Дар юной княжны

— Да, от такой страсти и я бы не отказался.

— У тебя, хлопец, все впереди. Если мой азарт по сердцу пришелся, приезжай, когда война кончится. А пока дам тебе вот этот кинжал. Не потому меняюсь, что плох он. Только думаю, такой ещё достать можно, а вот твой редкий. Но и этот — смотри, какая сталь! Металл может рубить. И хлеб порежешь, и при надобности защитить себя сможешь.

— Батя опять своими цацками хвастается? — послышался голос вернувшейся в комнату Дарьи.

— Опять, — подтвердила Галя, — за диковинный ножик душу черту отдаст!

— Насмотрелся? Пойдем, а то бабы мои раскудахтались. Поснидаем. Мабуть, ты голодный?

— Как волк! — признался Ян.

Они вернулись в горницу. Стол наполовину был накрыт, на лавке лежала приготовленная Галей мужская одежда. Девушка продолжала с шумом рыться в сундуке.

— Хочешь сейчас переодеться али после еды?

— Переоденусь, умоюсь, если хозяева не возражают, а тогда и за стол.

— Я тебе солью, — вызвался старик. — Мы ж не познакомились! Зови меня Прокопыч. А тебя как?

— А меня — Ян.

— Имя наче польское. Ты не поляк будешь?

— Наполовину. Мама — украинка. С Прикарпатья.

Хлопец ухал и крякал, обливаясь колодезной водой, что принес ему Прокопыч. Потом надел чистую, ношеную, хоть и без потертостей, рубаху, штаны и сразу почувствовал себя другим человеком. Военное обмундирование будто давило на него, и Ян сбросил его, как чужую кожу. Он потрогал рукой подбородок,

— Побриться бы.

Старик принес ему из хаты бритву и мыло.

— Вот теперь хоть жениться!

— А ты не женат?

— Холостой.

— Смотри, девичья погибель, с такими глазами да холостой!

Они вошли в хату. Стол был накрыт. Молодки — и когда успели! — причепурились и сновали по горнице веселые и яркие.

Ян попытался налить из фляжки коньяку. Прокопыч протестующе замахал рукой.

— А вот это сховай! У нас свои напитки, крестьянские. Дашка гонит чище слезы. И запаха, слышь, никакого. Что за траву ты в самогон добавляешь, а, Дарья?

— Секрет, — кокетливо улыбнулась женщина.

— Ось, бачь, як мене лихо из бабами, — перешел на "мову" Прокопыч — Не слухают, грубят.

— Будет вам, тато, чужому жалиться! Мы вас кохаем, печемся за вас, две такие крали!

Хозяин вздохнул, но потом улыбнулся Дарьиной шутке

— Думаешь, почему сам такой старый, а дети молодые? Перша семья в мене сгорела: жена, двое детишек…

— Тато, — затеребила его Галя, — будет вам, ще не пил, а в спомин вдарился!

— Хорошие они у меня: Даша — невестка, Галя — дочка. Обоих одинаково жалко. Молодые, кровь играет, а мужиков на войну позабирали.

Дарья смахнула слезу.

— И мы вас любимо. Колы так судьба зробыла! Не на кого нам больше надеяться.

— Все, хватит! — похлопала по столу Галя. — Незачем горевать, лучше пить да наливать. Вы не смотрите, Янек, что батя ведмедем глядится. Он у нас на хуторе — самый главный, грамотный. Голова. Кому справка нужна, документ — к нему идут. Печать доверили, как власти.

— Временной, — поднял палец старик. — Без документов сейчас никому нельзя. Выпьем лучше, чтоб мои сын и зять живыми вернулись, чтобы мы все дожили до мирной жизни, растили детей и внуков, сажали хлеб.

Они выпили, и Ян с жадностью набросился на еду. Он старался есть неспешно, как учила мать, тщательно жевать, но глотка не желала подчиняться правилам, а глотала, глотала. Юноша заметил, как Галина украдкой подкладывает ему куски и наблюдает, как быстро он их съедает. Он поперхнулся, а старик укоризненно посмотрел на дочь.

— Доня, зачем над хлопцем надсмехаешься? Ешь, Янек, не обращай внимания на эту пустуху.

Наконец Ян насытился. В голове у него шумело после Дарьиного самогона, но мысль, пришедшая во время застольного разговора, не отпускала его.

— Прокопыч, — поблагодарив за обед, обратился он к хозяину, — мне бы сказать тебе кое-что наедине.

— Выйдем на крылечко, побалакаем. Кисет с табачком только прихвачу.

Они присели на ступеньки крыльца, Ян посмотрел в серьезные, честные глаза старого крестьянина и решил ему открыться.

— Ты, батя, оружие собираешь, — начал он. — В армии служить мечтал. Наверно, военным завидовал. Боюсь, не по нутру тебе мое признание будет.

— Не переживай, сынку, — Прокопыч ловко скрутил "козью ножку" и закурил. — Кому судьба — воевать, а кому — и хлеб растить.

— Я был красноармейцем. Не думай, не сбежал! Разбили нас деникинцы. А так, может, до сих пор бы винтовку таскал. Но знаешь, не нравится мне в других стрелять. Воевать не нравится. Гимнастерку да шинель снял, рубаху твоего сына надел, веришь, дышать легче стало!

Он вздохнул.

— Я ведь и жизни раньше не знал. От рождения с мамкой на глухом хуторе пробедствовал.

— А говор у тебя, хлопче, не деревенский.

— Мать моя грамотная была, в гимназии училась. Все мечтала о каких-то знатных родственниках. Мол, увидят они меня, такого красивого да умного, за своего признают. Мамка умерла — я пошел в город работу искать. И как завертела меня жизнь, никакого передыха не дает!

— Дак, может, у меня останешься? Кормить тебя буду, и одежку справим. Работы всем хватит. Землю тебе выделим, женим.

— Я бы с удовольствием остался, да, понимаешь, случилось кое-что. Раненый у меня на руках. Вернее, раненая. Вначале думал — парень, начал перевязывать, оказалось, девчонка, парнем переодетая. Совсем молоденькая. Я её спящую в чистом поле оставил. Только соломой прикрыл.

— Вот для чего тебе платье!

— Да. И лошадь эта — её, но нам в дороге, разумею, помехой будет. У меня, Прокопыч, больше ничего нет, и если ты мне откажешь, я не обижусь. Просто, сможешь — помоги! Дай справку, что мы — муж и жена, к родным пробираемся, скажем, куда-нибудь на Азов.

Прокопыч, глубоко затянувшись, помолчал.

— Справку, хлопче, дать нетрудно. А если вас на чем-нибудь поймают? Тогда и мне, и моей семье — несдобровать.

— Могу только пообещать, что буду использовать эту справку в самом крайнем случае.

— Хорошо, дам я тебе такую справку.

Старик последний раз затянулся и отбросил окурок в сторону. Проследил его полет, как если бы хотел вернуть, и махнул рукой.

— Как имя-отчество жены?

— Марина Прокопьевна. А мое — Ян Георгиевич.

— Прокопьевна — в честь меня?

— А то… Ты же ей теперь, как крестный отец. На жизнь благословишь?

— Благословлю.

Через некоторое время Ян с самодельной матерчатой сумкой, в которой уместилось оторванное Галей от сердца новое синее платье, шерстяной платок и продукты, что собрала в дорогу Дарья, возвращался туда, где он оставил раненую Марго.

Он шел обратно, как ему показалось, невыносимо долго, а когда подходил к заветному стожку, невольно ускорил шаг. Весь путь парню мерещились картины — одна страшнее другой: возвратился один из ночных всадников и зарубил спящую Марго; пошли в наступление деникинцы и захватили раненую девушку в плен. Кто знает, от кого именно ей нужно прятаться? И вообще кто она? Одета на манер ординарца, но не в форменную одежду, а полугражданскую, подогнанную по фигуре. Кто из офицеров белой армии или других цветов флага возил за собою переодетую мужчиной женщину? Любовницу?

"Почему обязательно любовницу, — возражал сам себе Ян, — она же говорила, что с отцом ездила. А он, возможно, прятал её от всех…"

С дороги лежащую Марго не было видно. Ян разволновался и побежал к стожку напрямик по стерне.

Его опасения оказались напрасными: девушка была на месте и спала крепким сном, хотя солнце двинулось к полудню и светило ей прямо в лицо. Он перенес свою подопечную в тенек и разбудил.

Она открыла глаза, улыбнулась Яну и вдруг легко села на своей соломенной лежанке.

— Я, наверное, выгляжу ужасно? — доверчиво спросила она, поправляя волосы.

— Для раненой накануне — вполне прилично, — скупо похвалил Ян, хотя, на его взгляд, выглядела Марго просто великолепно. С лица ушла мертвенная бледность, оно порозовело и даже слегка загорело на весеннем солнце. Глаза, все ещё сонные, казались нежными и темными. Русая вьющаяся прядь свесилась на левый глаз и придавала лицу девушки милое озорное выражение.