Страница 5 из 82
В заключение нашей небольшой вступительной главы имеет смысл остановиться на тех авторах альтернативных исторических версий, которые не претендуют на пересмотр глобальной хронологии. Вопреки расхожему мнению, ревизия традиционной хронологии вовсе не является неотъемлемой чертой альтернативной истории. Многие современные «альтернативщики» отдают предпочтение материально-культурному и этнопсихологическому подходам, и мы в своей работе с ними вполне солидарны. Хотя эти методы не позволяют точно датировать события древней истории, это отнюдь не является их слабым местом. Дело в том, что и традиционная хронология, как не раз будет показано в последующих главах, не выдерживает самой элементарной критики, поэтому говорить о надежных датировках не приходится ни в каком случае. Более того, существуют серьезные сомнения в принципиальной их возможности применительно к древности и раннему средневековью. История — процесс многомерный и вариативный, а это означает, что чем глубже мы погружаемся в прошлое, тем больше вариантов приходится рассматривать, причем все они имеют примерно равную степень убедительности. Более или менее надежную картину можно дать для событий XIII–XIV столетий, но абсолютная точность недостижима все равно. Даже при анализе событий XIV–XV вв. часто приходится рассматривать 3–4 варианта, а при обращении ко временам более далеким число версий начинает расти подобно снежному кому. X в. — это своего рода рубеж, ниже которого наши реконструкции становятся все менее и менее достоверными, что же касается ветхозаветных эпох, то их воссоздание окончательно теряет всякий смысл. Традиционная историческая версия тоже является частью этой многомерности, поэтому имеет право на существование только лишь как одна из проекций.
К сожалению, история — наука неточная, и ничего с этим поделать нельзя. Процитируем под занавес замечательного историка, филолога и литературоведа Ю. М. Лотмана. В книге «Внутри мыслящих миров» он пишет, что под словом «факт» историк подразумевает нечто весьма своеобразное, поскольку обречен иметь дело с текстами. «Между событием „как оно произошло“ и историком стоит текст, и это коренным образом меняет научную ситуацию. Текст всегда кем-то и с какой-то целью создан, событие предстает в нем в зашифрованном виде. Историку предстоит, прежде всего, выступить в роли дешифровщика. Факт для него не исходная точка, а результат трудных усилий. Он сам создает факты, стремясь извлечь из текста внетекстовую реальность, из рассказа о событии — событие». И далее: «Сознательно или бессознательно факт, с которым сталкивается историк, всегда сконструирован тем, кто создал текст… Таким образом, с позиции передающего, факт — всегда результат выбора из массы окружающих событий события, имеющего, по его представлениям, значение». Даже так называемые точные науки не могут быть до конца объективными по причине присутствия наблюдателя, что уж тут говорить о насквозь гуманитарной истории… Напоследок еще немного Лотмана: «Естественно возникает вопрос: а возможна ли история как наука, или она представляет какой-то совсем иной вид знания? Вопрос этот, как известно, не нов. Достаточно вспомнить сомнения, которые на этот счет терзали Бенедетто Кроче (итальянский философ, историк и литературовед, 1866–1952. — Л. Ш.).
По сути, дело здесь в следующем: наука, в том виде, в каком она сложилась после Ренессанса, положив в основание идеи Декарта и Ньютона, исходила из того, что ученый является внешним наблюдателем, смотрит на свой объект извне и поэтому обладает абсолютным „объективным“ знанием. Современная наука в разных своих сферах — от ядерной физики до лингвистики — видит ученого внутри описываемого им мира и частью этого мира». (Цитаты приведены по книге Д. Калюжного и А. Жабинского «Другая история войн».)
Упомянутый Ю. М. Лотманом Бенедетто Кроче высказывался еще резче. Например, он утверждал, что исторический факт сам по себе вовсе не имеет причины. Иначе говоря, объяснения фактов — не более чем фантазия историка. В категоричной формулировке Кроче это звучит следующим образом: «Факт является историческим в той мере, в какой мы о нем думаем, а с другой стороны, ничего не существует вне мысли. Следовательно, абсурдно задаваться вопросом: какие факты исторические, а какие — неисторические».
Это, конечно, крайняя точка зрения. Абсолютизируя субъективизм процесса познания, наш уважаемый философ порою хватает через край, хотя следует признать, что определенные резоны у него для этого имеются. Гораздо более осторожен в своих оценках английский историк и философ Р. Дж. Коллингвуд (1880–1943), автор теоретического труда «Идея истории». Отрицая применимость диалектики к исследованию исторического процесса, он утверждал, что история — это, с одной стороны, поток событий, а с другой — мыслительный акт исследователя. Диалектикой, по мнению Коллингвуда, тут даже не пахнет, поскольку отношения между обеими сторонами не построены на борьбе противоположностей. Сам процесс исследования предполагает отбрасывание старых концепций и постановку новых.
Коллингвуд, в частности, писал: «…любой источник может быть испорчен: этот автор предубежден, тот — получил ложную информацию, эта надпись неверно прочтена плохим специалистом по эпиграфике, этот черепок смещен из своего временного слоя неопытным археологом, а тот — невинным кроликом. Критически мыслящий историк должен выявить и исправить все подобные искажения. И делает он это, только решая для себя, является ли картина прошлого, создаваемая на основе данного свидетельства, связной и непрерывной картиной, имеющей исторический смысл». И далее: «Свидетельством является все, что историк может использовать в качестве такового… Обогащение исторического знания происходит главным образом путем отыскания способов того, как использовать в качестве свидетельства для исторического доказательства тот или иной воспринимаемый факт, который историки до сего времени считали бесполезным… Каждый новый историк не удовлетворяется тем, что дает новые ответы на старые вопросы: он должен пересматривать и самые вопросы».
Как видим, все обстоит далеко не так просто, как представляется на первый взгляд. Познание окружающего мира неотделимо от познающего субъекта, а в гуманитарных дисциплинах этот тезис приобретает особую весомость. Но как же так, может сказать грамотный читатель, ведь существуют же точные независимые методы для датирования старинных документов и археологических памятников — биофизические, дендрохронологические, изотопные. К сожалению, на поверку оказывается, что все эти точные методы далеко не так точны и к радиоуглеродному датированию это тоже относится в полной мере. В конце второй главы мы остановимся на этих вопросах подробнее. А пока отметим, что претензии традиционной исторической науки на исключительность при современном состоянии знаний смешны и несерьезны. Точные даты событий античности в солидных академических трудах не могут вызвать ничего, кроме улыбки. Дай-то Бог просто худо-бедно рассортировать непомерно огромный материал, накопленный историками, и элементарно выяснить, что за чем следовало. По нашему глубокому убеждению, время точных датировок еще не пришло.
В заключение позабавим читателя пространной цитатой. И хотя это чистейшей воды сатира, в каждой шутке, как известно, есть доля шутки. В романе «Остров пингвинов» Анатоль Франс откровенно издевается над сочинителями исторических трактатов:
«Писать историю — дело чрезвычайно трудное. Никогда не знаешь наверное, как все происходило, и чем больше документов, тем больше затруднений для историка. Когда сохранилось только одно-единственное свидетельство о некоем факте, он устанавливается нами без особых колебаний. Нерешительность возникает лишь при наличии двух или более свидетельств о каком-либо событии, так как они всегда противоречат одно другому и не поддаются согласованию.
Конечно, предпочтение того или иного исторического свидетельства всем остальным покоится нередко на прочной научной основе. Но она никогда не бывает настолько прочна, чтобы противостоять нашим страстям, нашим предрассудкам и нашим интересам или препятствовать проявлениям легкомыслия, свойственного всем серьезным людям. Вот почему мы постоянно изображаем события либо пристрастно, либо слишком вольно…