Страница 39 из 102
Причина поспешности была ясна - перегрев двигателя на взлете. Температуры воды и масла за минуту достигали красной черты. Казалось, все перепробовали, но результат не менялся, те же вынужденные посадки сразу же после взлета.
Как раз в это время на завод прибыл Станкевич, и его попросили облетать самолет.
Станкевич взлетел и, к общему удивлению, ушел в полет. Делает один, другой, третий круг. Не садится, а продолжает летать! Летчики переминаются в недоумении - как это ему удалось?
После посадки все стало ясно.
Чуть оторвавшись от земли, Станкевич тут же затяжелил винт, уменьшая обороты с 3200 в минуту до 2700 оборотов. Убавил газ, понизив наддув так, чтобы было достаточно для хорошей управляемости самолетом, и очень медленно стал набирать высоту. И двигатель работал без напряжения и излишней теплоотдачи - температуры были в пределах допусков.
Набрав безопасную высоту, Станкевич стал экспериментировать: прибавлять газ в разных комбинациях оборотов и записывать нарастающие температуры. Прямо хоть строй графики!
Этот полет для диагноза болезни машины дал инженерам и конструкторам больше, чем все предыдущие.
Проделали работы. Вновь стал летать Станкевич. Он выполнил несколько полетов и сказал:
- Все! Больше летать на нем нет смысла. С этим двигателем самолет не пойдет. Здесь органический недостаток мотора.
Представитель моторного завода, естественно, был вне себя.
- Вы, друзья, летать не умеете, боитесь! - кричал он. Сел сам в самолет и стал в сердцах гонять мотор на полном газу, демонстрируя его работу. Мотор ревел, и самолет трясся, как в ознобе. Вдруг раздался оглушительный удар. Нос самолета охватило паром и брызгами масла. По счастью, мотор тут же заклинило, и винт остановился... Подбежали к двигателю. В картере огромная брешь. Оборвался шатун и пробил картер. Хорошо, что это случилось не в воздухе!..
В комнату вошел Никашин и сел на койку.
- Вы все еще лежите, - сказал он. - А мне осталось пришить свежий воротничок к гимнастерке, и я буду готов.
Пришлось подниматься и Молочаеву.
- Отпразднуем сегодня славное будущее нашего замечательного ЛА-5 ФН, - весело сказал Алексей Иванович.
- Не рано ли вы предрешаете?
- Я уверен в этом. Эта машина скоро заговорит. Нужно обрадовать Семена Алексеевича. Давайте ему позвоним!
Никашин был прав - "Лавочкин-пятый ФН" действительно "заговорил" с фашистами во весь голос. Много наших летчиков-истребителей завоевали на нем звание Героя Советского Союза, в их числе трижды Герой И. Н. Кожедуб, сбивший в воздушных боях 62 самолета.
В создании этого самолета участвовало много ученых, конструкторов, инженеров и целая армия рабочих. Большой труд в его доводку вложили и наши летчики-испытатели.
Зимой 1942 года нас, ведущего инженера Георгия Пояркова, экспериментатора Владимира Александрова и меня, летчика-испытателя, институт командировал по вызову одного из сибирских заводов.
Мы ночевали в заводской гостинице, когда резкий грохот заставил меня проснуться. Похоже на обвал... Я не сразу сообразил, где нахожусь. Высунул нос из-под меховой куртки, смотрю. Темно и холодно. Вероятно, ниже нуля. За окном дьявольски свистит вьюга. Обвала нет - храпит Володя Александров; это замирающий на низких нотах храп. С ним я уже свыкся, и вряд ли он меня мог разбудить. А!.. Вот другой звук, похоже, что под кроватью... "Что за черт? Мышь! - мелькает в сонном сознании. - Тащит или грызет, наверно, сухарь..." Пытаюсь вновь заснуть, но шум в углу выводит меня из равновесия.
В конце концов он вынуждает выбраться из-под горы теплых вещей на мороз, зажечь спичку и лезть под кровать. Там, в углу, опасливо пошарив рукой, обнаруживаю небольшой сухарь, вылезаю и кладу его на стол; вновь зарываюсь в теплый ворох и тут же засыпаю.
Но как бывает во сне: большое время равно мгновению, и снова меня преследует обвал. С досады я чуть не взвыл, но, зная по опыту, что заснуть все равно не удастся, опять вылезаю на "свежий воздух".
Сухарь, конечно, на прежнем месте, и глупая мышь старается протащить его в крохотное отверстие. Кладу сухарь под подушку - авось сюда-то не заберется.
Светает. Толстый слой снега на окнах пропускает слабую синеву света: пора вставать. Окидываю взглядом незатейливую обстановку гостиничной комнаты. В одном из окон торчит подушка, заменяя часть разбитого стекла. Между мной и Поярковым стол. Он пуст. На стуле висит пиджак с туго набитым и оттопыренным карманом. За моей головой койка Александрова.
Просунув руку под подушку, достаю самолетные часы, выпал сухарь, напомнил мне про мышь.
Проснулся Поярков и, заинтересовавшись сухарем, спросил - откуда?
- Должно быть, из твоих запасов, - ответил я, все еще с досадой.
Заворочался Александров.
- В чем дело? - спросил он.
Рассказом о ночных мытарствах я развеселил обоих.
- Вытащила из кармана, - ворчит Поярков.
- Из торбы, - поправляет Александров, прыгая босиком по ледяному полу.
Оба закуривают. Поярков, сидя на койке, не спеша натянул унты. Затем встал и поднял сухарь, положил его на стол - хлеб в то время имел цену.
Через несколько минут мы, приминая снег унтами, двигались к аэродрому.
Летно-испытательная станция одного из сибирских заводов помещалась в длинном бараке. На доводочной площадке стояли истребители ЯК-9 и два занесенных снегом, видимо, забытых всеми самолета АНТ-59 - прототип будущих ТУ-2.
Я загляделся на эти машины. Высокие, на мощных стойках шасси. По два двигателя - две двухрядные звезды. Под крыльями тормозные решетки пикирующего бомбардировщика, кабина с общим фонарем для летчика и штурмана.
К нам подошел начальник летно-испытательной станции, толстый и добродушный Федор Максимович Шпак. Пожимая нам руки, стал будто извиняться:
- Недавно прекратили работать над ними. Да и не удалась машина Туполеву: со скоростями что-то не ладится, на пробеге неуправляемый разворот... Сняли с производства, стапеля все вывезли на свалку. Завод целиком отдали Яковлеву.
- Знаю.
На днях главный инженер завода водил меня по громадным цехам; я видел длинные потоки фюзеляжей, крыльев, блестящих винтов. Вокруг самолетов возились люди, большинство женщины. У многих вид был не только усталый, но и нездоровый. Мне же бросилось в глаза, как прямо они смотрят. Эти люди знали, что едят скромный паек первой категории не зря - они работают непосредственно для фронта.
- По три, четыре дня порой рабочие не уходят с завода, - сказал главный, - и не ропщут. Ноги подкашиваются от усталости. Тут же поспят немного и - на сборку. Бог знает, откуда энергия берется! В цехах холод, держим хорошую температуру лишь в малярке да на склейке крыльев.
Мы шли сборочным цехом; рабочие смотрели нам вслед. Стало тепло при мысли, что этот народ с почтением относится к людям моей профессии. Казалось, говорят их глаза: "Вот вам ладная техника, теперь дело за вами!"
Переходя из одного цеха в другой, я несколько задержался. Увидев склады стапелей, спросил:
- От ТУ-2?
- Да, пришлось снять. Не идет. Военные недовольны.
- Странно. Мне казалось, что это конструкторское бюро плохо не сработает... Пикирующий нужен бы...
- Да, но вот же...
- А главный здесь?
- Уехал. Сразу же, как только было решено снимать с постройки. Поехал пробивать. Верит в нее.
- А его бюро?
- В городе. Испытательная станция у них своя. Там у них аэродром, небольшой, без бетонки.
- Я видел с воздуха,
- Сейчас у них все притихло. Чего-то ждут. Не знаю...
Мы пошли к выходу. В цехе стоял шум от пневматических инструментов. Пулеметная дробь молотков, жалобное взвизгивание дрелей. Слышались резкие голоса каких-то команд. Все было в движении. По монорельсу высоко над головой ползал электрокран; конвейер медленно передвигал поток фронтовых истребителей к огромным сдвижным воротам.