Страница 13 из 102
- Нет.
- Так вот.
Меня направили работать в лабораторию к Б. Н. Егорову, известному аэродинамику, человеку аскетического вида, с выражением недовольства на лице. Но, как потом я не раз убеждался, с выражением напускным. На самом деле это был справедливый и добрый человек.
Здесь мне несколько повезло. В лаборатории я встретил Виктора Сергеевича Васянина, бывшего начальника летной части коктебельской школы в период моего обучения там.
Теперь мы встретились как старые друзья. Я поделился своим расстройством, рассказав о первом разговоре с Козловым.
Васянин рассмеялся.
- А ты думаешь, так сразу и дадут летать на новых самолетах? Нет, дудки. Я уже два года здесь, а Фролыч все еще выдерживает; только на PZ-те и "Нортропе" летаю, а больше пока ни на чем. Но ты не унывай, - добавил он дружелюбно, - Фролыч всегда так говорит, он как бы испытывает тебя. Наверное, думает так: "Будет очень хотеть - добьется!"
Это меня ободрило.
"Добьюсь! - подумал я. - Во что бы то ни стало!" Летать я любил и не мыслил себя без полетов.
Мы познакомились. Изобретатель - высокий, худой, с воспаленными глазами, нервный и подозрительный. Он молча, испытующе смотрит на меня, видимо прикидывая, можно ли мне доверить хоть самую малость. Я простодушно, как бы не понимая его взгляда, спросил:
- Что будем делать в полете?
Он резко повернулся, по лицу пробежала нервная дрожь: сухо и презрительно взглянув на меня, встал.
- Сейчас это преждевременно. Когда будет нужно - узнаете.
И зашагал к выходу.
Конечно, не простое любопытство скрывалось за моим вопросом; нужно было знать, что за испытания затевает этот "типичный изобретатель". Начало разговора оказалось явно неудачным. Я досадовал на себя и еще больше на нового знакомого, но дал себе зарок в разговоре с ним пока ни о чем не спрашивать.
В ангаре, за специальной высокой фанерной перегородкой, совершалось таинство. Насколько я заметил, туда был вхож только один человек - сам изобретатель. Уходя из своего фанерного угла, он тщательно пломбировал дверь печатью с изображением конька "снегурочки" на пластилиновой дощечке.
Что творилось там, за перегородкой, никто не знал. Казалось, что даже руководство института не было посвящено в это дело.
"Вот это да! - думал я с некоторой гордостью. - Никто ничего не знает - тут уж тайна... Вот так дело!" Впрочем, сам же огорчался: поручили, а близко не подпускают! И не считают нужным сказать, на чем летать! Зачем летать, что буду делать, к чему готовиться?
Фищук - изобретатель, работал по ночам в комнате за семью замками. Уходил домой с рассветом и утром появлялся с красными, воспаленными глазами, усталым и нервно подергивающимся лицом. Он шел, как отшельник, сосредоточенно смотрел себе под ноги, никого не замечая, и сам не вызывал к себе симпатии.
Я перестал им интересоваться.
Мы с Васяниным занимались разработкой фотоэлектрических приборов для регистрации скорости полета самолета у земли. В отличие от ручной засечки по визирным столбам на глаз нами разрабатывалась автоматическая "мерная база", позволяющая фиксировать на кинопленку пролет самолета и время. Задача была - добиться точности замеров.
Оба мы любили инженерно-конструкторскую работу. Дело у нас спорилось. Через несколько месяцев приборы уже демонстрировались в действии.
И все же стремление летать не оставляло меня ни на час. Как-то, набравшись смелости, я довольно решительно заявил Козлову:
- Иван Фролович, я могу растренироваться без полетов.
Это возымело действие, и он соблаговолил изредка давать мне летать на У-2.
Предварительно сам меня проверил и остался доволен, когда я добросовестно указал на допущенные мною в полете неточности. Козлов не терпел кичливости и самоуверенности; он обладал удивительным качеством - все видеть, все замечать в полетах летчиков, даже если сам и не присутствовал на старте.
Помню, был такой случай. Один молодой летчик тренировался на И-15. На одной посадке допустил прыжок машины, как говорят в авиации - "скозлил". В это время Козлов обедал в столовой.
Закончив полеты, летчик доложил Ивану Фроловичу о выполнении задания, но умолчал о неудачной посадке. Скрыл он также и два лишних полета, которые ненароком прихватил.
Козлов выслушал и вдруг спросил:
- А "козлить" зачем? Это вы бросьте, - он переходил на "вы" в момент запальчивости и недовольства. - Сколько я разрешил вам полетов?
- Три, - робея, ответил летчик.
- А вы сколько сделали?
- Гм... Пять, - смущенно сознался нарушитель.
- Вы... - тут Козлов позволил себе эпитет, который в сочетании с вежливым "вы" прозвучал потешно. - На месяц отстраняю от полетов, - подытожил начлет.
Козлов растил испытателей исподволь, не торопясь. Начинал с воспитания характера и долго выдерживал летчика в "черном теле", используя как подмастерье на разных подсобных работах. Мне казалось, что, будь это другое ремесло, он не против был бы заставить своего ученика таскать утюги, нянчить детей и бегать за харчами. Не скоро наступало время, когда "подмастерье" приближали к делу.
Метод, конечно, консервативный и на первый взгляд отрицательный. Однако и здесь были крохи рационального. Вероятно, эта "заторможенность" развивала в ученике большую тягу и уважение к избранному труду.
Дьявольское желание летать толкнуло меня на выработку определенного подхода к Ивану Фроловичу.
Не было смысла попадаться ему на глаза, когда он в сердцах кого-нибудь распекал на площадке. И наоборот, не мешало лишний раз напомнить о себе, если он был в хорошем расположении духа: следовало как бы невзначай пройти мимо. Он неизменно спрашивал:
- Ну, что?
- Летать хочется, Иван Фролович.
- Ты это брось, у меня здесь не школа. Летать я тебе не дам...
И отворачивался.
Я брел дальше, внутренне досадуя. Но вдруг слышал за собой:
- Постой!.. Ладно уж, в последний раз, иди сделай три посадки. И больше не приставай.
Что и говорить, с какой радостью бежал я к самолету!
Постепенно Козлов доверял мне все больше и больше. Он стал давать мне разные транспортные поручения, а однажды доверил обучать летному делу группу научных сотрудников.
Я не знаю, пригодилось ли в дальнейшем академику С. А. Христиановичу и доктору наук Я. М. Серебрийскому освоенное ими пилотирование, но помню, что занимались они с большим пылом.
Прошло еще несколько месяцев, и вот настал день, когда Фролыч сказал:
- Учи И-15. Но помни: испытание планера в первую очередь!
Я уже изучил этот самолет, но хотелось подготовиться как можно лучше. В день полетов на И-15 я понял, что главное сделано - Козлов поверил в меня как в будущего летчика-испытателя. Больше он не козырял обычной фразой: "Здесь не школа - все равно летать не будешь!"
На первом для меня самолете-истребителе я вылетел так, будто уже летал на нем раньше. Слишком много я о нем думал и летал во сне чуть ли не каждую ночь.
Когда маленький юркий биплан круто шел в небо, я невольно вспомнил полеты Бухгольца.
Теперь я взлетел сам...
Как-то весной сорокового года Фищук, все такой же нервный, самоуглубленный, вдруг возник перед моим столом. Он предложил мне пойти вместе с ним в ангар.
За перегородкой стоял рекордно-пилотажный планер "Рот Фронт-7" О. К. Антонова, довольно хорошо знакомый мне по аэроклубным полетам.
Планер был зачехлен. На фюзеляже сверху и с боков под чехлом заметны какие-то выпуклости, очевидно надстройки.
Фищук подвел меня к кабине и приоткрыл фонарь - чехлы с фюзеляжа он, видимо, снимать не собирался.
Я обратил внимание на управление. Те же педали, ручка, приборы. Однако, присмотревшись, заметил какие-то новые тяги, подходящие к рычагам управления.
Усевшись в кабину, я стал двигать рулями и обнаружил ограниченный ход. Просматривая дальше кинематику управления, обнаружил возможность заклинения ответственных тяг при некотором их положении.