Страница 8 из 89
59. Развитие Вселенное есть синтетическое исчисление, исчисление простых чисел, значимость которых образует предметность Вселенной.
60. Формула единицы доказывает, показывает силу Слова. Формула единицы есть устройство Вселенной в соответствии с принципом Слова, когда самооформление слова есть произведение бытия, Книги Бытия. Так, самооформление числа есть произведение природы, Книги Вселенной. Формула единицы в самом безусловном и необходимом смысле есть формула времени. Синтетическое исчисление есть форма риторики.
Риторика. Б.-г возвращается
1. Отношение к метафизике
Философия как наука наук, меганаука (Большая наука) — основной смысл мышления. Материалистическое новое время превратило успехи естественных наук в фетиш, самодостаточную предметность, лишенную смыслопорождающих связей с существом мышления. Крупнейшие философские системы нового времени ограничены безусловными пределами естественнонаучного знания и с большим трудом восстанавливают в мысли и тексте его небеспредпосылочность. Философские системы немецкой классической философии посвящены в действительности борьбе мышления с фетишизацией естественнонаучного знания, восстановлению мышления в правах, но не созданию системы мышления, рассматриваемой в качестве проекта «метафизики». «Критика чистого разума» Канта в этом смысле является усмотрением возможности системы самого мышления, способной вобрать (рас-творить, расширить) естественнонаучное знание в его собственных пределах. Система самого мышления — мыслительный идеал Канта, которым руководится его философия. Этот сокровенный момент в надлежащей степени был развернут Гегелем. «Наука логики» — это своего рода поэтическое изложение о системе мышления, это литература, мифологический эпос о системе мышления (чистого разума), который всегда будет вдохновлять почитателей мышления (философов), подобно гомеровскому эпосу. Гегель гиспостазирует современный ему университет, всю галерею фетишей естественнонаучного знания, в конце концов становясь ректором Берлинского университета и объявляя прусскую монархию «венцом творения».
Идея о методе восстановления философии в правах, о восстановлении ее смыслопорождающей мыслительной силы была раскрыта Декартом как задача создания, экспликации мыслительной структуры богодоказательства, той самой интеллектуальной проблемы, что была логической основой символического универсума средневековой философии. Декарт, Кант и Гегель, таким образом, все еще остаются скорее метафизиками, нежели мегаучеными, они все еще поклоняются физике, связаны с ней в аспекте зависимости. Все «остальное» философствование нового времени и новой (новейшей) истории, оглушенное успехами естественных наук и технического промышленного прогресса, возведенными в революционный принцип государственности, слепо по отношению к меганаучной природе философии и служит иллюстрацией (нередко, гротескной) подобного ослабления зрительного нерва философии, когда истинная природы философии воспринимается основателями «новых» систем сообразно знаменитому платоновскому мифу о пещере в виде теней, следов, сполохов, фатума — словом чего-то непосредственно закрытого чем-то непосредственно существующим и дающего о себе знать со временем и во времени. Фундаментальный (онтологический) отказ от «чистого разума», последовательно разработанный Марксом, Ницше и Фрейдом, есть прямое выражение падения сознания в материалистическую эпоху, и по сей день образующее оковы прошлого века, сдерживающие существо века нового.
Декарт, Кант, Гегель, таким образом, наметили путь европейской цивилизации как поиск системы мышления, способной обеспечить ее устойчивое развитие, как фундаментальный поиск «естественных законов разума». Для Маркса, Ницше и Фрейда, их зеркальных протагонистов, существовали только «естественные законы природы» (явно или косвенно схватываемые, как абсолютное беспредпосылочное начало естественных наук); поиски же «естественных законов разума», а тем более положение об их изначальности, тесно связанное с идеей богодоказательства, были ими попраны со всей силой материалистической страсти той эпохи. Власть разума, как некоторая конвенциальная естественноисторическая гипотеза истории была сметена «чистой аксиомой природы» — властью самой по себе, абсолютной, действительной, реальной, породившей феномен идеологических диктаторов, стремящихся к мировому господству над «физической картиной мира». Мы и сегодня живем в марксовой («экономической») системе координат, в которой человеческое сознание формируется на неистовой ницшеанской критике чистого разума и управляется исключительно «подсознательно», внеразумно (косвенно, по краям). Путанной, кричащей реакцией на такую действительность, но все-таки человеческим голосом, взыскующим к разуму, стал экзистенциализм. Однако, концепция «естественных законов природы» (сверхчеловеческой «человеческой природы» у Ницше), казавшаяся незыблемой опорой фундаментальных «критиков чистого разума», внезапно сама стала терять силу в своих собственных основаниях.
Новый импульс двойственного значения придал ей Эйнштейн: он положил начало созданию концепции «неестественных законов природы», с одной стороны, и поставил проблему гносеологии в разряд фундаментальных естественнонаучных проблем, хотя и в аспекте релятивизма — с другой стороны. Наука сегодня сама, в последовательном рациональном развитии собственных методов, знаний, экспериментальной практики, осознает небеспредпосылочность законов природы. Это осознание в виде определенного формального знания и приведет к выходу из тупика современной науки, гносеологического кризиса цивилизации, феноменологическая сущность которого выдающимся образом «схвачена» Гуссерлем. Определенные надежды на это подает история философии прошедшего века, продвигавшая классическую традицию философии разума, хотя и в неклассических формах, то и дело оступаясь в «критику чистого разума», а то и гипостазируя оную. Сквозной темой здесь стала философия языка. С одной стороны, философы языка подчинялись методу естественнонаучного знания, изучающего явление через его материальную основу, в данном случае сознание — через язык, но, с другой стороны, философское «ремесло», по выражению Хайдеггера, как говорится, брало свое, и язык, в, конечном счете, начинал осмысливаться, как нечто не вполне материальноосновное, противостоящее даже в рационализме собственных определений самой предметности естественнонаучного знания. Философы всего лишь последовательно и добросовестно продумывали язык, не проявляя меганаучные амбиции. Однако фундаментальная проблема «языка науки», поставленная лишь метафорически рядом философов и получившая поверхностное развитие в современной философии науки, так и не стала центром философских исследований. Философия была вытеснена «критиками чистого разума» в область «литературно-художественной критики чистого разума», где она, однако, сумела этот «чистый разум» найти и зафиксировать в семантико-семиотических определениях, что является важнейшим достоянием современного мышления. Но и по сей день философия воспринимает акт этого вытеснения чем-то вроде инициации, профессиональной идентификации «философского работника», системы институционализации философии в действительности. Таким образом, именно выявление, экспликация, высвечивание языка науки и раскрытие его как сущности меганауки, философии мышления (непосредственной системы мышления) есть стратегия философии, не подменяемая метафизикой, не опирающаяся на нее. Стратегия философии, завершающая становление философской мысли, отличной от средневековой философской мысли, другой по отношению к ней, той, которая не может быть только философией
нового времени, но и, в самом безусловном и необходимом смысле, должна быть философией Нового бытия. Проект Декарта — Канта — Гегеля «имеет-место-быть».
2. Язык науки