Страница 45 из 95
Раным-рано, чтоб не пропустить утреннего часа в горах, минуя темный силуэт старой колокольни, выезжаем из Микояна. Дорога идет вниз мимо пожелтелых, но все еще кудрявых садов и пересекает ущелье у студеной речки кристально-чистой воды. Забираем налево от Гетапа, по новой дороге, до самого Арпа. Вершины вокруг уже оснежены. Камнями усеяна земля. Облака похожи на твердый взбитый белок в яркой синеве неба. И чего только не водится в здешних скалах и кустарниках: кавказские медведи, множество лисиц, кабаны, дикие козы, уйма зайчишек, хорьки, змеи. Любители птичьей охоты могут поживиться тут дикими утками, бить ястреба, увидеть орла. Любители соловьиного пения услышат тут в рощах целые «соловьиные декады»; пролетают в свой час, курлыкая, журавли, вьют свои привычные гнезда аисты, стоит на одной ноге цапля в полях. Ночью машина зашибет на дороге не одного зайчишку, ослепленного фарами. Спуск в долину реки Арпа и сама эта долина простираются на несколько часов пути. Но прежде чем спуститься вниз по дороге, сделаем на пути остановку, побываем в гостях у Героини Социалистического Труда, замечательной армянской женщины Анаит Багдасарян. Она бригадир в колхозе имени Калинина и зимой 1950 года впервые побывала в Москве как делегатка Второй Всесоюзной конференции сторонников мира.
Село Арени
Здесь была рассыпана когда-то горстку жалких земляных нор. Чем жили обитатели этих нор? Ежедневной борьбой за горсть ячменя, коротким безрадостным днем, кончавшимся с заходом солнца. Закатится солнце — и засыпают люди у чуть теплого тонира, в тех же самых лохмотьях, в каких работали днем, сунув ноги поближе к теплому отверстию очага. Изредка знали они и веселье, приход в деревню сказочника, собрание в чьем-нибудь от'ахе позажиточней, при свете коптилки, и мерную речь о хазаран-блбуле (тысячеголосом соловье). Не в очень далеком прошлом, — а на глазах у людей моего поколения было все это. Сейчас мы въезжаем прямо на площадь селения Арени, пересекаемую дорогой. Здесь — колхоз имени Калинина, — в нем десять Героев Социалистического Труда. Какова его экономика? Сеют пшеницу, ячмень, рис, клевер, разводят табак, овощные культуры, кукурузу, свеклу, виноград. Всех хозяйств на колхоз 150 дворов, площадь колхоза — 442 гектара. Место осталось то же, каким было и сорок лет назад, — узкая полоска по обе стороны реки, чуть пологий скат ущелья, тесновато, горы стоят справа и слева, и камни, целая россыпь камней. Кажется, повернуться некуда. А теперь войдем в правление и послушаем, что говорят колхозники, о чем их думы.
В просторной комнате вокруг стола, крытого красным кумачом, — собрание. Посередине возвышается микрофон, — для тех, кто болен и остался дома, речи транслируются на дом. Кто-то стоит у телефона и говорит с одним из Героев, — у каждого Героя Социалистического Труда имеется на дому телефон. Вопросы на повестке дня самые разнообразные, — о строящихся новых улицах и домах, уже спроектированных в мастерских Еревана. Далеко за реку пойдет через будущий мост будущая улица. Разговор о стройматериалах, о лесонасаждениях. Будет расширена площадь под пшеницей — куда, где? Там, где сейчас россыпь камней. Их берут, их выкорчуют из земли, как пеньки. Разговор о колхозной ферме, критикуют удой, положение с кормами. Вспыхивают споры о клевере, о полученном недавно быке-швице, об улучшении местной породы… Все это разговоры про завтрашний день. И вы чувствуете — у колхоза есть перспективы, каждый колхозник видит и осязает их, как реальное, он верит и не может не верить в свой завтрашний день. Да и как ему не верить, когда день сегодняшний ведет его, словно сам собой, в завтрашний, ведет, как идущая все вперед дорога. День сегодняшний открыт перед вами, — идите смотрите на графики, на планы, на образцы здешних культур, развешанные по стенам. Два хороших портрета, писанных масляными красками явно хорошим художником (колхоз пригласил, заказал и оплатил из своих накоплений): портрет Т. Д. Лысенко и портрет И. В. Мичурина. Под каждым каллиграфически выведенные надписи. Под первым:
«Социалистическое земледелие нуждается в развитой глубокой биологической теории, которая помогла бы быстро и правильно совершенствовать агрономические приемы возделывания растений и получения от них высоких устойчивых урожаев».
И под вторым:
«Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее — наша задача».
Спустимся вниз, на площадь. Там красивый родник, архитектурно оформленный; Доска почета, с которой, среди других лиц, глядят на вас теплые материнские глаза Анаит Багдасарян; двухэтажные хорошие здания; в глубине площади — закусочная, куда сейчас пронесли ведерко с живой форелью из реки Арпа. Тихо пройдя саженей 500 по улице, вы можете заглянуть и на почту, где сейчас распаковывают полученные для подписчиков села газеты и журналы: на 150 дворов — 156 экземпляров районной газеты, 55 республиканской армянской, 5 республиканской русской; получается «Правда»; кое-кто из ребят и молодежи выписывает и «Пионерскую правду», и «Комсомольскую правду», и армянскую «Литературную», и журналы. Три библиотеки, — три обязательные библиотеки для каждого села, как это принято сейчас в Армении (сельская, клубная и школьная). Семилетка. Собственная гидростанция. Аренигэс на 75 лошадиных сил. Баня. Хорошая больница на 10 коек… Ничего в этом нет нового или удивительного, так сейчас почти в каждом советском селе. Удивительны, может быть, только сами колхозники, их развившийся, свободный, чистый язык, их умение передать в слове тонкое наблюдение, обобщенную мысль.
Прежде чем пойти в гости к Анаит, разговоритесь о ней с колхозниками, — и, подумавши, каждый по-своему скажет, чем она заслужила свою славу. «За многое уважают у нас Анаит, — говорит один, самый старый. — Хорошо знает землю, да не всего участка в целом, а каждого угла на своем участке. Нет того, чтоб удобрять всю землю одинаково или сажать рассаду где придется. Она знает, куда какой табак лучше посадить, куда какое удобрение лучше внести. И людей своей бригады тоже насквозь видит, умеет так поставить каждого, чтоб он мог развернуться. Ума от людей не спрячешь. Умного человека в работе все чувствуют, хватаются за него руками». Самый молодой замечает в Анаит другое. Он, густо краснея, вставляет в разговор свое слово: «Она не строгая, никогда не кричит, в движениях — быстрая такая, а сама худенькая, маленькая, со всеми ласковая. В самую страдную пору забывает, что у нее есть очаг, — для нее существует только поле на свете. И сейчас — больная, бронхит у нее, а никак не удержишь в постели, все беспокоится о бригаде». И наконец берет слово средних лет колхозница. Та высказывается за всех женщин: «Много значит в колхозе молва. Про нее дурной молвы не услышите. Овдовела, мужа на войне убили, сердце отдала детям, сама трудится. Жизнь у нее чистая, как стеклышко».
Из всех этих отзывов встает незаурядный облик незаурядного советского организатора, умного, сильного, сердечного. И вот мы входим в открытые выбеленные сени деревенского дома. Куры, шурша, бегают по маленькому двору. Ветер метет и крутит осеннюю, отжившую, рыжую пыль. Не пахнет дымком, не встает над трубой голубая струйка. Анаит лежит в постели, больная, положив поверх одеяла горячую руку. Голова повязана по самые брови. А в чисто убранной и подметенной комнате, где стоит лишь самое необходимое, — видно, хозяйке нет времени заводить в ней уют и красоту, — ходит, хозяйствуя, пожилая соседка, пришедшая помочь Анаит по дому. И когда, широко раскрыв глаза от неожиданности, Анаит приподнимается нам навстречу и знакомый теплый материнский взгляд, только что глядевший на нас с Доски почета, встречается с нашими глазами, мы чувствуем, как тяжело ей, страстной труженице, лежать в бездействии, как тянет ее, словно птицу, вон из комнаты-клетки, в осеннюю свежесть улицы, в большой кабинет правления, в клуб, на собрание, к своей бригаде, своему коллективу, неразрывной частицей которого она себя так кровно, так жизненно сознает…