Страница 40 из 95
Тут же в Горисском районе есть еще одно село — Караундж. Опять головокружительный амфитеатр, домик лепится над домиком, как ласточкино гнездо. Опять тропинки по вертикали и впечатление от походки людей, как от бега мяча, — люди не идут, а катятся, скатываются с этих невозможных склонов. И снова думаешь: ну, где же тут развернуться хозяйству, где выбраться на широкую дорогу достатка, в каком живут колхозы Араратской долины? А между тем, здесь произошел недавно вот какой случай. В селе Караундж (как и везде в Армении) мощно развивается спорт; молодежь увлекается футболом, гимнастикой, она хочет иметь свой стадион. Десять лет назад даже слово «стадион» прозвучало бы для старых жителей Караунджа как «абракадабра», а уж значение его показалось бы просто диким баловством и сумасшествием, — отдать ровную землю там, где каждая сажень ее на вес золота, ребятам на пустую забаву, — не дико ли, не преступно ли? Колхозники имели в центре деревни небольшую площадку, которую и поделили под приусадебные участки, под личные огороды. И вот в 1950 году часть этой ровной площадки была добровольно отдана колхозниками села под стадион для молодежи. Тут не одна только выросшая сознательность, тут и выросший достаток. Караундж — колхоз-миллионер. Членам его артели попросту уже невыгодна возня с собственным огородиком, — трудодень дает им вернее и больше…
К вечеру, покинув Хндзореск, добираемся мы до большого села Тэх.
Название «Тэх» безлично, по-армянски оно означает просто «место». Входит это село в сельсовет Дыг-Горисского района. Дорога поднялась на широко раскинутые луговины, голые горы вокруг оснежены, справа по склону горы огромное древнее кладбище, желтые частые плиты с высеченными старинными крестами. Село основано в 700 году армянами, бежавшими сюда из Персии, от персо-армянской резни. Сохранился каменный дом первых переселенцев — прямоугольная, замшелая и сырая постройка VIII века. Здешний колхоз имени Красной Армии, «Кармир Банак», гордится своим прекрасным хозяйством, своевременной, а часто и досрочной сдачей продукции государству, счастливой своей жизнью, своими знатными людьми.
Наша машина остановилась там, где уже стояли многочисленные фаэтоны съехавшихся на праздник гостей, неподвижные «эмки», расседланные кони с мешками ячменя у самых морд. Все быстрее и быстрее темнело, сразу сделалось холодно, не разглядеть было ни улиц, ни зданий, ни нарядов окружающей толпы. Но вот в нескольких местах запылали костры, и в их фантастическом свете закачались фигуры стряпух над котлами, с длинными медными мешалками в руках, острые профили музыкантов над дудками, городские костюмы многочисленных гостей. Попировать с колхозниками в честь досрочной сдачи государству хлеба приехала интеллигенция Гориса — врачи, строители, инженеры.
Воздух ночного села весь пропитан дымным запахом печеного мяса. На десятках костров крутятся сотни шампуров — тонких вертелов, унизанных кусками баранины. В котлах вываривается жирная крупа в волокнах совершенно разварившегося мяса, — ароматная «ариса». Остро пахнет молодым красным вином. На гигантских подносах женщины вносят в комнаты кусочками нарезанный белый овечий сыр, маринованные травы, жесткую, целыми кочанами замаринованную капусту.
Колхозные бригады пируют каждая в своем помещении. В клубе колхоза уселись пятая и шестая бригады; в здании средней школы — первые четыре бригады. Женщины сидят чинно, рядышком, в праздничных длинных одеждах, повязанные шалями, торжественные и молчаливые.
— Поглядите-ка на этих, — говорит бригадир-колхозник, поднимая ковер над входом в отдельную маленькую комнату: там, за длинным столом, такие же нарядные, сосредоточенные, молчаливые, в бараньих папахах на головах, расселись — надежда семьи, бывшая опорой села во время войны, — мальчики, еще не успевшие стать взрослыми. Но каждый из них в годы войны работал, как взрослый мужчина.
Почетная отдельная горница отведена старикам сельчанам; им не сидится, они прохаживаются, смотрят, критикуют, покрикивают, курят свои «козьи ножки», подмигивая на суетящихся стряпух. Среди них почтенные, глубокие старики, за восемьдесят, за девяносто лет.
Комнаты, где начинается пир, изукрашены коврами.
С потолка до полу вдоль стен висят эти ковры — темноватые, вышитые и домотканные, из местной овечьей пряжи, местной растительной окраски. В полумраке не разглядишь их рисунка, а рисунок должен быть очень хорош, — зангезурские, как и карабахские, ковры оригинально резки по формам, по причудливым фигуркам коней и орнаментам, по контрастным краскам. Почти каждый район в Армении делает особые ковры, передавая их стиль из поколения в поколение.
Хорошо отдохнуть после напряженного труда! Хорошо чувствовать досуг, — долгую, нескончаемую праздничную ночь, после которой можно всласть выспаться. Гусан не жалеет песен, — кончает одну, начинает другую. Деликатно вытерев после жирной баранины седые расчесанные усы, музыканты опять берутся за свои инструменты: похожий на гитару, с очень длинным стволом, тар, издающий под косточкой нежный, воркующий, голубиный звук; кяманчу, род скрипки, по которой водят смычком, поставив ее прямо, с упором на колени, и встряхивая время от времени ее тельце с несоразмерно большим брюшком, и бубен, который держит обыкновенно певец, отбивая в него такт, поднимая его к самому уху, склоняя его, как щит, когда затягивается медленная, за душу берущая песня, или молниеносно работая им под быструю, рассыпчатую плясовую.
Звонкий женский голос завел песню, потом встала первая женщина, — и покуда за столом едят, в круг начинают выходить танцоры.
Армянка танцует не столько ногами, сколько руками, вытягивая их в длину, поднимая, отводя от себя в стороны, глядя вбок, на свои разведенные в стороны пальцы, на приподнятую, сжимающуюся, разворачивающуюся, плывущую в воздухе выразительную ладонь. Это кажется однообразным; но для того, кто видел много армянских народных танцев, пластика вытянутой руки с отставленным мизинцем, с перебором пальцев полна бесконечного, неповторимого разнообразия. Две тысячи лет этой пластике ручного танца. Две тысячи лет существует ее традиция именно здесь, в Сюни, в горах Зангезура.
Летописец рассказывает, что однажды Бакур, родоначальник сюникских князей, пригласил Трдата Багратуни «на вечерний стол».
Когда прекратили «петь руками» колхозницы, вышли вперед старики, вынули из-за пазух большие носовые платки, отряхнули их, готовясь к танцу. Изумителен этот танец возраста. Каждый из стариков две трети своей жизни прожил еще до советской власти, сложился в прошлом, сформировал в прошлом свой характер и привычки. Многое перевидал старый человек, еще больше перенес на своей спине, нажил защитную крестьянскую хитринку. И вот он выступает, крепко подвыпивший, развязанный своим возрастом от излишней скрытности: старый я человек, что с меня возьмешь! И танцует медленно, упиваясь бытием, танцует сам свою жизнь — вот она, в забавном подъеме ног, во взмахе платка, которым он, мужчина, играет в воздухе, как танцующая женщина кистью руки. Пусть в прошлом ему приходилось гнуть свою спину — не обойтись было без этого, — а сейчас все ж таки он хозяин, все ж таки он голова. И, слегка подтрунивая над самим собою, он старыми ногами затейливо выкручивает вензеля, хитро обходя заминки возраста и ревматизма.
Неожиданно встрепенулся и кукарекнул первый утренний петух на селе. Взлаяла спросонок на чьей-то крыше собака. Посерел, словно старческой сединой прошился, воздух вокруг. Ночь отходила, отступала от окон, но было уже видно, что предстоит на весь день густой туман, обычный для этих мест. В десяти километрах от Тэха, на границе Азербайджана, Курдистанское ущелье без конца поставляет эти плотные, как молочный кисель, туманы, расползающиеся по всему здешнему нагорью.
98
Моисей Хоренский, История Армении, стр. 110. В примечаниях переводчик Н. О. Эмин указывает, что «пела руками» — буквальный перевод армянского «ергэр дзерамб», а имя Назеник означает «величественно выступающая». В танце армянки двигаются очень медленно, именно «выступают» с мимикой рук.