Свобода и евреи

Интерес Великобритании — единственный критерий всякой справедливости, всякого права и всякой законности.

А государственные займы и государственные же банкротства, равно как беспроигрышная для «избранного народа» биржевая игра хотя бы в период японской войны или даже нынешних смут в России? А приснопамятные «столпы Израиля» по типу Грегера, Горвица и Когана или рабовладельца погонщиков (в турецкую же войну 1877/8 г.) Варшавского? А талмудическая хазака и мааруфия, консорциумами и трестами? А дерзость Альфонса Ротшильда, когда, во время переговоров о займе он осмелился поставить русскому правительству чуть не ультиматум о «равноправии» евреев? А нахальство «американских банкиров» Штрауса, Крауса и Зелигмана в Портсмуте по тому же предмету, уже без всякого повода, кроме затруднительности нашего положения в Манчжурии и дома. При этом не позабудем, что и невзгодами нашими, в значительной степени мы обязаны тем самым единоплеменникам названных банкиров, для которых столь бесстыдно и несправедливо испрашивалось уравнение в правах с коренным населением России!..

«Что вообще мог бы сказать я о таком народе, который из всех других судеб усвоил лишь благодать вечного бродяжничества, и который ставит себе задачу перехитрить тех, кто остаётся на месте, и покинуть того, кто рискнёт отправиться с ним по одной дороге»

Во всяком случае, несомненно, как заметил ещё Бисмарк, что из невозможности для евреев сделаться офицерами никак не следует, будто они вынуждены стать ростовщиками.

С другой стороны, возможно ли оспаривать, что если иудейский кредит — поддержка, то разве такая же, как верёвка для повешенного…

Всего, однако, не перечесть, — когда же это обследовать?

Таким образом, нам волей неволей приходится ограничиться по данному отделу темы всем изложенным. Приведём в заключение разве только следующие мысли Рихарда Вагнера (см. его «Das Judenthum in der Musik»):

«В споре из-за эмансипации евреев участвовало, строго говоря, много больше борцов за отвлечённый принцип свободы, чем за эмансипацию именно сынов Иуды. А так как весь, с позволения сказать, наш либерализм является не очень дальновидной и сознательной умственной игрой, то нам довелось поратовать и за освобождение такого народа, о котором мы, в сущности, не имели понятия. Отсюда, как это вполне очевидно, рвение на защиту еврейского равноправия обусловливалось гораздо больше отвлечённой идеей, нежели действительной симпатией к жидам».

Увы, к немалому изумлению своему мы замечаем, что пока мы строили сказочные замки и воевали с ветряными мельницами, благодатная почва реальной действительности оказалась в руках узурпатора. Если, говоря откровенно, наши воздушные полеты не могли не позабавить еврейства, то и ему не следовало бы, кажется, считать нас за таких олухов, которых можно удовлетворить подачками из отнятой у нас же территории. Совсем незаметно «кредитор королей» превратился в «короля кредиторов». А разобравшись, мы не можем теперь не признать чересчур наивную просьбу об эмансипации, предъявленную этим кредитором именно в такой момент, когда мы видим себя в жгучей необходимости бороться уже за своё собственное освобождение из-под гнёта иудейского!..»

Exoriare aliquis nostris ex ossibus ultor.

Для полноты картины припомним, что сам талмуд советует евреям оказывать иногда милосердие гоям, дабы те говорили: «а евреи всё-таки порядочные люди!».

Руководствуясь этим, «избранный народ» не отказывает себе ни в удовольствии разыграть оперетку на тему «Сентиментальная акула или крокодил-филантроп», ни в прекрасном случае поиздеваться над «идолопоклонниками», что, в свою очередь, рекомендуется тем же талмудом. Без такой забавы еврею никакая месть не сладка.

Зная это, мы поймём смысл иудейской, разумеется, через гоев же, затеи поставить в Париже монумент Альфонсу Ротшильду как «отцу бедных».

Вдохновенными строками запятнав эту попытку, Кловис Гюг (Clovis Hugues) завершил свою поэму такими негодующими аккордами:

б) Жид газетный (der ewige Press-Jude). Независимо от талантов еврейства по всякого рода факторству и помимо тех неизреченных ресурсов, которые только евреями и могли быть открыты в газете — реклама и шантаж, ложь и невроз, прямой подлог общественного мнения или обрабатывание его на еврейский лад, две причины, в особенности способствовали захвату всемирной прессы кагалом:

в странах цензуры и административного усмотрения нееврейский капитал совсем избегал помещения в столь рискованном деле. Евреи же с их пронырливостью и неразборчивостью в средствах ухитрялись вести газету за счёт объявлений или же в долг, т. е. за чужой счёт, простым обманом или, наоборот, действовали обманом сложным, увлекая состоятельных, но недалёких гоев становиться издателями редактируемой еврейским «маэстро» газеты «во имя служения свободе», а то и ради наживы через объявления, при которых, собственно, и должна «содержаться» правоверная газета Израиля, и

толпа жаждет новостей и сплетен, а в настоящее время требует их уже со всех концов мира. Удовлетворить этому прежде всего может вездесущее и всезнающее еврейство, которому сверх того удалось захватить не только большинство газет, но и почти все телеграфные агентства. Однако, для больших органов прессы необходимы и деньги немалые. Вот почему газета сделалась акционерным и анонимным предприятием, что еврейству также выгодно, ибо, с одной стороны, это маскирует участие сынов Иуды, а с другой устраняет конкуренцию гоев, которым надо остерегаться проникновения тех же евреев и крайне трудно установить в столь сложном деле всё необходимое договором, тогда как, наоборот, евреи при известных обстоятельствах думают одинаково и не смеют нарушать кагальной дисциплины. Провинившийся же еврей карается своим судом не за покушение на интерес соучастников предприятия и не в гражданском порядке, а за посягательство на единство Израиля, т. е. на самое основание еврейского величия, и как совершивший богохульство (ведь «Закон» дан на горе Синае самим Иеговой) преследуется в качестве тяжкого уголовного преступника. Понятно, что с ним уж не шутят!

I. Сам стиль еврея удивительно приноровлен к газете.

Злостное презрение ко всему нееврейскому и лицемерные вопли о религиозном преследовании при одном слове «чеснок»; напыщенность сарказмов и ядовитая горечь обид; преждевременность криков победы; заносчивые и нелепые утверждения; «открытия Америки» с балаганным треском и шумом; дерзость вымыслов, лакейская пошлость увёрток и ябедническая пронырливость; бешеное пристрастие к клевете, истерическое нахальство и шутовская дурь придают всему, что пишет еврей-журналист, какой-то осатанелый дух и вместе с тем опереточный блеск, нечто, надо сознаться, патологическое и заразительное.

В глазах иудейских литераторов газета есть отрицание нравственного воспитания общества. Не дружбу и согласие, а раздор и ненависть посевает она. Демоны разложения и погибели, евреи всегда прикрываются контрабандным флагом либерализма, но фальсифицируют всякую идею, к которой прикоснутся.

Напрасно стали бы вы ожидать от иудейской прессы благородства мнений, беспристрастия в оценке событий, спокойствия выводов, — она обращается лишь к злостным инстинктам и к самым низменным чувствам толпы. А когда еврейская газета пытается скрадывать саму себя, подделывать всеумеряющий разум или разыгрывать роль мудрости-умиротворительницы, она запутывается в собственных хитросплетениях и, вопреки всем своим изворотам, обнаруживает неизгладимые язвы разврата на своём лбу.