Страница 71 из 95
В Карби вы опять вдыхаете знакомый вам, очень разреженный горный воздух, — здесь начинается горная зона. Чем дальше, тем меньше деревьев; за старинным мостом они пропадают вовсе; справа и слева отлично обработанная черная, жирная зябь, простор по обе стороны, хрустящий в зубах ветер, — как хлебная корочка. Сверху, из Апарана, ползут навстречу грузовики с грубой желтоватой капустой; кочаны ее, наваленные на грузовик, кажутся огромными желтыми биллиардными шарами. Самый воздух желтеет, пронизанный холодным солнцем. Аликочак — россыпь домов, ива над камнями, по которым стеклянно журчит ледяной родник, подобие парка культуры и отдыха, вокруг него молодые деревца, клумбы, выложенные кругляками, цветы вокруг маленького водопада. Квадратные овины с высоким, уложенным овально, в форме яйца, стогом соломы на крыше и с черной, жирной пирамидой кизяка, возвышающейся рядом. Дальше в горах — неожиданно великолепная стальная мачта, — это проходит своей дорогой сквозь ущелья и перевалы кружевная линия передачи Дзорагэс. Вообще в Армении на самых, казалось бы, пустынных местах вас встречают одинокие великаны-путники — столбы, несущие провода. Они шагают через пропасти и обрывы, по равнинам и оврагам, вдоль рек и через реки, шагают по-разному: одни — прямые, строгие, четкие, другие — нарядные, раскидав в обе стороны кружевные руки.
За Аликочаком — россыпи камней справа и слева.
Прошел старый облезлый верблюд, качая поклажу. Облака, тени на небе, белые пятна снега в горных расщелинах, пустынно, опять камни. Верхний Апаран, центр Апаранского района, культурнее и обширнее Аликочака. Здесь построен уж третий сыроваренный завод, строится свой кинотеатр, оформлены по проекту Г. А. Таманяна два родника, а действуют целых восемнадцать; ледяная, живительная горная вода, сладкая на вкус, — ее вам подносят в запотелом стакане, как угощение. Воздух слишком разрежен для жителя низин, — с непривычки хочется спать, судорожно зеваешь, заглатывая чудный, бодрящий холодок. И так хорошо на этой суровой высоте, что невольно припоминается давнишняя встреча внизу, под Ереваном, в переселенческой деревушке Новый Апаран (Нор-Апаран).
Наверху в Апаране и от скудости почвы, и от очень большой высоты, и от недостатка хорошего жилья крестьянам всегда жилось плохо, и до революции про Апаран говорили, что это «классическая страна нищеты». В годы 1939–1941 оттуда переселили вниз, под Ереван, четыреста наименее обеспеченных семей. Переселили в заранее построенные, прекрасные, двухэтажные коттеджи, отвели хорошую землю. Я заехала в этот новый колхозный поселок летним вечером. Прямо перед домами колыхалась высокая пшеница. Дети на земле поддерживали огонь в очаге, на котором в котле варился ароматный «спас». Детям было весело. Но старик-дед скучал по Апарану. Ему тут, внизу, как он пожаловался, «воздуху не хватало».
Переселяя вниз горных жителей, советская власть в Армении неустанно поднимает экономику самого Апарана. Здесь в 1941 году были поставлены две первые микрогэс, по 12 лошадиных сил каждая. Непременно надо обойти Верхний Апаран — посмотреть его знаменитые родники, несущие из-под камней драгоценную чистую воду с Арагаца. Возле них заболочено, — это место рождения речки Касах, той самой речки, которая потребовала возле Аштарака замечательного старинного моста с большими пролетами. Прямо над истоком Касаха, на скале, стоит прямоугольная древняя базилика IV века с маленькой двустворчатой дверью, украшенной растительным орнаментом и фигурами двух барашков. В Верхнем Апаране и строят, и ведут археологические раскопки, и перевыполняют план по главной отрасли местного хозяйства — скотоводству. Построили только за последние годы четыре новые школы, много каменных домов для крестьян, кое-где еще зарывшихся в норы своих древних землянок. В 15 километрах отсюда копают карьеры прекрасного мрамора, на полянах вокруг сажают «лорх», которым славится весь район, капусту. В ущелье на реке, возле деревни Мулки, стоят две красивые микрогэс; они дают энергию и Верхнему Апарану и Мулки, местной мельнице кирпичному заводу, всем механическим установкам, радио, телефону. Небольшой напор, канал длиною в один километр, запертые на замок две колонки — и всё.
На памяти апаранцев нет в прошлом своих «знатных» людей. Подумав напряженно, отвечают вам, что отсюда родом гусан Ашхуж («Резвый») и ученый «вардапет» Беник. Зато десятками назовут они вам людей, трудом и делами которых гордятся сейчас.
Дальше, за Верхним Апараном, шоссе взвивается вверх к Спитакскому перевалу.
Так медленно в широких просторах плывут горы по обе стороны шоссе, перемещаясь едва заметно для глаза, что быстрота вашего собственного движения перестает восприниматься. Начинается холод — настоящий, до озноба. Вдруг впереди в яркой синеве неба нечто неправдоподобное, фантастическое: выскочили фигуры огромных коней разного цвета — рыжие, красные, черные, белые. Кони стоят на пьедесталах в виде крендельков: скачущие ноги, передние и задние, подогнуты друг к другу восьмерками; головы крепко взнузданы и упираются подбородками в грудь; хвосты, взвиваясь, закругляют, как скобки, эти странные статуи, полные напряжения и силы. Но автомобиль заворачивает за угол, видение исчезает. Вы въехали в новое село.
На первый взгляд оно походит на все апаранские села: те же плоскокрышие дома, пирамиды кизяка. Но от апаранских сел его отличают странные украшения на домах. В их глинобитные и каменные стены вделаны мозаичные рисунки из более светлого, чаще всего розового, туфа: кружки, розетки, стрелки, шарики, квадраты; все это друг возле друга, без всякой симметрии, как попало.
В этом месте двадцать лет назад еще существовало меновое хозяйство. Кооператив помещался на складе зерна, вместо кассы там стояли весы, вместо кассира «деньги» принимал весовщик, а сами эти «деньги» приносились сюда в мешках, потому что роль денег исполнял ячмень.
Странная деревня, куда вы попали, зовется Кандахсаз. Ее обитатели — древнейший осколок курдского племени, курды-езиды. Когда я заехала сюда первый раз, был еще жив высокий старик, с больным глазом, в пестрой чалме из разноцветных шелковых платков — шейх, глава курдского рода. Он ходил за нами по всей деревне, а потом пригласил к себе в гости. Жилье шейха, такое же земляное и темное, было обширней, чем у простых сельчан; в коридоре стоял необычный предмет — деревянный стол, а на столе стул, навряд ли употребляемый, потому что тогда в армянских деревнях люди еще сидели на земляном полу, на коврах, на низеньких лавках вдоль стен и употребления стульев почти не знали. Шейх водил нас, видимо, сильно стесняясь своей «роскоши», а потом вывел из жилья другим ходом, и мы очутились среди тех самых странных ярких коней, которые поразили читателя при въезде в деревню, — на старом курдском кладбище.
По старинному, уже исчезающему обычаю курды хоронили своих покойников, ставя над мужскими могилами каменные изваяния оседланных, ярко раскрашенных коней, а над могилами женщин — простые плиты с изображением люльки. Это и придает старым их кладбищам фантастический и в то же время своеобразно художественный вид. Памятники постепенно стираются, осыпаются от времени, краски с них сходят и гаснут, часть памятников уже свалилась вниз, в траву, и лежит с отбитыми головами и хвостами, а все кладбище в целом за двадцать лет, что я не видела его, сильно уже разрушено. И это жаль, потому что наивное и сильное искусство курдов-езидов стоит того, чтоб его внимательно изучили и охраняли.
Сами курды могли бы сейчас это сделать. За четверть века все у них здесь преобразилось. Советская национальная политика показывает свои результаты с особенной, убедительной силой на этом маленьком племени. За короткое время курды-езиды из кочевников превратились в оседлых колхозников; у них выросла и своя собственная интеллигенция, и своя филология, и свои культурные учреждения, и своя печать. Шрифта у курдов не было, — в Иране и Турции они пользуются арабским. В Армении же Академия наук составила для них алфавит из русских букв. У курдов есть своя классическая литература, свой эпос[150]. Два члена Союза советских писателей Армении — Джаури Аджиэ Джынды[151] и погибший в 1946 году во время аварии в Тбилиси Везир Джаббарович Надиров[152] — одновременно и научные работники: один — Института истории и литературы, другой был прикреплен к Ереванскому государственному университету.
150
Классические произведения курдской литературы: 1) «Факие Тайра», XIV век; 2) «Ахмедие Хани», XIV век («Маме и Зане», «Нубар»); 3) «Дивана Молан Джизири» («Диван моллы Ахмеда Джизири»); Нали — разные стихотворения.
О богатейшем эпосе я уже упомянула, когда писала о работе Института литературы в Ереване.
151
Джаури Аджиэ Джынды — родился в 1908 году в Карее, переехал в Армению после революции. Окончил в Ленинакане в 1929 году Педагогический техникум, работал в районе, потом окончил (1940) Ереванский государственный университет (по литературному факультету), остался в аспирантуре, защитил диссертацию «Курдский фольклор», позднее напечатанную Армфаном. Написал много работ и учебников, около 40 книг. Сейчас старший научный сотрудник по курдскому отделению в Институте литературы и языка Академии наук Армянской ССР. Написал на армянском языке большую работу «Низами и курдский фольклор», пишет ряд исследований о замечательном курдском эпосе «Дым-дым», о Фирдоуси и курдском фольклоре. Составляет курдско-армянский словарь.
152
Везир Джаббарович Надиров (1911–1946) — родился в Вединском районе Армении, член ВКП(б) с 1940 года; в 1918 году бежал от дашнаков в Турцию, где учился в Ване. В 1925 году вернулся в Армению. Кончил Азербайджанское педагогическое училище в Нахичевани, потом в Ереване — русский и армянский педагогические институты. Был преподавателем курдского педагогического техникума в Ереване, два года старшим политруком в советских воинских частях, находившихся в Иране. Надиров — писатель, создатель курдского театра. Написал пьесу «Бегство женщины», идущую в курдском театре в районном центре Алагез, ряд поэм и пьес. Писал диссертацию на тему «Курдский текст XIII века и его сравнение с персидским». Погиб во время аварии в Тбилиси.