Дар юной княжны

Легче всего организовывали выступления иллюзиониста. Достаточно было вместительной комнаты в доме, амбара или сарая — весна шла к теплу, — и фокусник мог начинать представление.

Как-то на одном из них бывший владелец небольшой винокурни, видавший в городе, как к ногам понравившихся артистов публика бросала кошельки, в восторге швырнул в ноги Вадиму набитое "николаевками" портмоне. Фокусник не растерялся, кинул его в черный ящик, постучал по стенке, а потом показал его уже пустым. С той поры у зрителей-анархистов вошло в традицию бросать циркачам кошельки и с детским восторгом наблюдать, как они исчезают. А Катерина пришила к юбке потайной карман, куда время от времени попадали исчезающие дары. Вскоре их выступления стали немалым источником дохода труппы.

Вся труппа в конце концов составила три небольших подгруппки, которые выступали в разных местах — Вадим и Катерина, Герасим и Алька. Ольга работала одна, что, впрочем, её нисколько не тяготило. Сложились и группы зрителей, посещавшие "своих" артистов. На выступления фокусника ходили более солидные и в то же время более простодушные зрители, которым казалось, что вот, ещё немного, — и они поймут, в чем секрет этих фокусов!

Зрителями Герасима и Альки были, в основном, деревенские хлопцы, физически развитые, которые сами увлекались то атлетикой, то борьбой и часто не прочь были помериться силами с Герасимом. Их выступления порой превращались в настоящие соревнования.

Самые же большие скопления зрителей вызывали, однако, выступления Ольги, так как посещала их преимущественно молодежь. Девушка — тоненькая, по-городскому изящная, казавшаяся слабой и беззащитной, — с завязанными глазами стреляла так, как многие не могли с открытыми. Началось поголовное увлечение молодых махновцев стрельбой по зажженным свечам, мишеням в виде карт и просто стрельбой на звук. Это вызвало такой перерасход патронов, что батька пригрозил вовсе прекратить выступления артистки.

Поначалу Ольга боялась этих усатых, бородатых, длинноволосых, дурно пахнущих мужиков, которые орали, ругались матом и даже пытались её тискать. Но когда она однажды, не оглядываясь, из-за плеча прострелила у наиболее ретивого ухажера фуражку — причем пуля прошла всего в сантиметре от головы, — нахалы стали остерегаться открыто проявлять свои чувства. В конце концов, её стали сообща охранять друг от друга, как общую любимицу. При появлении артистки зрители вскакивали и кричали:

— Наташа! Наташа! Иди к нам, не бойся.

А она уже и не боялась и с удивлением чувствовала в себе этакий кураж, захватывающее дух ощущение того, что она ходит себе по краю пропасти и не падает!

Зато боялся за неё Вадим Зацепин.

Подразделение, желавшее пригласить того или иного артиста, высылало за ним либо тачанку, либо просто верховых, и поручик с горечью отмечал Ольгину всегдашнюю готовность отправиться с ними, её самообладание и независимость. Оказывается, она вовсе и не нуждалась в его защите, к чему Вадим подготовил себя с первой встречи. А махновцы испытывали к девушке смешанное с восторгом почтение и не собирались никому давать её в обиду.

Зацепин стал думать, что Ольга и не стремится к его обществу, и потому его чувства к ней попросту безнадежны. Это поручика очень удручало, но, так как он был человеком дела, то решил для себя при первой же возможности открыться княжне, которой вряд ли когда-нибудь придется пользоваться своим титулом.

А жизнь шла своим чередом. Как-то, после одного из выступлений, Вадима с Катериной пригласили на обед анархисты. Сам Лютый, один из подручных батьки Махно, сидел рядом за столом и, обнимая поручика за плечи, признавался:

— Дуже я вас, артистов, уважаю. Такое вы умеете, аж дух захватывает! От признайся, куда делся Васькин браунинг? Все видели, как ты положил его в ящик, а потом по стенке постучал, открыл — нема. Може, у тебя там зверек какой сидит обученный, какая-нибудь мышка?

— И куда же она все уносит?

— В ящике где-то дырка, а? И в столе такая ж, на который ты этот ящик ставишь. Угадал?

— Нет, не угадал. Просто, Сидор, я тебя тоже уважаю, но секрет открыть не могу. Это мой хлеб.

И добавил как бы про себя:

— Смешно сказать: ящик — мой кормилец!

— Тогда другой секрет открой. Твоя помощница — Катерина — тебе, скажу, не под стать. Она — баба справная, здоровая. Ты против неё хлипкий. И моложе глядишься.

— Здесь никакого секрета нет. Катерина действительно только моя ассистентка.

— Значит, она свободна?

— Думаю, нет. По крайней мере, я знаю её жениха. Они хотят пожениться в Мариуполе, там у Герасима — отец с матерью.

Лютый помрачнел.

— Герасим… Ваш борец, навроде?

— Борец.

Анархист помолчал и тяжело вздохнул.

— Этот ей пара. Супротив такого и мне не сдюжить.

Катерина, будто почувствовав, что говорят о ней, улыбнулась им через стол и показала глазами, мол, пора уходить. Вадим заторопился прощаться.

— Погодь, — Лютый положил ему на плечо тяжелую ладонь и скомандовал сидящему рядом молодому казачку. — Мешок неси!

И кивнул Катерине.

— А ты, девонька, садись сюда, разговор небольшой есть.

Катерина обошла стол и села рядом. Лютый оглядел её ласкающим взглядом.

— Говорят, ты замуж собралась? Может, передумаешь, пока не поженились? Я добрый, знаешь, как любить тебя буду!

Катерина твердо выдержала его взгляд.

— Верю. Только сердцу не прикажешь. Спасибо за хлеб-соль.

Казачок принес набитый продуктами мешок.

— Это вам. Хлопцы благодарят.

Лютый кивнул на сидящих за столом. Те дружно захлопали.

— Думали деньгами дать, да что сейчас деньги?

Он замялся и посмотрел на Катерину:

— Катря, не обидь отказом!

Вынул из кармана френча коробочку и предложил женщине. Та открыла её и зажмурилась от вспыхнувших из неё бриллиантовых огней.

— Подарок, на свадьбу, — он спешил, боясь её возмущения. — Не думай ничего плохого. Это так. За твою красоту. За честность. Без обиды. Знаешь, что хлопцы говорят? На неё — на тебя, значит, — смотришь и жить хочется, раз такие женщины на свете есть. Возьми.

Катерина взглянула на Вадима. Тот согласно кивнул. Она взяла коробочку и поклонилась мужчинам.

— Спасибо.

Сидящие в горнице взревели от восторга. Решение подарить Катерине серьги было их общим. И тут же примолкли, будто с мечтой расставались и чувствовали, что никогда больше её не увидят.

"Вот тебе и неотесанное мужичье!" — растроганно подумал Вадим и тут же вздрогнул от признания наклонившегося к его уху Лютого.

— Мы вчера белый обоз взяли. Драгоценностей — на многие тыщи! В общую кассу сдали, но кое-что и себе оставили. За беспокойство.

И довольно хмыкнул.

— Послушай, — некоторое время спустя возбужденно говорила Вадиму Ольга, тоже вернувшаяся с представления, — я у анархистов кое-какую литературу полистала. Не так все просто, как мы себе представляем! А они, между прочим, в своих воззваниях на слова графа Толстого Льва Николаевича ссылаются: "Без возвеличивания себя и унижения других, без лицемерия, обманов, без тюрем, крепостей, казней, убийств не может ни возникнуть, ни держаться никакая власть!"

Ольга декламировала с пафосом, почти как Алька эмоционально размахивала руками. По мнению Вадима, она с каждым днем все больше утрачивала и врожденную утонченность, и аристократическое воспитание, приобретала столь свойственные революционерам черствость и фанатизм; начинала думать об окружающем в мировом масштабе. Что ей было до страданий тех, кто рядом с ней! От этих мыслей Вадим помрачнел ещё больше.

— У тебя что-то случилось? — почувствовала наконец неладное Ольга.

— Ничего! — сердито буркнул он и язвительно подумал: "Заметила! Лучше поздно, чем никогда. До того ли ей теперь? Любимица анархистов, революционная амазонка, Гаврош в юбке! Глядишь, скоро начнет по окопам ползать, патроны анархистам подносить!"

А вслух сказал.

— Значит, твои махновцы — идейные? Выступают против власти, как аппарата насилия, и это насилие искореняют своим революционным насилием?