Страница 41 из 57
Княгиню ждали на Красной горке, небольшой круглой возвышенности у самых городских стен. Без нее не начнут обряд, нужно было спешить. Грязный сырой снег почти везде скрывал еще не проснувшуюся землю. Только на холмах сделались проталины и обнажился жирный чернозем с желтой прошлогодней травкой. Оно и ладно. Ведь петь веснянки, призывая тепло, совершенно не годилось, стоя на снегу, подарении уходящей стужи.
Волхвы-гусельники перебирали звонкие струны, веселя народ песнями и былинами. Промокшие от талой воды озорные ребятишки шустро катали по земле писанки- ярко раскрашенные глиняные яйца. Тут уж Домогара могла сколько угодно удерживать; Кий, Щек и Хорив, даже не спросившись, бросились играть вместе с ними. Как не втолковывай мальчишкам, что они не щелупень безродная, а княжьи дети, все равно они поступали по-своему. Заботливой маменьке оставалось только порадоваться, что не забыла снабдить чадушек затейливо разрисованными катанками. Пусть уж не хуже других повеселятся.
Домогара всегда сама расписывала яичные глиняные болванки. Белые рогатые лосихи на небесно-голубом фоне неизменно удавались ей. Еще старая бабка втолковывала ей давным-давно, что раньше Девы-Рожаницы были лосихами и паслись себе по синему небу. Правда, иногда на писанках изображали и коней. Месяц апрель-березозол не только быкам-турам посвящен, но и лошадкам тоже. Кто ж как не они свезут весну, Ладу и Лелю, на русскую землю?
Навстречу княгине шагнул старый Слуд, служитель небесного владыки Рода-Святовита. Именно он почти полгода назад принимал клятву боярина Шкирняка. Теперь Домогаре даже вспоминать было дико, как униженно по-собачьи тогда глядел поганый предатель, льстиво гнул свою жирную спину. Небось, уже тогда задумал свое черное предательство, иуда! Надо ли говорить, что и сам волхв не вызывал теперь у владычицы теплых чувств. Но дело есть дело! Она, по крайней мере пока еще, княгиня и свои обязанности с этим саном сопряженные должна выполнять. Поэтому Домогара бестрепетно шагнула вперед и по-положенному отвесила Слуду поясной поклон.
Вновь заиграла музыка, и женщина плавной хороводной поступью поплыла навстречу светлому солнышку, на макушку Красной горки. На самой вершинке она остановилась и, поворачиваясь на восток, запела низким грудным голосом:
Едет весна, едет
На золотом коне,
В зеленых санях.
На сохе сидит,
Землю пашет,
Жито сеет!
Полные руки Домогары в призывном жесте поднялись к небу. Блестящий луч яркого весеннего солнышка заиграл на широких золотых браслетах. Нестерпимо засияли на них благостные лики Дев-Рожаниц. Княгине даже показалось, что где-то там, в бирюзовой вышине, ее услышали и откликнулись. Люди, оставшиеся у подножия Красной горки, протяжно вторили ее пению, призывая весну. Целый лес поднятых в небо рук раскачивался там, внизу. В эти мгновения Домогара начисто позабыла свою тоску по Ольгерду, коварство Шкирняка, заботу о детях,. Все обыденное осталось далеко, в мире людей. А здесь она молила небо о тепле и животворительной влаге, о добром урожае и благодати для родной земли.
Наконец обряд был закончен. Время было оправляться к монастырю. И когда дубовые ворота обители захлопнулись за княгиней, вся решимость, с которой она жила эти дни, внезапно оставила ее. Не было дороги назад. Она сама покинула княжий терем, сама выбрала открытое столкновение с боярином. Права ли была она? Что ж, время покажет.
- Что за святитель такой объявился в земле русской?! - неистовствовал под каменными стенами монастыря Шкирняк. Уж больше двух седмиц затворничала здесь княгиня со всем своим семейством и дворней. Большая часть княжьей дружины тоже находилась вместе с ними в обители. Город был расколот на два лагеря. Надо сказать, что сторонники лукавого боярина тоже по-своему в чем-то были правы. "Князь без княжества не князь, " - уверенно толковали они на улицах, убеждая сомневающихся. - "По обычаям древним, как сведут с места князя, так другого посадят. Чем нам Шкирняк не князь? Сам Ольгерд его наместо себя оставил. А как не судьба Ольгерду воротиться, нешто нам век безначальными жить?" Может быть, если бы было побольше времени у этих сладкоголосых шептунов, то и поверил бы им народ, поворотился б в сторону хитрого Шкирняка. Но бегство Домогары перечеркнуло все его далекоидущие замыслы. Спервоначалу боярин не особенно встревожился вестью об исчезновении княжьего семейства. Тем более, когда узнал, что устроились они совсем недалече- в Порфирьевом монастыре. Но чем дальше, тем больше убеждался коварный посадский, что ничего хорошего его честолюбивым планам такое развитие событий отнюдь не сулит. Народ начал жалеть горемычную княгиню, вынужденную оставить княжьи хоромы и переселится в монастырь. "Не от хорошей жизни Домогара как заяц с насиженного места порскнула да в обители затворилась, " - несла людская молва. А уж когда сын Шкирняка, ратник младшей дружины Борислав со своей женой-половчанкой из отчего дома извергся да в том же монастыре осел, вот тут-то и началось.
Опомнился боярин, прибежал к монастырю, да только ворота так и остались закрытыми. Пришлось ему кричать через стены, вызывать пресветлую княгиню на переговоры. Что он ей только не сулил, чего не обещал! Молча слушала его Домогара, тая ненависть и презрение в самой глубине темных глаз. Только как разошелся Шкирняк, да принялся ее замуж за себя идти уговаривать, плюнула зло и ушла.
- Княгиней все б осталась, а уж я бы тебя холил-лелеял! - надрывался ей вслед неудачливый жених.
На днях Бербияк-хатун родила рыжему Бориславу крепкого горластого сынишку. Боярину так и не выпало потетешкать своего единственного долгожданного внучка- дитя увидело свет уже после бегства семейства в обитель. От этого Шкирняк ярился еще больше и был готов даже взять штурмом оплот ненавистного чужеземного бога. Хорошо хоть не подрастерял все же последнего умишка- сообразил, что и монастырь так просто наскоком не возьмешь, и с мечтами о княжении тогда уж точно распроститься придется. Вот и лютовал боярин под стенами обители, от души понося отца настоятеля, которого считал он зачинщиком всей этой суеты.
- Кем ты тут самоглавным ставлен? Кем объявлен? - злобствовал Шкирняк. - Всем известно, как ты с оборотнем дружился! Спереди ряса, сзади шкура волчья! Душа твоя лиходейная как гнойник смердящий. Всю нечисть к себе в пустыньку сволок, чаровник заморский!
Это боярин поминал драконицу Иветту, привезенную князем Ольгердом из дреговичских болот. Видимо, много лет назад старец Порфирий поставил свой монастырь в очень удачном месте, прямо таки способствующем деторождению. Почти сразу по прибытию Иветта отложила немаленькое яичко, из которого в последствии в положенный срок вылупился дракончик. Сначала он был до смешного беспомощен и неуклюж. Трепетная зеленая мамаша глаз с него не спускала, можно сказать, пылинки сдувала. В монастырском подворье то и дело раздавалось ее гневное шипение: все ей казалось, что любопытные чернецы чересчур близко подходят к малышу. Со временем к новым обитателям Христова дома все привыкли. Драконица нарекла сынишку Яцеком. Подрастая, малыш начал причинять монахам определенные неудобства: то сарайчик с сеном подпалит, то огород потравит, в поисках сладкой желтой брюквы, до которой он был большой охотник. Братия жаловалась, но поделать ничего не могла- проказливый Яцек был любимцем отца настоятеля.
Спускаясь со стены, Домогара неожиданно столкнулась с молодым Бориславом. Рыжий юноша таился у лестницы, изо всех сил стараясь уловить, о чем шел разговор. На молодого дружинника было жалко смотреть, так исхудал и почернел он за все это время.
- Не держи на него сердца, матушка Домогара! - бросился он в ноги княгине, рукой касаясь подола ее платья.
- И с какой-такой радости я должна быть снисходительной к этому поганцу? - не на шутку разъярилась женщина. Надо признать, что Борислав выбрал совершенно не подходящий момент для разговора. Домогара чуть меньше часа выслушивала завывания Шкирняка и под конец завелась настолько, что готова была выплеснуть ему на голову ароматное содержимое ночной вазы. Она бы так и поступила- княгиня привыкла все свои начинания доводить до конца, да удержал ее Порфирий. "Мол, невместно самой мараться", и все такое прочее! "Ну и что, что не по чину, зато удовольствия сколько, "- мечтательно думала Домогара, стискивая сильные кулаки.