили вдоль и поперек: бродили по лесам, сперва прозрачным, потом — покрытым зеленым кружевом первых листьев, лазили по скалам у моря и скакали наперегонки по полям, покрытым расцветшими тюльпанами.
Эдгар далеко не сразу понял, что любуется не природой, а спутницей, да и когда понял, сперва не придал этому значения. В конце концов. принцесса и вправду красива, что же странного в том, что ее улыбка впечатляет куда больше, чем все тюльпаны степи? Он не думает ни о чем предосудительном, помнит свое место, и говорить больше не о чем.
Но не держать в мыслях ничего предосудительного с каждым днем становилось все труднее. Видеть каждый день, сидеть рядом, едва не касаясь щекой щеки, проверяя ошибки на письме, держать за руку, помогая спуститься с коня. И помнить свое место.
Он решил, что нужно уехать, пока не поздно. В конце концов, нужда в нем, как учителе давно прошла: познаниями принцесса смогла бы потягаться с любым выпускником университета, правда. Писала по-прежнему с ошибками, но кто и когда требовал от женщины безупречной грамотности? Оставалось только изобрести безупречный повод, но придумать ничего не получалось, как он не старался. Наконец, Эдгар понял, что вруна из него не выйдет, и решил просто попроситься домой — мол, соскучился по брату, по родным местам да и нечего ему больше делать в королевском дворце. Все это он выпалил принцессе едва дождавшись окончания очередного занятия. И испугался, когда в библиотеке (куда они перебрались еще по осени) повисла тишина.
— Ты уже был у отца с этим? — спросила наконец, принцесса.
— Нет.
Эдгар сам не знал, почему не пошел сразу к королю. Хотел посмотреть, поверит ли принцесса в его объяснения, наверное. А еще, если уж быть совсем честным, разговора с королем ученый откровенно побаивался. С него станется разглядеть то, в чем сам Эдгар не признался бы и под пыткой.
— Тогда я запрещаю говорить с ним об этом.
— Принцесса, я не твой подданный.
— Да, это правда. — Она снова надолго замолчала. Накрыла его ладонь своей. — Не уезжай.
— Принцесса, я…
— Осталось недолго. Мой жених пишет, что если ничего не случится, его люди приедут через месяц. И еще через три дня мы поедем в Аген. Ты провел столько времени вдали от дома, неужели месяц что-то изменит?
Она торопливо отдернула руку, свернула в трубочку лежащий на столе пергамент.
— Принцесса, сказать по правде, я устал. От чужого языка, чужих нравов, дворцового этикета. Устал постоянно быть на виду. — Все это действительно было правдой, и как же хорошо, что не нужно выкручиваться. — Принцесса, я всего лишь простолюдин, все это — не по мне.
— Всего месяц. И дорогу до Агена. — девичьи пальцы теребили пергамент. — Я не должна этого говорить, но… Вчера вечером отец взял меч и ушел стоять у изголовья своей… если ты уедешь, у меня совсем никого не останется.
— Меч?
— Ах, да, ты же… У нас можно взять женщину в жены только после того, как она докажет способность к деторождению, ты знаешь. Так вот: рожая, женщина открывает путь между миром живых и миром духов. И оттуда может прийти зло, сгубив и ее и ребенка. Чтобы такого не случилось, в изголовье роженицы встает мужчина с мечом. Родич. Или тот, кто собирается назвать ребенка своим. Если роды закончатся благополучно, он на ней женится. — она положила вконец измятый лист на стол, начала разглаживать ладонью. — Я потеряла мать и братьев, а теперь и отец… И если еще и ты… не уезжай.
Эдгар никогда не видел, как она плачет. Она не плакала и сейчас. Просто молчала, разглаживая ладошкой пергамент. Не поднимая глаз.
Лучше бы она плакала.
Через три дня король закатил пир по случаю рождения сына и будущей помолвки. Люди пели здравицы, пили и радовались, а Эдгар смотрел на принцессу и вспоминал старые сказки о статуях, оживленных злым колдовством.
Впрочем, на следующий день она снова казалось живой и веселой, а еще через неделю, кажется, совершенно пришла в себя. Эдгар обрадовался: трудно быт рядом и знать, что ничем не можешь утешить. Но с другой стороны, король прав, женившись второй раз: трону нужны наследники. Да, по обычаям Белона женщина может наследовать трон, но разве женщина сможет повести армию в бой, случись в том нужда? И сможет ли она управлять страной, будучи на сносях? Не говоря уж о том, что принцесса выйдет замуж и будет жить в стране мужа — как она сможет удержать в руках страну, не живя в ней?
Правда, свое мнение Эдгар предпочитал держать при себе — впрочем, его никто и не спрашивал.
Они по-прежнему каждый день после занятий ездили прогуляться. И когда принцесса предложила взобраться на скалу, с которой так хорошо была видна столица, Эдгар не стал отказываться. Там и вправду было красиво. А еще можно любоваться девушкой, пока она смотрит на море и не делать вид, будто пейзажи куда интереснее.