Страница 62 из 102
Словно торжествуя, что вырвался из рук и может теперь творить любой кураж, самолет резко вздыбился. Москва в утренней дымке, с золотом куполов кое-где на возвышениях опрокинулась вниз и исчезла под крылом. Хоть нос самолета и устремился свечой в перистые облака, летчика охватило чувство щемящей пустоты. Конец!.. Мотору не удержать вертикально висящий самолет. Скорости уже нет. Тошно, как на качелях, когда взметнулся к самой перекладине... Вот сейчас, сию секунду начнется падение назад, на спину. И он не ощущает в руках упругих и податливых канатов: оборвались!.. Как будто, это все. Надежды на удачу больше нет!
Сотни глаз внизу застыли в оцепенении. Столь ослепительного зрелища еще не приходилось видеть. ИЛ-400 прямо со взлета устремился на "мертвую петлю"... Но нет! Без разгона петля еще никому не удавалась... Вот в диком безрассудстве самолет теряет спасительную скорость. "Да что же это, самоубийство?.." Людям представилась повисшая машина в плане, и вдруг она вспыхнула оранжевым огнем. ИЛ озарился таким невероятным светом, что люди ахнули. Озарение такое бывает в горах, когда ударит рассвет в снежную вершину... Солнце кинуло на самолет первые лучи.
В толпе кто-то истошно крикнул:
- Братишки, это гроб!
Возможно, Арцеулов еще надеялся на что-то. Во всяком случае, почувствовав падение, он не выключил мотор (что было бы вполне логично), а лишь немного прибрал газ. Никаких просветленных мыслей длиною в жизнь! Лишь одна-единственная мысль сигналила: "В последний момент выключить мотор!.. Выключить перед самым ударом!"
К большому удивлению всех, самолет перевалился на нос, но не слишком: ускоряясь, стал падать почти плашмя. Арцеулов балансировал, как мог, элеронами, держа левую руку на лапках зажигания и все с той же долбящей мыслью: "Выключить перед ударом!"
И он выключил его, быть может, за полсекунды.
Удар воспринял как что-то внешнее: словно далекий раскат грома. Нос фюзеляжа, будто не торопясь, стал изгибаться. И вдруг все пропало. Стало темно. Так, будто провалился в яму. А может быть, на мгновение он потерял сознание?.. Во всяком случае, тут же пришел в себя, не понимая, что с ним. Чудилось журчание какого-то ручья.
Да, он действительно провалился на дно фюзеляжа вместе с сиденьем. Прошло еще несколько секунд, пока сознание восприняло, что это за ручей бьет ему в грудь прозрачной струйкой.
"Бензин!" - его будто обдало жаром. Он рванулся, вспомнил о ремнях, левой рукой расстегнул пряжку. Почему левой - не понял. Сделал попытку приподняться, но лишь чуточку шевельнулся. "Нет, двинуться не могу".
"Как глупо... Заживо сгореть, когда над головой синее небо! Мотор выключен?.. Да, успел... Почему прирос к сиденью?.."
Тут он увидел неподвижную правую руку и понял: сломана. Взял кисть ее и бережно спрятал в широкий рукав куртки. Попробовал пошевелить ногами: левая точно чужая.
В следующие полминуты он не предпринимал ничего. Ждал. Между тем его куртка, гимнастерка, брюки, белье намокали все больше. Бензин дурманил голову и обжигал тело. "Ужасно глупо. Тишина. И проклятое журчание... Небо вдруг пропало".
Очнувшись, он увидел над собой чью-то голову: не сразу понял, что это Косткин.
- Боже мой!.. Константин Константинович, вы живы?
Потом над ним образовался целый круг из заглядывающих в кабину лиц, все ошарашенно смотрели. Как в сновидении, их руки потянулись к нему, пальцы вцепились в одежду. Он застонал и крикнул от боли:
- Освободите ногу, черти!
Это подействовало. Люди пришли в себя. Лица ожили. Заметили, что стойка фюзеляжа вмялась внутрь и придавила ногу. Кто-то протиснулся к нему в кабину головой вниз и осторожно высвободил ногу из клина. Потом того парня самого вытащили за ноги вверх. Стало опять светлее, и к нему потянулось много рук, стали приподнимать его. Солнце уже светило в полную меру.
Его положили возле самолета на траву. Так клали тогда пострадавших. Он подумал: "А что?.. Теперь мой черед. Я тоже опускал друзей на траву возле обломков".
До появления врача потерпевшего трогать не полагалось. Врач должен был установить, что и как дальше. Когда его взяли на носилки, он взглянул на распластавшийся самолет.
Люди в белом подняли носилки, и небо как-то странно накренилось и пошло кругом. Как на вираже.
Кто-то крикнул:
- Осторожней, осторожней!.. - И еще: - В Боткинскую, скорей!
Арцеулов уже стал поправляться, когда его навестили руководители завода. После естественных расспросов о состоянии здоровья Поликарпов осторожно заговорил о намерении построить новый экземпляр самолета, потерпевшего катастрофу. Добавил:
- Понятно, с исправлением всех недостатков.
Видя, что у Арцеулова эта новость не вызвала восторга, Николай Николаевич вдруг горячо стал убеждать его, как важно для молодой Советской России иметь такой оригинальный и мощный боевой самолет.
- Нет, вы подумайте, дорогой Константин Константинович, все эти "сопвичи", "спады", "балиллы", "ансальдо" и даже "фоккеры" лучших мастей нам продают со складов. В заделе фирмы имеют более скоростные образцы. Вне всякого сомнения, новейшее оружие нам никогда не дадут... И мы будем вечно повторять зады. Настоящий истребитель в строю живет два года, а в это время ему на смену создается новый, более совершенный, с заглядом в завтра. Это же не винтовка образца 1891 года: "Вперед коли, назад прикладом бей!"
- Да кто же возражает? - спокойно заметил Арцеулов.
- Понимаю. Вы думаете: "Все хорошо, но почему ж так плохо?"
Константин Константинович улыбнулся.
- Поймите же, больной наш друг, ведь это первый шаг, - воодушевился Поликарпов. - Простите за грубую, незрелую работу. Но согласитесь, работу дерзкую! Меня считают специалистом, но я всерьез учился на Русско-Балтийском всего лишь год. Сикорский оставил своих "Муромцев" в семнадцатом году. Какова была школа в последующие три-четыре года, вы знаете. Конечно, к нам вольются знающие люди.
- Николай Николаевич, - перебил Арцеулов, - я за то, чтобы не проявлять никчемной торопливости и грубых просчетов.
- Видит бог, мы пережили вместе с вами.
- Ну, не совсем так.
- Да, да, конечно. Мы потерпели катастрофу в душе. Теперь будем проверять все тысячу раз, но не бросайте дерзких, не отказывайтесь от испытания дублера, если нам разрешат его постройку.
- Не знаю, как на нем летать, - будто сам себе сказал Арцеулов.
- Константин Константинович, если вы откажетесь, - заволновался Косткин, - никто из летчиков не возьмется за испытание. Нашему самолету не доверяют.
- Признаться, и у меня доверия немного, - улыбнулся летчик. - Ведь у самолета устойчивости нет...
Поликарпов заторопился:
- Все будет, дорогой, совсем иначе!
Арцеулов взглянул ему в глаза. Поликарпов продолжать не стал. Помедлив, Арцеулов сказал уже совсем по-дружески:
- Давайте решим так: поправлюсь, покажете, как там у нас было на злополучном первенце и что будет сделано на его дублере, чтоб самолет не падал, а летал.
Очень довольные, посетители стали прощаться.
Эта история вызвала естественную реакцию в Главном управлении воздушного флота. Поликарпову и Косткину на их предложение построить новый вариант того же самолета прямо сказали:
- Нет, баста! Вы так всех летчиков нам перебьете. Давайте сперва назначим комиссию для проверки расчетов и чертежей, а там уж будет видно...
Удалось установить, что у ИЛ-400 крыло было установлено так, что центр его подъемной силы находился много впереди центра тяжести, и самолет оказался неспособным летать горизонтально.
Сейчас все это кажется по меньшей мере странным: неужели конструкторская мысль в то время была настолько беспомощной?
В двадцать третьем году построить свободнонесущее крыло (без подкосов и расчалок) можно было только толстым. Желая получить большую скорость, конструкторы установили крыло под отрицательным углом в 2 градуса. Но это новшество (обычно на самолетах крылья устанавливались с положительным углом) при задней центровке аппарата еще больше способствовало полной неустойчивости машины.