Страница 44 из 69
Глава восемнадцатая
Тело у Юлии было царственным. Белым, гладким. Аполлон не уставал им любоваться. Через знакомых охотников он достал двадцать шкурок чернобурой лисы, а женщины в мастерских сшили из них покрывало, в которое он любил закутывать Юлию, будто ребенка. А потом медленно разворачивать драгоценный сверток, целуя каждый кусочек появляющейся на свет плоти.
Прежде он никогда не думал о детях, а теперь вдруг все чаще стал представлять, что Юлия родит ему дочку, такую же красивую, как сама. И Аполлон станет и её наряжать, как королеву. И сделает для любимой женщины все, что она захочет. Жаль только, что она не хотела даже слушать о каких-то там детях!
Сначала он караулил Юлию, как евнух обитательниц гарема. Без его ведома она не могла сделать и шагу. В случаях, когда ему надо было ненадолго уехать, он оставлял подле неё охранников с самыми суровыми наказами. Так что и те стерегли хозяйскую женщину пуще глаза.
Но за три года, которые Юлия прожила с ним, Аполлон ни разу не смог уличить её ни в чем предосудительном. Она была ему верной женой. Даже если бы она глянула в сторону какого-нибудь мужчины, ему бы тотчас донесли. Но Юлия не глядела. И почти всегда сидела дома. Как и положено верной жене. Пусть и гражданской.
Странно, но Аполлон никогда не заговаривал с возлюбленной о том, чтобы узаконить их отношения. Наверное, боялся, что Юлия расхохочется ему в лицо. Или скажет что-нибудь уничижительное. Грубое. То, что развеет в его глазах её светлый образ. Вот если бы она сама заговорила об этом… Но Юлия молчала.
Между тем, втайне от своего ревнивого майора она собиралась опять встретиться с Арнольдом и предложить ему завершить прежде обговоренную сделку, главной ставкой в которой была его любимая скрипачка. Юлия догадывалась, что ради неё бравый старлей пойдет на многое.
Сегодня она заставила кухарку налепить любимых Аполлоном пельменей с осетриной и, пока та готовила обед, пошла к конторе мужа, якобы для того, чтобы позвать его домой к праздничному столу. Она вспомнила, что не отмечала с Аполлоном пусть не круглой, но даты — тринадцать лет со дня их встречи.
Теперь она шла и молила Пресвятую Богородицу, чтобы первым из конторы вышел Аренский и она успела бы поговорить с ним о своих делах.
Кажется, Богородица опять её услышала, потому что первым из дверей конторы вышел тот, кого она ждала. Теперь, на виду у всех, она могла спокойно постоять, делая вид, что говорит о каких-нибудь пустяках, но без лишнего кокетства, обычно, как говорят с другом мужа. И не пытаются при этом с ним флиртовать.
— Арчи, ты думал о моем предложении? — спросила Юлия, и сердце её почему-то тревожно забилось; а что если она все придумала и он вовсе не настолько привязан к своей Джульетте? Что если работа, карьера для него важнее, чем все скрипачки Союза вместе взятые. Тогда он преспокойно расскажет Аполлону о её просьбе и будет выглядеть в глазах последнего героем, а Юлия? Простит ли её Ковалев или отправит назад в зону? Об участи Яна в таком случае страшно даже думать!
— О каком, напомни, пожалуйста!
Так и есть! Теперь он делает вид, что ничего не знает, хочет, чтобы она ещё раз сделала свое предложение, и он дословно передаст его своему начальничку!
— Видимо, ты разлюбил свою музыкантшу, — нарочито равнодушно произнесла она, — если таких простых слов не запомнил… Прости, что побеспокоила.
— Подожди!
Кажется, он даже сделал попытку ухватить её за рукав шубы, чтобы остановить. Значит, она не ошиблась? Почему же он тогда притворяется равнодушным? Ей не доверяет или пытается вести свою игру?
— Подожди, — повторил он, — я согласен: говори, что нужно для этого сделать?
— Ничего особенного, — соблазнительно улыбнулась она. — Вначале скажи, ты узнал, кем был Поплавский до посадки?
— Узнал: врачом и, говорят, довольно известным.
— Понятно, — кивнула она, — значит, нужно заболеть. Мне повезло, что Ян — врач, а то пришлось бы Аполлона в командировку отправлять. Теперь же… он сам его ко мне приведет!.. А ты поможешь.
— Как? — удивился Арнольд.
— Расскажешь моему майору, невзначай, что с последним этапом в лагерь прибыл самый известный в Москве врач… А вот и он сам, идет-торопится, мой коротконогий возлюбленный… И ведь не упадет, ручки-ножки себе не переломает!
Она обратила улыбающееся лицо в сторону спешащего к ним Аполлона, а в словах её прозвучала такая ненависть, что Арнольду стало не по себе. Он представил, какое разочарование будет ожидать бедного майора в один прекрасный момент. Да что там разочарование, удар, но тут уж ничего не поделаешь, Аполлон сам себе его подготавливал.
Даже по некоторым обрывочным сведениям о Юлии, которыми располагали органы, он понимал, что Ковалев срубил дерево явно не по себе. Добровольно уселся на пороховую бочку… Да ещё и пытается закурить!
— А мы тебя тут поджидаем, коханый! — просияла навстречу подошедшему Аполлону Юлия. — Твой старлей бежать хотел — мы знаем, кто его ждет-не дождется, но я женщина жестокая. Жди, говорю, пока Поль не выйдет. Не стоять же мне тут одной, на ветру, как сухой былинке?!
— Да уж, сухой былинкой тебя назвать язык не повернется, — довольно хохотнул Аполлон и обратился к Арнольду. — Вы свободны, товарищ старший лейтенант. Благодарю за службу!
— Служу Советскому Союзу! — браво козырнул Аренский, поддерживая шутку начальства, и стремительно зашагал прочь, все ускоряя шаги.
Ему было не по себе. Вроде, и просьба Юлии всего лишь рассказать Аполлону о Яне-враче не содержала в себе ничего особенного, но на душе Арнольда было погано.
Юлия нарочно не стала таить от него своих намерений. Этим она привязывала его к себе крепче, чем воры общим преступлением. Общей тайной! Самое страшное, что он никак не мог предупредить Аполлона. Тот обожествлял свою возлюбленную, которая пока и ничем себя не выдала, была постоянна и преданна.
Скажи он Аполлону о её словах, тот только посмеется. А если и не посмеется, то сделает проще: уберет Поплавского с лица земли. Благо, в зоне Ковалев — царь и бог. Из-за шлюхи подставлять под смертельный удар другого человека? К тому же, родственника Наташи. Если Арнольд и не был теперь в неё влюблен, то добрые чувства остались. Слишком много она для него в жизни сделала!
После обеда Аполлон пришел на работу несколько смущенный и даже будто виноватый.
— Знаешь, Алька, а ведь моя женушка права: я — самовлюбленный эгоист, глухарь на току, который ничего не видит и не слышит. Неблагодарный!
— Что-то вдруг тебя на самоуничижение потянуло? — удивился Арнольд.
— Права Юлия, ох, права! Много у нас власти и мало души. Уже своих самых верных и надежных товарищей не бережем и не ценим…
— Да что случилось-то?
— Хоть раз в жизни я подумал о ком-нибудь, кроме себя?
— О Юлии подумал.
— То-то и оно! А о тебе? Разве думал я о тебе?
— Кто же на мое представление рапорт писал?
— Это мне по службе положено — подчиненных в звании повышать. А то, что ты меня, можно сказать, от верной смерти спас?
— А для чего же тогда нам друзья? — Аренский никак не мог взять в толк, о чем горюет его непосредственный начальник и друг.
— Вот! О тебе, как о друге, я и не подумал. Скажи, ты очень любишь свою Виолетту?
— Очень, — хмуро ответил Арнольд и насторожился. Зачем ему Виолетта понадобилась?
— Да не зыркай ты очами, я же по-хорошему спросил… В общем, так, подбери мне дело какой-нибудь молодой бабенки из бытовых: одна, помнится, мужа своего кипятком обварила, другая топором рубанула.
— Сейчас подберу. Молодой… А поточнее возраст неизвестен?
— Известен. Лет двадцать, двадцать один.
Арнольд почувствовал, как у него задрожали колени. Неужели Юлия так быстро сдержала свое обещание?
— Нашел, что ли? — поторопил Ковалев, когда он в смятении замешкался у картотеки.
— Дело Зуевой Матрены Филипповны, — сообщил Арнольд. — Только она у нас в больнице лежит, муж-изверг, которого она топором рубанула, кажется, почки ей отбил.